Мы любим вспоминать эпиграф к «Ревизору»: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива», извлекая из него, как правило, мысль о верности слова жизненной правде. Но зеркальное отражение превращает реальное бытие в бытие виртуальное, неизбежно подменяющее, изменяющее, преображающее течение видимых жизненных процессов. Искусство и литература – это чувственное выражение внечувственного бытия. А потому зеркало, которое писатель располагает над «большой дорогой жизни», всегда обладает волшебными свойствами. Не имеет смысла требовать от произведения искусства житейского правдоподобия. Даже в прозе, которая прикидывается документальной. Литературное творчество (как и любое другое) преображает реальность, вгрызается в нее, сдирая внешние одежды, чтобы пробиться к сути. Ведь мы не требуем от музыкальных сочинений точного соответствия человеческому голосу. Музыка отражает гармонию или дисгармонию космоса, мира вокруг и мира внутри нас. Безграничные права искусства связаны с бытием вовсе не правилами внешнего жизнеподобия.
«Все мы вышли из гоголевской шинели» – эти слова французского критика Эжена Вогюэ, автора книги «Современные русские писатели. Толстой – Тургенев – Достоевский» (М.,1887), которые нередко по ошибке приписывают Достоевскому, отражают не только общегуманистическую традицию русской литературы, но и ее эстетическую дерзость. «Фантастический реализм» Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина не выдержал бы испытания у тех сегодняшних критиков, которые разделяют взгляды А.Х. Бенкендорфа, как известно, рекомендовавшего А.С. Пушкину в его сочинениях не забывать, что «прошлое России величественно, настоящее прекрасно, будущее превосходит самое смелое воображение». Какая уж тут «Шинель», какие «Записки из подполья»? Да и фигура офицера, сходящего с ума из-за страсти к карточной игре, безусловно, искажает светлый образ российского воинства, победившего Наполеона. Считал бы свои слова непозволительно пародийными, если бы они почти текстуально не совпадали с рассыпанными по сегодняшним СМИ рассуждениями о современных фильмах, спектаклях, литературных произведениях.
Искусство всегда искажает действительность – даже если создает ее возвышенный и светлый образ. Большего искажения действительности, чем художественное творчество, основанное на принципах социалистического реализма, трудно себе представить. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – какая же тут правда национального бытия?
В романе «Война и мир» Л.Н. Толстой создал собственную развернутую картину Бородинского сражения, которую десятилетиями оспаривают военные и гражданские историки. Но это лишь доказывает, что художественный образ способен вытеснить реальность из общественного сознания, поглотить и пересоздать ее с большей убедительностью и осязаемостью. Этот процесс и называется творчеством. Литература ищет высшую правду и высшие смыслы человеческой жизни – и потому бежит фактологии. «Там, где заканчивается документ, там я начинаю», – объяснял Юрий Тынянов свой метод сочинения исторических романов. Но так же поступает любой литератор, сочиняющий «прозу о современности». Перечитайте роман «Асам» Владимира Маканина, лучшую, на мой взгляд, книгу о чеченской войне, – и вы убедитесь в моей правоте.
Всякий раз, говоря о русской литературе, ее «всемирной отзывчивости», ее значении в общечеловеческом гуманитарном пространстве, вспоминаю слова Томаса Манна. Любя великие европейские литературы, он выделял русскую литературу XIX столетия, называя ее «святой». Святость по отношению к слову, по отношению к тайне человеческой жизни, в конечном счете, отражает ту высшую нравственность русской литературы, которая освещает трудный путь русского человека в истории. Путь страданий, потерь и неумирающей надежды.
И еще чаще вспоминаю В.В. Розанова, который писал о том, что нужна вовсе не великая литература, а великая, прекрасная и полезная жизнь. Но мы ведь русские люди, а потому хотим и великой жизни, и великой литературы.
Январь 2015
Нетерпимость
Дни после Рождества были заполнены множеством самых разных событий – в том числе необычайно важных для мирового жизнеустройства. Но вспышка терроризма во Франции, начавшаяся с кровавого расстрела сотрудников редакции сатирического парижского еженедельника «Шарли Эбдо», вызвала наибольший общественный резонанс в христианском мире. И не только в нем. Заявления политических лидеров, комментарии экспертов растворялись в безбрежье интернета. Сталкиваясь друг с другом, они отражали общее состояние мировой политики, готовой к компромиссу лишь перед угрозой всеобщего самоистребления, – и, что не менее важно, состояние умов, для которых нетерпимость стала привычной нормой повседневной жизни. «Марш единства», отстаивающий общегуманистические ценности, свободу мысли и слова, вывел на улицы Парижа полтора миллиона людей. Но в социальных сетях такого единства не было. Равно как и в реальной жизни.
