ете ли вы значение этого слова? – оно велико и глубоко: это жизнь человеческая, это человек, это вы, это я, это каждый из нас, более или менее, в высоком или смешном, но всегда в жалком и грустном смысле…» Не думаю, что на каком-то другом языке об английском гении писали так страстно и глубоко.
Перекрестный Год российской и британской музыки должен принести множество открытий. И прежде всего разубедить немалую часть нашей публики, что Великобритания – «страна без музыки» (так называлась книга немецкого критика Оскара Адольфа Германна Шмитца, опубликованная в 1904 году). Британия подарила миру множество шедевров музыкальной культуры – от джиги, хорнпайпа и балладной оперы до произведений Перселла, Генделя, Элгара, Бриттена, не говоря о «Битлз» и «Роллинг стоунз».
Изменит ли этот перекрестный год отношения России и Британии? Не уверен, ведь музыка все-таки уступает любви. Хотя, как писал А.С. Пушкин, и у любви есть своя мелодия.
Март 2019
Как найти верный путь?
Когда в Москве наступит 14 февраля, в Далласе в Южном методистском университете пройдет дискуссия «Поиски пути: “мягкая дипломатия” художественных обменов между Россией и США». Кроме университета, организаторами дискуссии стали Meadows Museum и Ассоциация директоров художественных музеев США. Участие в этом российско-американском диалоге руководителей Государственного Эрмитажа Михаила Пиотровского и Нью-Йоркского музея современного искусства (МоМа) Гленна Лоури, директора российского отдела Государственного департамента США Николаса Берлинера, других известных специалистов в области «культурной дипломатии» превратит Тауэр-центр Южного методистского университета в дискуссионную площадку, за которой будут внимательно следить профессионалы музейного дела России и США, да и не только они.
Когда я получил приглашение из Далласа, то на ум пришел на первый взгляд не имеющий отношения к предмету дискуссии старый анекдот. Мальчик возвращается из школы домой, закончив учебный год, приносит дневник, в котором по всем предметам, кроме пения, стоят двойки, а по пению выставлена пятерка. И его отец, изучив дневник, гневно восклицает: «И он еще поет!»
И вправду, когда российско-американские отношения, что называется, хуже некуда, когда под американскими санкциями находятся крупнейшие экономические институции России, представители государственных ведомств и крупного бизнеса, когда по американской инициативе разрушают договоры, сдерживающие гонку вооружений, когда Москва и Вашингтон не находят понимания в способах решения серьезных конфликтов в разных уголках мира, кому нужна эта «игра в бисер»? Что она может изменить в нынешней политической и экономической реальности, когда американцы готовы обвинять нашу страну чуть ли не во всех смертных грехах. Неужели обмен между МоМа и Эрмитажем, Метрополитен-музеем и ГМИИ имени А.С. Пушкина, Meadows Museum и Третьяковской галереей способен как-то повлиять на позиции двух ядерных держав?
Всякий раз в поисках ответа на эти вопросы опасаюсь впасть в грех гордыни. Слишком часто – в самых разных странах – сталкивался с ледяным скепсисом специалистов по политике, которые рассматривали культурные обмены как ярко раскрашенную бумажную ширму, которая, быть может, способна что-то скрыть, но уж точна непригодна для того, чтобы уберечь от серьезной беды.
Сегодня модно рассуждать о роли «мягкой силы» в мировой политике, но военные и финансисты точно знают, что мягкой силы не бывает. И все же – нравится это кому-то или нет – культура имеет значение. Причем более глубокое, фундаментальное, чем кажется на первый взгляд. В том числе в сфере международной политики.
Эта позиция руководства нашей страны, руководства российского внешнеполитического ведомства неизменна на протяжении без малого тридцати лет. И прежде всего потому, что русская культура неизменно притягательна, причем не только в своих высоких классических образцах. Без ее присутствия в мировом пространстве не складывается то полное, универсальное представление о человеке и человечестве, которое необходимо для понимания и переживания вызовов XXI века. Столкновение с неизвестным требует не только рационального знания, но и интеллектуальной интуиции, которая сродни художественным прозрениям. Боюсь, что этого недостает прагматикам, погруженным в сиюминутные заботы.
Обмены между музеями – это не прихоть профессионалов. Это не бизнес, который приносит повседневный доход. Это прежде всего открытие важнейших смыслов, которые проявляются от соединения художественных шедевров из разных коллекций в общем пространстве или от экспонирования известных вещей в новой музейной среде. Когда МоМа собирало воедино все композиции Василия Кандинского, пригласив к сотрудничеству лучшие музеи мира, среди которых был Русский музей, когда Музей Гуггенхайма, руководимый в ту пору Томасом Кренцем, отдавал практически все свое пространство для того, чтобы в 2005 году сделать выставку с символическим названием «Россия», на которую в Нью-Йорке стояли очереди, растянувшиеся на всю Музейную милю, – это были события, важные не только художественному сообществу двух стран. Выставку в Музее Гуггенхайма открывал В.В. Путин – и на то были серьезные основания. Страна, обладающая такой культурой, при всех сложностях ее экономического развития, формирования институтов, безусловно, требует уважения, своего места среди государств – мировых лидеров. Кому-то может показаться, что эти слова звучат излишне патетически, даже лукаво, но уверен, что мои оппоненты не правы.
