В отличие от своего собрата по перу Брехт глядел на мир трезво и прямо. Он стремился не обольщаться никем – даже самим собой. Мальчишкой, служившим санитаром в военном госпитале в последний год великой войны, он научился «не глазеть, но видеть». Будь он горнистом на солдатских сборах, он писал бы о героях, которые «не боятся умирать на рассвете». Но он видел отстреленные и отрезанные конечности. Он познал «блевотину мира» раньше, чем первую любовь. И не то чтобы потерял иллюзии. Но привык поверять их реальностью. В любом случае у него появились серьезные сомнения насчет человеческой доброты и благородства. В «Разговорах беженцев» физик Циффель скажет от имени самого Брехта: «Я бы никому не посоветовал поступать по-человечески, не соблюдая величайшей осторожности. Слишком большой риск».
У Брехта было повышенное чувство опасности: он уехал из Германии 28 февраля 1933 года, на следующий день после поджога Рейхстага, так как в списках нацистов он числился «немцем с подмоченной репутацией». Уехал, добившись всеевропейской славы в Берлине, который в двадцатые годы прошлого века был одним из важнейших центров мировой культуры. Брехт полагал, что он ненадолго покидает город, где «Трехгрошовая опера» принесла ему настоящий успех в 1928 году, но вернуться на родину ему удалось только после того, как Советская армия вместе с войсками союзников разгромили Третий рейх.
В 1935 году Брехт и Вайгель побывали в Советском Союзе. И хотя, как свидетельствуют очевидцы, внешне он остался доволен поездкой, чувство опасности заставило его искать пристанище в скандинавских странах. Долгие годы он безуспешно пытался искать своих немецких товарищей и коллег, пропавших в СССР в тридцатые годы. В 1938-м, через год после того, как арестуют и расстреляют его друга и переводчика Сергея Третьякова, он напишет свое знаменитое стихотворение «Непогрешим ли народ?» – и навсегда окажется под подозрением у «верных сталинцев».
Именно поэтому он не останется в Советском Союзе и в 1941 году. Отправится в США. И после войны, возвращаясь в Европу, Брехт будет работать в драматическом театре Цюриха столько времени, сколько было нужно, чтобы получить швейцарское гражданство для себя и для членов своей семьи. Два швейцарских гения – Фридрих Дюрренматт и Макс Фриш – в это время оттачивали свои таланты в подмастерьях у Брехта, а будущий создатель «Берлинского ансамбля» получит не только гражданство, но и гарантию своей независимости в ГДР, где он сможет на равных говорить и с Вальтером Ульбрихтом, и с Отто Гротеволем, продолжая отстаивать интересы немецких трудящихся. Он знал все риски в своей игре с властью. Он знал, что не выиграет, но и проигрывать не хотел.
…В берлинском доме-музее Брехта стоит заглянуть на кухню, где по сей день хранится выдраенная до блеска утварь. Брехт очень любил вкусно поесть и прекрасно готовил. Но он знал также и то, что инструменты для приготовления пищи могут стать и орудиями пыток.
Февраль 2018
2017
Александр Калягин
Александр Чубарьян
Томас Манн
Василий Соловьев-Седой
Кристофер Ле Брюн
Кеннет Фелд
Пол Биндер
Майкл Кристенсен
The Ringling Brothers and Barnum & Bailey
Институт всеобщей истории РАН
Королевская академия художеств
«Вот счастье! Вот права…»
Марк Захаров написал однажды, что больше всего его заботят отношения с публикой и властью. Он не лукавил, хотя не сказал о главном – как всякого настоящего художника, его больше всего беспокоят отношения с небесами. Все ведь читали пушкинское «Из Пиндемонти» и точно знают, что «зависеть от царя, зависеть от народа, / Не все ли нам равно…» Но, как говорится, знание знанием, а жизнь жизнью.
Сегодня в среде художественной интеллигенции эхом отзываются слова Александра Калягина, председателя Союза театральных деятелей России, о том, что, по его мнению, существует некая продуманная кампания по дискредитации культуры и ее деятелей. Об этом он заявил на чрезвычайном внеочередном заседании Секретариата СТД России, призвав своих коллег не политизировать ситуацию, но разобраться в ней по существу. Он говорил от своего имени, но уверен: в данном случае замечательный артист и прирожденный лидер, некогда удивительным образом сыгравший В.И. Ленина в спектакле О. Ефремова по пьесе М. Шатрова «Так победим!», выступал от большинства своих товарищей по искусству. Можно, конечно, не вдаваясь в подробности, с ходу опровергнуть подобное заявление лидера театрального сообщества, сославшись на гипертрофированную эмоциональную возбудимость представителей актерского цеха.
