советской – в данном контексте не имеет большого значения. Бюрократии, которая создает ее под нужды управления, минимизируя риски и проблемы. При тоталитарных режимах государственная идеология становится своего рода светской религией, как марксизм-ленинизм в Советском Союзе.
В отличие от государственной идеологии, по определению имеющей временные рамки, национальная идея выражает мессианскую бесконечность бытования этноса или нации. Между известной триадой графа Сергея Уварова «Православие, Самодержавие, Народность» и знаменитой сентенцией Владимира Соловьева: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» – дистанция огромного размера. Не случайно сама государственная «триада» появилась на свет в докладе при вступлении С. Уварова в должность министра народного просвещения в 1833-м: по существу, он рассматривает ее как некие скрижали веры и одновременно как инструмент управления подведомственной ему отраслью, «умами юношества». Через сорок лет известный русский литературовед и этнограф А.Н. Пыпин, будущий академик, оставивший профессорскую должность в Санкт-Петербургском университете в 1861 году из-за несогласия с политикой Министерства народного просвещения во главе с Е.В. Путятиным, определит идеологическую модель С. Уварова как «официальную народность». Эта «официальная народность», по существу, и была государственной идеологией России до Февральской революции 1917 года.
С легкой руки А.С. Хомякова начиная с 30-х годов XIX века в России разгорается полемика не по поводу государственной идеологии, а по поводу национальной идеи. И длится уже не одно столетие. Те же люди, которые в 1993 году были авторами российской Конституции, не только не выступали против необходимости создания национальной идеи для новой России, но и инициировали работу различных групп ученых, призванных создать ее различные версии. Замечу, безуспешно. Национальная идея – не свод законоположений и ценностных аксиом. Она должна произрасти из глубин народной жизни, если угодно, самозародиться в ней. Она должна одухотворяться чувством, близким каждому народу, живущему в нашей стране.
Именно поэтому президент Российской Федерации В.В. Путин дал свое определение национальной идеи – «это патриотизм». Любовь к Отечеству, к большой и малой родине, в отличие от навязанной государственной идеологии, – естественна для каждого человека, она способна объединить многонациональную российскую нацию. Не отменяя при этом ни разночувствования, ни разномыслия.
Июль 2016
Искусство исторической науки
Стопятидесятилетний юбилей Российского исторического общества был отмечен с научным изяществом в жанре торжественного минимализма. И дело не только в том, что замечательная московская городская усадьба на Воронцовом Поле, где разместилась штаб-квартира РИО, не предназначена для помпезно-многочисленных собраний – ее большой зал вмещает едва ли сотню человек. Просто руководители общества во главе с Сергеем Нарышкиным стремились придать всему происходящему деловой характер, который позволил всем выступавшим затронуть некоторые реальные проблемы исторического знания и просвещения.
Ученые-историки всегда находились в непрерывном диалоге с государством и обществом, испытывая их властные запросы. Но неменьшие сложности были порождены внутренними методологическими противоречиями самого исторического знания, его вековой потребностью стать в один ряд с точными науками, не утратив при этом своей гуманистической миссии.
Как известно, покровительница истории Клио была восьмой в прекрасном семействе муз, расположившись между Терпсихорой и Уранией. Почему искусство истории у древних греков находилось между танцем и астрономией? Об этом остается только догадываться – любое современное острословие вряд ли приблизит нас к истине. Важнее другое: родовая принадлежность воссоздания и осмысления прошлого к сфере художественной, творческой переживалась учеными-историками как тяжелый груз, от которого хотелось избавиться любыми способами. Искусство истории веками прорастало в науку. Потому что родовая принадлежность эта казалась родовой травмой. Искусство не просто провоцировало достоверность вымысла, оно к тому же предполагало искусность, когда внешняя красота оказывалась дороже внутренних противоречий, а правдоподобие могло заменять правду. Предания старины требовали проверки документами и фактами, исследовательской логикой и только тогда обретали характер подлинного знания.
Но все же где находится истина человеческого бытия – в мифологическом мире Гомера или в исторических сочинениях Геродота и Фукидида? Это по сей день открытый вопрос.
