Сентябрь 2017
Мифы истории
18 сентября 2017 года в Институте всеобщей истории РАН состоялась открытая академическая дискуссия «История и миф», участники которой рассматривали самые разные аспекты этой далеко не новой проблемы, тем не менее не утратившей своей актуальности по сей день. Ее инициатором стал Центр истории исторического знания ИВИ, возглавляемый М. Бобковой.
Сам факт, что кроме историков в ней приняли участие социологи, философы, этнографы, нейропсихологи и представители других наук, свидетельствует о том, что на этот раз обсуждение известной проблемы выходит за рамки идеологического спора.
Открывая конференцию, А. Чубарьян вспомнил, как рассматривали вопрос соотношения мифа и истории в начале 60-х годов прошлого столетия на одном из исторических конгрессов в СССР: мифология объявлялась враждебной марксистско-ленинскому знанию, так как она не соответствовала материалистическому пониманию мира, – дальнейших обсуждений в ту пору не предполагалось. Но совершенно очевидно, что мифологическая составляющая в той или иной степени присуща любому коллективному и индивидуальному восприятию мира, – эта мысль, которая звучала в выступлениях многих участников, не вызывала возражений. Однако проблема состоит в том, как соотносится научное знание о прошлом и мифологические представления о нем в современной жизни. Ведь известно, что мифы творятся настоящим для будущего. Поспевает ли за этим творчеством историческая наука?.. Насколько она готова отстаивать свои права на истину?
Можно искать любые конспирологические объяснения того, почему эта дискуссия состоялась за полтора месяца до даты столетия Октябрьского переворота, полагаю, что все они будут спекулятивными. Директор ИВИ М. Липкин подчеркнул, что дискуссия имеет научный, а не актуально-политический смысл. Но тем не менее совсем отказаться от прошлого опыта невозможно, как учили меня на занятиях по марксистско-ленинской философии, во всякой случайности надо искать закономерности. К тому же, хотим мы того или не хотим, это, безусловно, всемирно-историческое событие обросло многочисленными мифами, созданными искусственно или самопроизвольно, зародившимися в недрах народной жизни, в том коллективном бессознательном, которое творит мифологию на протяжении всей истории человечества. Это относится не только к существу захвата власти большевиками, но даже к лингвистическому ее оформлению. То, что В.И. Ленин называл переворотом, в процессе укрепления коммунистической власти стало величаться Великой Октябрьской социалистической революцией. При жизни моих дедов и родителей, да и при моей – до второй половины 80-х годов XX столетия – происходила своего рода сакрализация истории СССР, в том числе ее первой страницы, описывающей 25 октября (по старому стилю) 1917 года, а затем началась ее десакрализация, которая, стремясь приблизиться к правде, порой создавала новые мифологемы.
Отношения истории и мифа вовсе не так просты, как кажется некоторым публицистам, которые при этом могут находиться по разные стороны идеологических баррикад. История отстаивала свою научную миссию в создании достоверной картины прошлого, вырываясь из плена мифологии. Но мифология при этом по сей день не хочет уступать науке, используя для своего укрепления в общественном поле все достижения современной науки и техники.
Люди моего поколения помнят, что в каждом клубе можно было наткнуться на один из двух плакатов, утверждавших, что важнейшим из искусств для нас является кино, а религия есть опиум для народа. Под первым стояла фамилия Ленина, под вторым – Маркса. Не стану ерничать по поводу роли киноискусства в эпоху телевидения и интернета, она, несомненно, скромнее, чем в пору, когда «народ безграмотен». Но про второй могу с высокой долей достоверности сказать, что Карл Маркс не был автором подобного пассажа. В его понимании никто не создавал религию для народа – народ сам творил ее. Но классики марксизма, которые были вовсе не пустыми людьми, какими их любят нередко изображать в современной России, посвятили немало страниц своих сочинений феномену рождения мифологии из самой мистерии человеческого бытия. Разумеется, они были не только философами, но и политическими мыслителями, поэтому прекрасно понимали, что мифологией, а особенно мифологизацией тех или иных событий можно манипулировать в интересах властей предержащих, как, впрочем, и в интересах тех, кто эту власть хочет низвергнуть.
Своекорыстная трактовка прошлого разного рода историками-пропагандистами неизбежно порождает оскорбительные определения великой науки – «политика, опрокинутая в прошлое», пожалуй, самое невинное из всех возможных. Но конъюнктурные манипуляции такого рода по своему качеству и долговечности не способны конкурировать с подлинным мифотворчеством, созидателем которого всегда является народ или значительная часть народа, которая нуждается в устойчивом, незыблемом и доступном понимании окружающего мира. Как справедливо отметил А. Шубин, миф – в отличие от науки – создает упрощенную модель реальности. Понятно, что и наука – не только из-за желания быть доступной, но и из-за ограниченности наличного знания – далеко не всегда готова передать сложность явлений окружающего мира во всей их полноте. Но научное познание – в отличие от мифологического – способно совершенствоваться, меняться, усложняться. Оно не скрывает, что имеет дело с неопределенностью. Миф – напротив – утверждает себя в общественном сознании как истина в последней инстанции.