Как известно, обмены между государственными музеями России и музейными собраниями США были приостановлены в 2010 году, после решения судьи федерального округа Колумбия Ройса Ламберта о том, что библиотечная коллекция любавических раввинов, известная как библиотека Шнеерсона, которая никогда не покидала Россию, должна быть передана американским хасидам. Ройс Ламберт в качестве штрафа за неисполнение решения суда назначил ежедневную выплату в размере 50 тысяч долларов США. Еще одно судебное решение открывает широкие возможности ареста российского государственного имущества. Уже в 2013 году российская сторона предложила заключить специальный договор, обеспечивающий юридическую неприкосновенность российских культурных ценностей, направляемых на временное экспонирование в музеях США, но его обсуждение было заморожено в 2014 году.
Поскольку Ассоциация директоров американских художественных музеев не раз обращалась к высшим властям своей страны с просьбой найти выход из сложившейся ситуации, то дискуссия в Далласе может инициировать новый этап переговоров по достижению взаимоприемлемого соглашения. С учетом нынешней политической обстановки среди экспертов преобладают пессимистические настроения. Впрочем, как говорил Бен-Гурион, чтобы быть реалистом, нужно верить в чудеса.
Февраль 2019
«Никогда не толпился в толпе»
Мы будем отмечать 100-летие Александра Володина 10 февраля. Каждый по своей воле и на свой манер, так как, спасибо провидению, никто не проявил бюрократического рвения и не создал высокую комиссию, которая подготовила бы официальную программу празднования юбилея этого удивительного драматурга, киносценариста, поэта и прозаика.
Вовсе не хочу сталкивать его с теми замечательными писателями, в память о которых подобные комиссии создаются, – но, смею полагать, что самого Володина подобные официальные празднества не порадовали бы. Он – при всей своей поистине всенародной известности – действительно, не любил «толпиться в толпе». И при своей писательской и человеческой смелости производил впечатление почти застенчивого человека, который не стремился падать на амбразуру бескомпромиссных споров. Он прошел войну, был ранен, награжден, но окончил сценарный факультет ВГИКа в 1949 году, в разгар развернувшейся по всей советской стране борьбы с космополитизмом, которая не позволяла человеку, при рождении получившему фамилию Лифшиц и отчество Моисеевич, рассчитывать на слишком светлое будущее. Поэтому будущий Александр Володин проделал прямо противоположное радищевскому путешествие из Москвы в Петербург и оказался редактором на «Леннаучфильме», что по тем временам для таких, как он, можно было считать выигрышем по трамвайному билету. В Ленинграде он оставался до самой смерти, которая пришла к нему 17 декабря 2001 года, здесь он и похоронен на кладбище в Комарове рядом со своей женой Фридой.
Большую часть своей жизни он работал – причем вполне успешно в советское время, когда нужно было идти на множество компромиссов, чтобы выпустить спектакль и уже смонтированный фильм. Но в нем всегда жило чувство художнического сопротивления. Наверное, поэтому, вспоминая Геннадия Шпаликова, который, по зоркому слову Володина, «в жизни успел быть только молодым», он цитирует его, Шпаликова, то ли выкрик, то ли всхлип: «Не хочу быть рабом! Не могу быть рабом!»
Вряд ли кто-то лучше самого Александра Володина сможет написать о его жизни и судьбе. «Рассеянно меня топтала, / без злости, просто между делом. / Рукой махнула, перестала, / а растоптать и не успела. / Потом слегка посовестилась / и вяло оказала милость: / подкинула с небесной кручи / удачи и благополучья. / А под конец, зевнув устало, / вдруг закруглилась, как сумела, – / несчастьями не доканала, / счастливым сделать не успела». В этой сжатой поэтической скорописи – 82-летняя жизнь человека, который заставлял плакать и смеяться, выражаясь казенным языком, не одно поколение советских и постсоветских людей.
Впервые я увидел его издали в самом начале 70-х годов прошлого века в знаменитой ленинградской «Щели». Этот буфет был зажат между двумя гостиницами – «Асторией» и «Англетером», который тогда носил название «Ленинградская». Он работал с раннего утра, поэтому туда тянулись представители ленинградской творческой интеллигенции. Володин был один, сосредоточившись над стаканом, наполовину наполненным коньяком, и не собирался выходить из этого состояния. Объяснение этого публичного одиночества можно найти в «Записках нетрезвого человека»: «Не могу напиться с неприятными людьми». Уже много позже, но еще в 70-е годы, мы встретились у Бориса Зингермана, мудрейшего театрального философа, благо его квартира находилась в том же доме, что и редакция журнала «Театр», где я тогда работал, – и в этом общем искрящемся опьянении Володин открылся как изысканный собеседник.