Именно поэтому, размышляя о возможностях развития человека и человечества, не стоит забывать о его природе, которая связывает его со всем сущим на этом свете, с великим круговоротом бытия. Мы все-таки стремимся к постоянству – даже когда бредим новизной. Есть ли в этом залог добродетели?..
Октябрь 2018
Город, который всегда со мной
Чувство города… Не умозрительная привязанность, а любовь, которая не требует объяснений и рассудочных резонов. Оно волнует, но приносит умиротворяющее чувство биологического покоя, радости возвращения к истокам твоего естества. Даже если город был местом семейных трагедий. Но ведь и семейного счастья тоже.
Первый из них – Кант, где я родился без самого малого семьдесят лет назад, откуда меня увезли девятимесячного, когда отец получил новое назначение. Киргизы говорят, что человек непременно возвращается умирать в то место, где на землю пролилась первая капля его крови. Кто знает… Когда через пятьдесят три года после рождения впервые приехал в этот уютный город в Чуйской долине, то душу мою посетила удивительная благодать, которая не позволяла думать о неизбежной смерти.
Мысли о смерти не покидали меня в другом таком же небольшом городке почти в самом центре Украины. В Винницкой области Хмельник известен своими уникальными минеральными водами и памятниками культуры разных эпох. Об этом с вами поделятся самые разные поисковые системы. В которых, разумеется, нет упоминания о том, что здесь, в еврейском местечке с таким же названием, родился мой отец в 1912 году, отсюда 12 лет от роду, сиротой, пошел искать счастьях в шахтах Донбасса, сюда вернулся незадолго перед войной. Женился, увидел дочь, но не увидел сына, который родился, когда отец ушел в армию. Его первая семья не смогла уберечься от фашистов. Здесь они и покоятся, в одной из девяти братских могил, где захоронили более двадцати тысяч евреев. Как сказал мне один из местных жителей про мою родню: «Они не мучились, их просто сожгли…» Спасибо моим киевским друзьям, которые помогли мне добраться до этих могил.
Не мучились и мой прадед с прабабушкой – их расстреляли около их дома в Одессе на улице Бебеля по дороге в гетто. Здесь родилась моя мама. В Одессе я жил почти полгода в середине 50-х годов у сестры моей бабушки, в доме из ракушечника с земляным полом, ходил в русскую школу на 4-й станции Большого Фонтана. Был потрясен, когда узнал, что Марко Вовчок не мужчина, но это не помешало мне навсегда полюбить особую мелодику украинского языка и литературы. Когда в этом доме собиралась вся одесская ветвь моей семьи, было ясно, что такое настоящая радость бытия. В середине 50-х, несмотря на все потери и страхи, укрепилась та вера в прекрасное будущее, которая родилась в пору праздничных салютов 1945 года.
Затаив дыхание, сидел под столом в нашей комнате в московской коммуналке и слушал, как взрослые шепотом обсуждали закрытую часть доклада Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС. И боялись поверить в то, что можно бояться чуть меньше, чем прежде…
В Москву меня привезли летом 1949 года, в деревянный двухэтажный дом на углу Краснопролетарской и Селезневской улиц, неподалеку от знаменитых Селезневских бань и ровно напротив пожарной каланчи, где до заключения в Бутырскую тюрьму один день под стражей держали Маяковского. И что бы ни было записано в моей метрике, я по сей день ощущаю себя москвичом.
Сравнительно недавно, в начале нынешнего тысячелетия, один мой петербургский знакомый спросил по телефону у другого моего петербургского товарища: «Ты в городе или в Москве?» Ленинградско-петербургский снобизм в отношении Москвы и москвичей знаком мне с самого отрочества. Императорский Петербург своей сочиненной красотой всегда вызывает у меня восторг – но любовь отдана Москве. Москве как городу, который, изменяясь в размерах, приобретая новых и новых жителей, во многом сохранил ту душевность, которая отличала его веками. Как говорили до революции, «Санкт-Петербург – это голова России, а Москва – ее сердце». Это определяло социальный и культурный код москвичей и петербуржцев даже в те поры, когда потомственных горожан осталось совсем немного. Замечу, что Петербург сохранился во многом благодаря тому, что большевики вернули столицу в Москву, которая из-за своего нового столичного статуса потеряла множество замечательных исторических мест. Да и строительный зуд 1990-х – начала 2000-х, казалось, добивал историческую Москву. Но все же…
Моего старого дома, который до революции принадлежал московскому борцу Василию Сычеву и где в годы моего детства в нашей коммуналке жили его потомки, уже нет. Но рядом сохранился храм Преподобного Пимена Великого в Новых Воротниках, который не закрывали в советское время, – туда моя еврейская бабушка вместе с нашими русскими и татарскими соседками ходила освящать куличи. Бабушка была чемпионом нашей коммуналки именно по куличам. Запах пасхального теста моего детства странным образом возвращается ко мне, когда сегодня вхожу в узбекскую пекарню у метро «Коломенская», рядом с домом моей мамы. Когда в 1968 году наша семья соединилась в новой 53-метровой квартире, полученной от ЗИЛа, где тогда работала мама, это была далекая окраина, заводской поселок, сегодня – чуть ли не центр города… Когда сюда провели метро, я знал наизусть названия всех станций – сегодня это невозможно. Москва стала мегаполисом, но от этого не перестала быть городом, который на протяжении веков разрастался хоть и хаотично, но естественно, как живой организм. Отсюда ее особое тепло. Здесь даже «понаехавшие» вроде меня ассимилируются быстрее, чем в любом другом городе России, а может быть, и мира, и становятся москвичами.