Сегодня как никогда нужны горькие и «низкие» истины – за «возвышающий обман» человечеству уже не раз приходилось расплачиваться непомерной ценой. И это, что называется, научный факт.
Сентябрь 2017
После праздника
10 мая 1945 года в своем последнем радиообращении к немецкому народу по Би-би-си, которые он вел всю войну, Томас Манн сказал: «Как горько, когда ликование мира достается ценой поражения и глубочайшего унижения собственной страны!» Но он никогда не отождествлял нацистский режим и немецкий народ. Еще в ноябре 1941 года, когда Геббельс убеждал жителей Третьего рейха, что в случае поражения их всех – вместе с гитлеровской верхушкой – «повесят на одной веревке», Манн твердо стоял на том, что «народ всегда способен начать сначала». И он был прав – какой бы сложной и драматичной ни была судьба немецкого народа во второй половине XX века. В пору гитлеровских побед, в сентябре 1942 года, Манн не скрывал своего презрения к нацистскому режиму: «Во что я верю неколебимо, – в то, что Гитлер не сможет выиграть эту войну, и эта вера основана больше на метафизических и моральных, нежели на военных причинах».
Его взгляд на Россию, особенно на русскую литературу, которую он еще в своем раннем рассказе 1903 года «Тонио Крёгер» назвал «святой», не менялся во времени. И в этой связи уместно вспомнить его письмо одному из лучших переводчиков русской литературы на немецкий язык Александру Элиасбергу, датируемое маем 1917 года: «Мир с Россией! Союз с Россией! Ведь это ложь, что все русское во Франции лучше понимают, чем у нас. Никогда, даже в 1914 году, я не испытывал ни малейшей неприязни к России и русскому духу». Томас Манн мог бы повторить эти слова и в мае 1945 года, понимая, какая страна вынесла на себе основные тяготы битвы с нацизмом.
Какие бы исторические травмы ни нанесли тысячелетнему российско-германскому родству две мировые войны, диалог двух народов и двух культур не прекращался ни в XX, ни в XXI веке. Май 2017 года в Германии во многом проходит под знаком русской культуры. На следующий день после переговоров федерального канцлера ФРГ Ангелы Меркель и президента Российской Федерации Владимира Путина в Сочи, которые комментировали все мировые СМИ, в Марбахе открылась выставка, посвященная Райнеру Марии Рильке и Марине Цветаевой. Как известно, «нации общаются вершинами». Поэты впервые встретились в мае 1926 года в швейцарском местечке Валь-Мон, неподалеку от замка Мюзо, где Рильке был вынужден жить, надеясь поправить здоровье. Цветаева приехала к нему вместе с Борисом Пастернаком, который познакомился с Рильке во время его первого приезда в Россию, в апреле 1899 года. Тогда молодой немецкий поэт мечтал получить аудиенцию у Л.Н. Толстого, и ему дали рекомендательные письма к Л.О. Пастернаку, в ту пору работавшему над иллюстрациями к роману «Воскресение». Л.О. Пастернак отвел Рильке к Л.Н. Толстому – эта встреча навсегда привязала Рильке к России и русской литературе. (Справедливости ради надо отметить, что интерес к России пробудила в нем Лу Андреас-Саломэ, окончившая Петершуле в Санкт-Петербурге, дочь царского генерала, русско-немецкая писательница, философ, психоаналитик, подруга Фридриха Ницше и Зигмунда Фрейда, с которой Рильке связывала долгая близость. Поэту был 21 год, когда он встретился с 36-летней Лу.) Через двадцать пять лет Рильке расскажет польскому литератору В. Гулевичу о своих первых московских впечатлениях: «И вот на что я наткнулся: в сумерках возвышались очертания храма, в тумане по сторонам его стояли паломники, ожидающие, когда откроются двери. Это необычное зрелище потрясло меня до глубины души. Впервые в жизни мной овладело невыразимое чувство, что-то вроде чувства родины…»
Для Цветаевой значение Рильке в пору очередного кризиса европейской культуры, предопределившего мировую войну и череду революций, было огромным: «Рильке не есть ни заказ, ни показ нашего времени, – он его противовес. Войны, бойни, развороченное мясо розни – и Рильке». Их переписка 1926 года – пронзительная лирико-философская проза XX века. Увы, она была краткой – 29 декабря 1926 года Рильке скончался в Монтрё.
В апреле 2015 года во Фрайбурге, где сестры Цветаевы, Марина и Анастасия, жили и учились в начале XX века, был установлен бюст Марины Ивановны работы А. Бурганова. А в нынешнем мае там же будет открыт Центр Марины Цветаевой, которая была по-настоящему привязана к этим краям: «Нет ни волшебней, ни премудрей / Тебя, благоуханный край, / Где чешет золотые кудри / Над вечным Рейном – Лореляй».