Но дело не только в так называемом «деле Серебренникова», втягивающем в свою орбиту все новых «фигурантов», которых до судебного приговора правильнее считать добропорядочными коллегами. Но и в агрессивном, на поверхностный взгляд искусственно нагнетаемом контексте. Во избежание неверных толкований скажу сразу: уверен, что никакой «линии Кремля» здесь нет. Пишу это, как говорят дипломаты, в личном плане, высказываю свое собственное суждение, которое мне кажется верным. Хотя бы потому, что я достаточно хорошо знаю своих уважаемых коллег, которые занимаются культурной политикой. Было бы наивно думать, что кто-то из серьезных людей во власти заинтересован в конфронтации с деятелями культуры.
Но речь не об истине, а об ощущениях деятелей культуры. Вновь повторю вполне банальное, что перед законом все равны. Точно так же все равны и перед средствами массовой информации. Но не стоит забывать (и это тоже общеизвестно), что художники, какими бы победительными они ни выглядели на телеэкранах, люди хрупкие, рефлексирующие по поводу и без повода острее, чем прочие смертные. При всей профессиональной привычке к публичности, они, как правило, оберегают пространство своей частной жизни – личной и творческой. Подлинные мастера предпочитают высказываться в своих произведениях, а не в популярных ток-шоу. Разумеется, всегда есть исключения, но они лишь подтверждают правила. К тому же следует помнить слова Талейрана: язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли.
Могут сказать, что театральное – и в целом сообщество деятелей культуры выступает в защиту своих коллег по чисто корпоративным соображениям. Из-за опасения, что каждый из них может оказаться на месте Серебренникова и его сотоварищей. Не стану отбрасывать этот мотив – все мы знаем, как непросто, педантично соблюдая действующее законодательство, сделать порой самое нехитрое дело. И как сложно создать театральный спектакль или кинофильм. Ведь не зря кардинал Ришелье вполне беззлобно утверждал: «Дайте мне шесть строчек, написанных рукой самого честного человека, и я найду в них то, за что его можно повесить».
Ощущение того, что деятели культуры как бы лишены права на презумпцию невиновности, безусловно, не прибавляет им творческого энтузиазма. А когда размеры заработной платы ведущих мастеров культуры становятся достоянием гласности и публичного обсуждения, то, естественно, у людей, чьи доходы в разы, а то и на порядок меньше, возникает твердое ощущение, что их кумиры нечисты на руку. Можно, конечно, сказать, что во всем виноваты СМИ, но ведь кто-то – использую слово М.С. Горбачева – подбрасывает эту первичную информацию. Понятно, что по Основному Закону нашей страны мы живем в социальном государстве, но давно уже не социалистическом. А потому «партмаксимум», как это ни обидно для кого-то, давно уже перестал быть гражданской добродетелью. Отдельным людям искусства платят немалые деньги за их уникальный талант, за их исключительность, которая доставляет радость десяткам миллионов их почитателей. Поверьте, счет таким художникам в нашей – как и в любой другой – стране идет на единицы. А многотысячный отряд работников российской культуры живет скромнее своих коллег из системы образования или здравоохранения. И это обстоятельство должно быть в центре внимания в большей степени, чем иные проблемы.
Важно понимать, что культура и люди, ее создающие, вовсе не нахлебники, непонятно почему претендующие на народные деньги. Не разрушители нравственности, а творцы, расширяющие наши представления о мире, создатели новых смыслов. Необходимо вывести, наконец, культуру и искусство из унизительного пребывания в сфере услуг, где она приравнена к парикмахерским и прачечным. Поверьте, я не имею ничего против парикмахеров и работников прачечных!.. Но художественное творчество влияет не на чистоту сорочек – оно призвано очищать человеческие души! Неужели так трудно уловить различие?
…Едва собрался направить эти заметки в редакцию, как обнаружил новое обращение Н. Поклонской по поводу оскорбления чувств верующих и заявление К. Райкина о необоснованных проверках его театра, которые, по его мнению, связаны с его сравнительно недавним выступлением по поводу чиновничьей цензуры. Ничего нового, но подумать есть о чем.
Ноябрь 2017
Флейты водосточных труб
Со школьных лет помню, что Октябрьская революция раскрепостила творчество масс. Причем не только социальное, но и художественное. Сколько раз я повторял слова о великой утопии, которая вдохновила (и вдохновляет!) мастеров культуры, расширяющих границы творчества, мечтающих о преобразовании человека и мира, устремленных к небесным горизонтам неведомого, но справедливого и прекрасного будущего.
Эта магическая мифология земного рая на земле увлекала вовсе не прекраснодушных глупцов, но людей, вполне искушенных в жизни и в искусстве. Какие имена! Маяковский, Мейерхольд, Шостакович, Есенин, Эйзенштейн! Можно не расставлять инициалы – гении в них не нуждаются! Революция отталкивала сиюминутной жестокостью, но покоряла величием перспективы: Блок, Горький, Станиславский, Вахтангов, Таиров, Малевич, Белый, Брюсов, проклиная кровавое лихолетье военного коммунизма, видят в ней своего рода чистилище, предшествующее великой прекрасной эпохе. Прекраснодушный романтизм К.С. Станиславского раскрывается в полной мере, когда читае