Бальзак утверждал, что нет ничего глупее, чем факт, но его романы, как известно, оказали огромное влияние на Карла Маркса. Классик русского исторического романа Ю.Н. Тынянов неизменно подчеркивал, что начинает там, где исторический факт заканчивается, но разве от этого его «Кюхля» или «Смерть Вазир-Мухтара» менее увлекательно и правдиво открывают для нас тайны минувших времен? Можно отважиться и назвать А.С. Пушкина гениальным историком, понимая при этом, что его «Капитанская дочка» и «История Пугачевского бунта» – взаимодополнительны. Написаны десятки тысяч страниц о том, что Сальери не подсыпал яд в бокал Моцарта, а Борис Годунов не убивал маленького царевича Димитрия в Угличе, но кто лучше автора «Евгения Онегина» умел сопрягать большие линии истории с безднами человеческой психологии? Впрочем, и «Евгений Онегин», «энциклопедия русской жизни», есть выдающееся историческое сочинение, гениальный лирический документ целой эпохи, который повествует о ней полнее любого исторического исследования. В этом смысле нельзя не упомянуть «Войну и мир» Л.Н. Толстого, роман, который по сей день в общественном сознании занимает место подлинной истории России времен Александра I. Как бы ни старались ученые своими комментариями восстановить подлинную реальность описываемых событий, могущество и магия толстовского текста делают их усилия в немалой степени тщетными.
Ни в коем случае не хочу умалить величия исторической науки, этой особой отрасли знания, «успехами которой измеряется степень просвещения нации» (так писал член Совета РИО Я.К. Грот в «Обращении» к своему августейшему ученику и почетному председателю Общества цесаревичу Александру Александровичу в 1873 году). Но, наверное, не случайно первым председателем Русского исторического общества был поэт Петр Андреевич Вяземский, а членами его почитали за честь быть известные русские литераторы. Как не случайно и то, что выдающиеся русские историки были значительными, первостепенными писателями, которые внесли колоссальную лепту в развитие российской словесности. Именно поэтому уверен, что успех исторического просвещения – а это наиважнейшая задача РИО – во многом зависит от солидарной деятельности историков и деятелей художественной культуры. Притом что высшей миссией науки является демифологизация исторических процессов, а искусство – даже документальное – по природе своей тяготеет к мифотворчеству.
Этого сущностного противоречия не стоит опасаться. Просто о нем необходимо помнить, когда идет речь о бытовании исторического знания в современном обществе, которое, хотя и называется информационным, тяготеет к самым разным мифологемам. И это важно учитывать, когда речь идет о формировании образовательных планов. Речь не идет о синхронизации, а тем более унификации преподавания литературы и истории. Но между ними не должно быть узкопрофессиональных преград. И было бы в высшей степени интересно подумать о создании своего рода «перекрестных» программ, которые позволили бы рассматривать те или иные страницы российской истории с помощью строгого, объективного научного знания и сводного субъективного литературного творчества. В.О. Ключевский, впрочем, писал о том, что искусство любят люди, которым не удалась жизнь. Кому же она удалась?
Июнь 2016
Что оставим внукам?
Когда линия прекращения огня между Азербайджаном и Арменией вновь становится линией фронта, где льется кровь и гибнут дети соседних государств, всегда вспоминаю Нелю Гаджинскую, друга нашей семьи, ушедшую из жизни на рубеже веков.
Энциклопедически образованный киновед, она родилась в Баку во времена, когда почти никого не смущало, что ребенок может принадлежать сразу двум народам – азербайджанскому и армянскому. И когда между ними началась война, за Нелю было по-настоящему страшно, казалось, что ее разрывает надвое эта бойня, которая была против ее естества. Как и для жены моего младшего сына, тоже родившейся в Баку, как и для моего внука, в котором перемешано уж никак не меньше пяти кровей.
Притом что в Баку меня величают «азербайджанским гудой», меня и в Ереване считают своим. И хотя во мне нет ни капли ни азербайджанской, ни армянской крови, я обязан многим этим двум великим народам просто потому, что они одарили меня близкими людьми – по духу и по родству. Притом что я родился в Киргизии, могилы моих предков – кроме московских кладбищ – разбросаны по Украине, большинство из них, к сожалению, братские. Такая судьба не только у моей семьи. Она типична для страны, в которой я прожил большую часть своей жизни. Смешанных браков в Советском Союзе было великое множество. Никому тогда и в голову не могло прийти, что может наступить день и час, когда центральная власть ослабнет настолько, что соседние народы пойдут войной друг на друга. Шекспировская трагедия о Ромео и Джульетте, рожденная, напомню, враждой двух равно уважаемых семей из Вероны, оказалась спроецированной на безбрежное постсоветское пространство, затронула сотни тысяч, миллионы людей. Русские семьи, да и просто русскоговорящие, были вынуждены покинуть многие новые государства, где у них не было будущего, перебираясь в Россию или в дальнее зарубежье. Тенденция к моноэтничности стала чертой демографической реальности на постсоветском пространстве. Азербайджано-армянские, киргизско-узбекские, российско-украинские и российско-грузинские противоречия выстраивали зримые и незримые стены между народами – и стало казаться, что их легче признать и узаконить, чем разрушить, на худой конец – пробить в них окна и двери. Мы привыкли жить с замороженными на неопределенное время конфликтами. Но это хорошо только тем, что в такие периоды люди не убивают друг друга.