Не стану лукавить, в свои шестьдесят шесть лет принадлежу к тому поколению советских людей, которые в детстве знакомились с Ветхим Заветом, разглядывая карикатуры Жана Эффеля, собранные в книге «Сотворение мира». Уже потом читал Франсуа Рабле, Вольтера, Дени Дидро, Анатоля Франса и других великих французов, для которых богохульство было не только эстетическим приемом. Европейская мысль новой эры со времен Средневековья была в соревновательных отношениях с верой. Поэзия вагантов и их карнавальные деяния были неменьшим кощунством, чем философские труды Рене Декарта, Людвига Фейербаха или Фридриха Энгельса. Богоборчество имеет не менее драматическую историю, чем утверждение христианской божественной Троицы. В конце XIX и в XX столетии многие европейские мыслители будут рассуждать о «смерти Бога», что станет краеугольным камнем в фундаменте экзистенциальной литературы. Само понятие «смерть Бога» содержит непреодолимое противоречие: Бог не может умереть в силу своей вневременности, вечности, – а если он умер без воскресения, то он не является Богом. Но в европейской традиции есть и другое – последовательно атеистическое направление, основанное на гуманистической традиции Возрождения. Небеса пусты не потому, что Бог умер, а потому, что его не было. При этом важно понимать: Бога нет, но не все дозволено. Далеко не все, ограничителями выступают институты государства и общества.
Европейская традиция позволяет сомневаться, в том числе и насмешливо сомневаться, в любых общепринятых кумирах, в любых институтах, основанных на вере. И не на вере тоже. Но при этом предполагает, что человеческая жизнь – выше идей. Замечу, что сегодня эта ценность стала частью не только европейской традиции. Не случайно многие ведущие религиозные деятели ислама, в том числе имамы Франции, лидеры исламских государств и исламских политических движений выступили с осуждением террористического акта в Париже. Не стоит сводить все происходящие к столкновению европейских безбожников или либеральных христиан с правоверными приверженцами ислама. В конце концов, роман «Сатанинские стихи», где также было усмотрено оскорбление пророка Мухаммеда, в 1988 году написал выходец из семьи индийских мусульман Салман Рушди. Как известно, Ветхий Завет чтят не только иудеи и христиане, но и мусульмане. И система запретов, в том числе запрета на убийство себе подобного, в исламе вовсе не пустые слова. А за оскорбление религиозных символов веры убивали и иудеи, и христиане. И в «Марше единства» по улицам Парижа шли люди, исповедующие христианство, мусульманство и иудаизм самых разных конфессиональных толкований.
Не стоит забывать: самые жестокие войны XX века возникали в Европе между странами и народами, которые формировали европейскую культуру. В том числе и между народами этнически близкими, как сербы и хорваты, например. Кто мог себе представить недавно, что в наши дни украинцы и русские будут убивать друг друга – и вовсе не из-за религиозной розни! Детонатором взрыва в восточных регионах Украины стало постановление Верховной рады, ограничивающее права русского языка, – но в Донбассе и Луганске идет не лингвистическая война. Сражаются и гибнут живые люди, по-разному понимающие оттенки добра и зла.
У Фрейда есть примечательное рассуждение: в тот момент, когда в ответ на брошенный в него камень первобытный человек разразился отборными ругательствами, человечество совершило огромный цивилизационный прорыв. Слово, даже оскорбительное, оказывалось за пределами прямой угрозы для жизни, а уж тем более от действия, влекущего за собой убийство. Не стану идеализировать человеческую историю, и в XIX веке свободомыслие могло привести к эшафоту… Но все-таки смерть стала куда как редкой расплатой за слово журналиста, а уж тем более за художественный образ, литературный или визуальный.
К убийству ведет нетерпимость. Всегда опасался носителей истины в последней инстанции. Тех, кто уверен в своей непогрешимости. Им кажется, что только они ведут человечество к праведной и счастливой жизни. И нередко приносят столько зла, сколько не способен принести ни один запатентованный злодей.
Мы живем в мире, где люди и народы по-разному живут и по-разному думают. В мире, где много богов и символов веры, в том числе и веры в безбожие. В мире, где терпимость является необходимой и неизбежной ценностью. Добродетелью, что сродни героизму. И не стоит бояться людей, которые путают мир терпимости с домом терпимости. Поверьте, их совсем немного.
Январь 2015
2014
Камил Икрамов
Иван Ильин
Михаил Пиотровский
Александр Аникст
Алексей Бартошевич
Светлана Немчевская
Петер Штайн
Эразм Роттердамский
Лазарь Лазарев
Болеслав Ростоцкий
Раймонд Паулс
Анатолий Беккерман
Тарас Шевченко
Юрий Темирканов
Томас Стернз Элиот
Московский международный мультимедиа-центр
Московский театр мюзикла
Европейская биеннале современного искусства «Манифеста»
Гоголь-центр
Театр Bobigny
IХ Фестиваль российской культуры в Японии