Спору нет, русский колониализм жестко подавлял недовольные национальные меньшинства, но тем не менее отличался от прочих колониальных систем тем, что еще более жестко подавлял государственнообразующее русское население. Прямо скажем, в Царстве Польском и в Великом княжестве Финляндском дышалось куда легче, чем на прочих территориях Российской империи. При всех максимах графа Уварова о православии, самодержавии и народности русским в России во многих отношениях было жить тяжелее, чем финнам в Финляндии или полякам в Польше. Распад еще не созданного СССР начался уже в 1918 году, когда большевики дали вольную Польше и Финляндии, ибо национально-территориальное деление любого государства делает его крайне неустойчивым (исключение составляет разве что Швейцария, но для этого нужно иметь тысячелетнюю демократическую традицию).
И в советское время налогообложение русской деревни было много тяжелее, чем в других республиках СССР. Можно было сколько угодно часто поднимать тосты за великий русский народ, – на практике центральная Россия, равно как и прочие российские территории, за исключением двух столиц, всероссийских здравниц, находящихся в ее пределах, и закрытых городов, жила тяжелее остальных регионов страны. И, боюсь, нынешняя ситуация не лучше. Именно поэтому необычайно важно проанализировать социально-экономические причины накопившейся ксенофобии, – если народ ощущает материальную угрозу своему существованию, его не удержать милыми лозунгами известных мультфильмов. «Ребята, давайте жить дружно!» – это уже не из сегодняшней жизни. Сбой дала система, – и нужен системный подход для того, чтобы найти новую модель межнациональных отношений.
И, при всех прагматичных подходах и жестких решениях, важно не забыть о сострадании к ближним, да и к далеким тоже. Ведь сострадание – основа любой этики, любой морали. Поверьте, это вовсе не выдумки Шопенгауэра.
После страха
14 января 2011 года Анатолию Наумовичу Рыбакову исполнилось бы сто лет.
Можно спорить о том, какое место его произведения, составившие увесистый семитомник, займут в истории русской литературы и вообще останутся ли они в ней спустя столетия. Но бесспорно одно – они сыграли существенную роль в жизни советских людей второй половины XX века. В моей жизни в том числе. Даже тогда, когда Советский Союз превратился в Российскую Федерацию. Они помогали нам лучше понять судьбу нашей Родины. И нашу собственную судьбу. И уже поэтому стали частью нашей истории.
Мальчишкой я читал и перечитывал «Кортик», захватывающий подростковый детектив о романтическом времени Гражданской войны, первую книгу Рыбакова, вышедшую в свет в 1948 году, и старался прорваться в кино, когда появился фильм В. Венгерова и М. Швейцера. (Потом уже вышли «Бронзовая птица» и «Выстрел».) Повзрослев, пытался понять производственные хитросплетения «Водителей», «Екатерины Ворониной» и «Лета в Сосняках». И удивлялся тому, что немолодой уже Рыбаков понимает людей, только вступающих в жизнь, как в трилогии о Кроше («Приключения Кроша», «Каникулы Кроша» и «Неизвестный солдат»). Как и подавляющее большинство читателей «Тяжелого песка», удивлялся дерзости писателя, написавшего роман на «еврейскую тему» о трагедии Холокоста в глухую пору «советской осени», когда борьба с сионизмом была на самом деле обычным государственным антисемитизмом. И, как многие, усматривал в публикации этой книги «тонкую партийную игру». И, естественно, работая в журнале «Театр», пытался заполучить у наших дружественных соседей из редакции «Дружбы народов» гранки «Детей Арбата», как и последующих романов Рыбакова из этого цикла – «Тридцать пятый и другие годы», которые мы вырывали друг у друга и во второй половине 80-х, и в первой половине 90-х годов прошлого века, – мы все еще открывали заново трагическую историю своего советского Отечества.
Когда в 1997 году вышел «Роман-воспоминание», где Рыбаков много писал о своей семье и о литературных нравах советского времени, я все еще надеялся на то, что писатель выполнит свое обещание и доведет в будущих книгах судьбы своих героев и нашей страны хотя бы до середины 50-х, как обещал он в финале «Детей Арбата». Впрочем, уже после «Праха и пепла» (1994), завершающегося похоронами главного героя «Детей Арбата» Саши Панкратова, который погиб в пору великой битвы под Курском, было понятно, что ему будет очень трудно продолжить это повествование без своего биографического двойника. Наверное, поэтому он и решил подвести итоги документальной прозой о своей собственной, несочиненной жизни. Рыбаков, как и его читатели, предполагал, что это итоги предварительные. Но случилось по-другому – через год после выхода «Романа-воспоминания» его не стало.
