ня. Но по мере приближения стало ясно, что это никакая не толпа, а вполне организованные, одетые в бело-кремовую униформу с красными беретами оркестры палестинских скаутов, исповедующих христианство. Среди них были вполне зрелые мужчины, виртуозно выдувающие на волынках рождественские мелодии, и юные барабанщицы, мастерству которых могли позавидовать где угодно – хоть на Тверской в Москве, хоть на Пятой авеню в Нью-Йорке. Все готовились к приему знатных – в том числе и иностранных – гостей, которых ожидали к полудню, к началу рождественской службы. И, как положено музыкантам, – репетировали.
На площади перед храмом Рождества Христова действительно пытались толпиться туристы в ожидании начала экскурсий, но их уверенно организовывала в цивилизованную очередь палестинская туристическая полиция. В один из самых древних христианских храмов на земле, который по велению матери императора Константина, святой императрицы Елены, возвели в 326–333 годах (он был восстановлен после пожара в правление Юстиниана в 531 году), шли люди, похоже, приехавшие со всех концов планеты – вида европейского, азиатского, африканского, представляющие все части света, все цвета кожи, все конфессии. Храм, поделенный между тремя церквами – православной греческой, армяно-григорианской и католической, основан на том самом месте, где по преданию была пещера, в которой на свет появился будущий Спаситель. Она сохранилась до наших дней и стала составной частью Базилики. Для того чтобы войти в храм, нужно согнуться почти до пола. Врата смирения отделяют мирскую суету от духовной сосредоточенности. И очищают от праздного туристического любопытства. Лишь немногие образованные верующие спешат к своим приделам и алтарям – большинство даже истинно воцерковленных людей не считают отступлением от своих догматов преклонить колени перед чужими святынями. Что из того, что пещера, в которой родила Мария, окормляется францисканцами, какой христианин не захочет ощутить святость этого великого места?
Для Вифлеема, чья история насчитывает не одно тысячелетие, все религиозные праздники – благо. В 2010 году число туристов в палестинские города увеличилось до 2 миллионов человек, доход от которых составляет немалую часть весьма скромного, впрочем, бюджета Национальной администрации. Именно поэтому, так и не добившись согласия у настоятелей храма Рождества Христова насчет того, кто будет финансировать ремонт протекающей крыши, палестинцы выделили на это свои средства – памятники религии, истории и культуры должны сохранять привлекательность не только для верующих. Надо понимать при этом, что у Палестинской национальной администрации очень мало денег на социальные и культурно-образовательные нужды. Однако вовсе не случайно, что должность моей вифлеемской собеседницы называется «министр туризма и по делам древностей», – туристов сюда привлекают именно древности. Древности, которые способны доказать великое единство рода человеческого, но и обладают способностью разъединять народы. Именно поэтому здесь с такой чуткостью относятся к сохранению памятников, которые хранят следы самых разных конфессий и культур – ассиро-вавилонской, иудейской, римской, христианской, мусульманской. Здесь встречаются друг с другом христианские церкви всех направлений, здесь Восток и Запад открываются не только в своей противоположности, но и в своей неделимости. Исторические периоды как бы перетекают друг в друга, но смена эпох порой означает и смену национальной и конфессиональной принадлежности. Именно поэтому Сихам аль-Баргути, министр культуры ПНА, с такой болью говорил о том, что ряд памятников арабской, мусульманской культуры в Восточном Иерусалиме утрачивается, его заменяют памятники иудейской истории. В свою очередь, израильская сторона говорит о некоторых исторических подменах на палестинских территориях. Прошлое становится необходимым для решения современных споров. Аргументы типа «а мы здесь жили раньше вас» кажутся неотразимыми. Я не раз бывал очевидцем подобных конфликтов – и в постсоветской Центральной Азии, и в Закавказье – и достаточно хорошо знаю, насколько они неразрешимо болезненны. Нужно набраться смелости, чтобы сказать: «Мы наследуем всему!» Тем более есть чему наследовать.
В 2011 году Иерихон отмечает свое десятитысячелетие – в этом святом для иудеев, христиан и мусульман городе в рамках торжеств уже через месяц, в январе, откроется Российский музейно-парковый комплекс, созданный Управлением делами президента РФ при участии департамента древностей и культурного наследия министерства туризма ПНА. На участке под названием «Аль-Мадраса Ваззукума» сохранилась не только огромный сикомор, Древо мытаря Закхея, с которого он увидел Христа, но и уникальные памятники Византийской империи – русские религиозные и научные деятели начали изучать их еще в 80 – 90-е годы XIX столетия, выкупив этот участок. Почти на сто лет прервалась эта работа, – ее удалось возобновить лишь в 2010 году. Недавние раскопки Совместной Иерихонской археологической экспедиции (руководители Леонид Беляев и Хадман Таха) подтвердили, какие бесценные для мировой истории богатства хранит эта земля.
Вспомните историю из первого «Декамерона» Боккаччо о еврее Мельхиседеке, который рассказал Саладину притчу о перстнях, которые отец подарил перед смертью трем своим сыновьям. Перстни были похожи друг на друга как капли воды, и сыновья не смогли решить, кто из них имеет больше прав в доме ушедшего отца. Эту притчу потом пересказал Лессинг в свой великой драме «Натан Мудрый», действие которой происходило в этих краях, в Иерусалиме, в XII столетии. И не случайно в ней все оказывались родственниками – и мусульмане, и христиане, и иудеи. Ведь Бог един, а идти к нему можно разными путями.