У меня нет розовых очков: именно в таких городах социальные противоречия острее, чем где бы то ни было. Москва не исключение. И все же это город, открытый к людям. Особенно в последние годы. Город, у которого много проблем, но и много надежд. Город, который всегда с тобой.
Август 2018
Закон есть закон
Декларация прав культуры Д.С. Лихачева, которая была представлена 1 сентября 1995 года во время встречи со студентами Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов, осталась, безусловно, важным документом. На него стоит обратить внимание тем, кто будет работать над новым законом о культуре.
Прежде всего потому, что культура определялась в нем как общее благо, противостоящее эгоистическим интересам отдельных социальных групп общества. Как духовная субстанция, обеспечивающая идентичность и единство нации и отдельных народов, ее составляющих. Как универсальная ценность, стоящая выше любых партийных идеологических систем.
Эта Декларация отражала сущностные общенациональные интересы в пору серьезных политических баталий. И одновременно в ней была выражена естественная петербургская потребность освободиться от советского проклятья, которое обрекало некогда блестящий императорский столичный город на «областную судьбу». Эти два обстоятельства не позволили Декларации обрести законодательную форму.
Д.С. Лихачев был идеологом присвоения Санкт-Петербургу титула «культурной столицы России», которое сумел реализовать А.А. Собчак. Демократ-романтик, А.А. Собчак в первой половине 90-х умел проявлять политическую волю и трезво оценивать ситуацию. Понимая, что Москва не упустит своего положения политической и финансовой столицы России, он нашел для Санкт-Петербурга особое место в новой государственной конструкции. «Культурная столица России» должна стать туристическим центром мирового масштаба. Русская Венеция должна затмить Венецию итальянскую.
Декларация Д.С. Лихачева и программа А.А. Собчака казались многим преждевременными мечтаниями. Но уже в 90-е годы они приносили реальные результаты.
Острейшей проблемой той поры были новые отношения социальных институтов с собственностью. А.А. Собчак делает поистине царские подарки Эрмитажу и Русскому музею – дворцовые постройки, пусть и находящиеся в «убитом состоянии», умножают возможности музейной и хозяйственной деятельности.
В острейшей борьбе готовились законопроекты, связанные со всем комплексом имущественных отношений, некоторые из них – о музеях-заповедниках, заповедных территориях – будут приняты только в следующем, XXI веке. Законодательная и исполнительная власть остро нуждалась в корпусе законов о культуре, в том числе в тех сферах, которые были недостаточно или вовсе не разработаны советским законодательством.
Из-за отсутствия необходимых бюджетных средств учреждения социальной сферы, в том числе и культуры, в начале 90-х годов XX века получили реальную экономическую самостоятельность, восполняя дыры государственного финансирования собственной хозяйственной деятельностью. В первое десятилетие века XXI, когда бюджет получит возможность финансировать культуру «полным рублем», ограничения в использовании внебюджетных средств – в том числе и законодательные – станут серьезной темой дискуссий. Таковыми остались и по сей день.
Не надо забывать, что интересы сферы культуры находили – или не находили! – отражение в тех вновь принятых кодексах законов и законодательных актах, которые имели универсальный характер: в Кодексе законов о труде, в Уголовном и Гражданском кодексах. К сожалению, так и не удалось доказать, что «свободный художник» имеет мало общего с «индивидуальным предпринимателем» и нуждается в особой законодательной защите. Больной темой отечественного законодательства стало отождествление культуры со сферой услуг со всеми вытекающими отсюда последствиями. Травму от этого подхода не удалось заживить до сих пор. И прежде всего потому, что во многом сохраняется фундаментальное недопонимание реального значения культуры в социально-экономическом развитии общества и государства. Но так или иначе, ко второй половине 2018 года мы имеем весьма серьезное правовое обеспечение сферы культуры, которая – тем не менее – нуждается в базовом универсальном законе. Можно было бы поставить вопрос и о создании Кодекса законов о культуре, но на это могут уйти даже не годы, а десятилетия. Кодекс потребует внесения поправок в другие кодексы и в десятки, если не сотни действующих законодательных актов.