В одном из своих последних интервью, совсем незадолго до смерти, Анатолий Рыбаков изложил свое политическое кредо: «Сталинизм демонтировать, но сохранить социальные завоевания революции». Зло советской истории для него было сконцентрировано в Сталине и продолжающей жить своей жизнью сталинщине, которые загубили идеалы революции, благородство ее социального пафоса. И в конечном счете обескровили страну. Не случайно Лев Аннинский назвал свое послесловие к трилогии о Саше Панкратове «От бесстрашия к страху». Для него, как и для Рыбакова, страх отравляет плоть и кровь советского общества с начала тридцатых, достигая своего пика к середине этого десятилетия, превращаясь в леденящий ужас 1937 года. Но я помню, как в 1988 году в Доме кино на премьере фильма Марины Голдовской «Власть Соловецкая…» после всех проклятий в адрес Сталина старейший писатель и сиделец Олег Волков предварил свое выступление словами: «Вы все ругаете Сталина, а я начал бояться стука в дверь с 1918 года…» Когда он сказал о Ленине то, что обычно говорили про Сталина, вольнолюбивую премьерную публику перестроечной поры накрыла волна того самого страха, который и не исчезал никогда, разве что во время Великой Отечественной, когда его подмял под себя другой страх, страх за историческое бытие нации.
Впрочем, тема «Сатурна, пожирающего своих детей» у Рыбакова не имеет временных рамок: попав в Мозгову, место своей ссылки, в 1932 году Саша Панкратов встречает здесь участников революции, которых выслали сюда задолго до него. И которые точно знают, что у них нет будущего. Вернее, есть – тюрьма и лагерь. И только это способно уберечь их от участия в кровавом фарсе, когда мало молчаливо согласиться с тем, что убивают невинных, надо успеть потребовать еще более радикальных мер для оставшихся в живых. И именно здесь Саша формулирует на первый взгляд простую до наивности, но необычайно важную и для него, и для его создателя мысль: «Нет сверхнации, нет сверхнародов, есть люди: хорошие люди, плохие люди. И нужно создать общество, при котором никакие силы не могли бы заставить их быть плохими».
В «Неизвестном солдате» дедушка Кроша считает, что его слишком домашнему внуку надо «попробовать жизни». В случае Рыбакова этим озаботились органы ОГПУ. 5 ноября 1933 года он, студент третьего курса Московского института инженеров транспорта, был арестован и Особым совещанием ОГПУ осужден на три года ссылки по статье 58–10 («Контрреволюционная агитация и пропаганда»). С этого начались его странствия по огромной стране, которые завершились только за три года до начала войны, в Рязани, где Рыбаков стал главным инженером областного автопредприятия. С него сняли судимость уже после войны – «За отличие в боях с немецко-фашистскими захватчиками», что позволило ему, начальнику автослужбы гвардейского стрелкового корпуса, майору, вернуться в Москву.
Говорят, ссылаясь на самого Рыбакова, что он считал свою шоферскую профессию житейской случайностью. Но грузовик – это своего рода олицетворение свободы и независимости. Автомобили становятся героями почти всех его произведений. И не случайно положительные герои Рыбакова бьются за то, чтобы грузовик был исправен. Движение – это свобода, это возможность выбора, которые ограничиваются при любой поломке. Рыбаков пишет про грузовики как про одушевленных существ, чувствуя и передавая читателю важность и ценность каждой детали, каждого жизненно важного технологического узла. Без них не вырваться на волю скорости.
Только грузовики все чаще и чаще ходят в колоннах. И решения о том, куда ехать, принимают не они и даже не их водители.
В поздних романах Рыбакова политика становится судьбой. Не только для тех, у кого иной судьбы нет и быть не может – от Сталина до Троцкого и Гитлера. Но и для тех, кто предпочел бы укрыться в своей частной, далекой от Кремля жизни. Страх отравляет поцелуй влюбленных и объятия друзей. Только война принесла бесстрашие героям Рыбакова и других настоящих писателей, для которых она была звездным часом. Это было бесстрашие перед лицом смерти.
Но Рыбаков знал, что самое трудное – зная о могуществе страха, найти свой источник свободы, научиться жить не боясь.
2010
Хулюд Дуаибесс
Анатолий Алексин
Федор Добронравов
Валерия Гай Германика
Адам Михник
Григорий Горин
Петер Штайн
Олег Табаков
Галина Уланова
Александр Фадеев
Василий Аксенов
Иерусалимский храм Воскресения Христова
Иерихонская российско-палестинская экспедиция ИА РАН
Церемония вручения премии «ТЭФИ»
«Газета Выборча»
Театр на Бронной
Московский академический театр сатиры
Санкт-Петербургский ордена Ленина государственный академический театр оперы и балета имени М.П. Мусоргского – Михайловский театр
Московский Художественный театр имени А.П. Чехова
Чей перстень лучше?
С министром туризма и по делам древностей Палестинской национальной администрации Хулюд Дуаибесс мы должны были встретиться в Вифлееме утром 24 декабря, когда весь католический мир и немалая часть православного готовились отмечать две тысячи одиннадцатую годовщину появления на свет младенца Иисуса у Марии из рода Давидова.
Уже при въезде в город нам преградили путь полицейские (а в Палестине, кроме нам известных, есть еще и специальная туристическая полиция), которые, показывая на собравшийся вдалеке народ, предложили выбрать объездной маршрут. Нам все-таки удалось настоять на своем, сославшись на необходимость встречи именно у Базилики Гроба Господня, – и мы двинулись навстречу толпящимся, как мне казалось, людям. Испорченный опытом телесмотрения, я решил, что нас должны встретить если и не градом камней, то по меньшей мере проклятьями, ибо мы нарушали покой пятницы, священного для мусульман д