В пору предрождественской благодати, разливавшейся и по Вифлеему, и по Иерусалиму, хотелось верить в мудрость и милосердие людей, живущих на этой Святой земле. В их способность не только отстаивать свое право на жизнь, но и понять, что это право есть у других.
С праздником!
Декабрь 2010
Негражданственное
Недавно ходил в Театр сатиры на старый французский водевиль Эжена Лабиша «Кошмар на улице Лурсин» в постановке Александра Ширвиндта, который к тому же сделал, мягко говоря, литературную редакцию оригинала, вполне уместно приблизив текст XIX века к интонациям и стилистике современной русской речи.
Я шел на этот спектакль, будто отправлялся совершать аморальный поступок. Идти на французский водевиль в то время, когда мои коллеги обсуждают выступление Леонида Парфенова при вручении Премии имени В. Листьева, роман Игоря Минутко «Провидец», посвященный Александру Николаевичу Яковлеву, или, на худой конец, избрание Никиты Михалкова председателем одного из союзов кинематографистов, не говоря уже о других событиях общественной и политической жизни, казалось явно не соответствующим важности текущего момента. Но, как утверждал один известный детский писатель советской поры Анатолий Алексин, «дружба дороже истины». Понимаю, что, приведя эту цитату, вполне определенно нарываюсь на критику коллег, обладающих несокрушимой принципиальностью. Поэтому специально для них даю трактовку: мы дружим с Александром Анатольевичем много лет, мы даже вместе с ним работали на телевидении, делая под руководством Анатолия Малкина телепроект под названием «Антре!», и, если он просит прийти на его премьеру, даже не обещая банкета, я не могу отказать. К тому же он обещал если и не банкет, то некоторое его урезанное подобие, зная, что мы употребляем одни и те же крепкие напитки. Словом, несмотря на всю серьезность общественной жизни, я не мог ему отказать, даже рискуя быть обвиненным в недостаточности гражданского темперамента. Когда я к тому же понял, что эти заметки с абсолютно аполитичным названием выйдут в тот самый день, когда президент Российской Федерации Д.А. Медведев обратится с ежегодным посланием к Федеральному Собранию, я вообще похолодел от ужаса. Но отступать было некуда.
Переполненный зал Театра сатиры вежливо хихикал, когда Александр Симонец в роли лакея, говоря в нос то по-французски, то по-русски, объяснил нам, что мы находимся в доме господина Ланглюме, который всю ночь провел неизвестно где. Это хихиканье утратило свою вежливость, когда Марина Ильина в роли жены Ланглюме, элегантная белокурая красавица, впрочем, обладающая достаточными формами, чтобы вызвать восторг не только у мужчин в зрительном зале, но и у французских и русских живописцев девятнадцатого столетия, защебетала с оглушительной скоростью. Оказалось, что ее героиня просто нашпигована самыми разными познаниями, почерпнутыми из энциклопедических словарей, что ни в малой степени не умаляло ее женских чар. И, наконец, забыв о приличиях, зал загоготал, когда из-под одеяла на огромной кровати, стоящей в центре сцены, появилась волосатая нога актера, из-за которого, судя по всему, наибольшая часть публики и пришла на этот спектакль. Как они узнали Федора Добронравова по этой волосатой ноге, мне, честно говоря, объяснить довольно трудно. Да и вряд ли кого-нибудь интересуют мои объяснения.
Когда его герой, господин Ланглюме, наконец полностью обнаружил себя в кровати, стянув одеяло, в закатанных выше колен брюках, в белой рубахе с пестрой лентой на шее, обозначающей подобие галстука, зрители просто зашлись от счастья, как бывает на хоккее во время забитой шайбы в ворота противника. Впрочем, это сравнение не вполне точно, на стадионе, случается, есть и те, кто болеет за этого самого противника. В нашем случае появление господина Ланглюме, а точнее господина Добронравова, вызвало всеобщий восторг. Героя «Шести кадров» и многочисленных сериалов, один из которых и сейчас идет по каналу «Россия 1», в самом начале его появления приветствовали так, как приветствуют тореодора, уже заколовшего своего быка.
Понятно, я в это время старался думать о высоком. О мировых политических проблемах, равно как и о проблемах отечественной жизни и культуры вкупе с телевидением, корил себя за притупляющееся чувство гражданской ответственности и прочая и прочая. Словом, делал вид, будто я случайно оказался в этом зале и не понимаю, что это происходит с публикой. Но длилось это недолго. Когда господин Ланглюме, размахивая в разные стороны своим выкрашенным в красный цвет клоунским носом, обозначающим его пристрастие к спиртному, попытался выползти из постели, я уже хохотал вместе со всеми. Федор Добронравов даже не прикидывался французским рантье, ибо люди, нуждающиеся в опохмелении, не имеют национальности, особенно если они готовы напиться водой из вазы, в которой стоят цветы. Разнонаправленные движения разных частей тела, которые не подчиняются воле своего хозяина, заставляли смеяться не столько над героем, сколько над самими собой, ибо все мы в высоком или смешном похожи на господина Ланглюме. Правда, без таланта Федора Добронравова, который, несмотря на свою немереную телевизионную популярность, сохранил пленительную наивность театрального комика, которого можно поставить в один ряд с корифеями Театра сатиры – от Владимира Хенкина и Владимира Лепко до Михаила Державина и Александра Ширвиндта.