Недавно газета «Цайт» опубликовала обширную статью о том, что многие граждане ФРГ высказывают недоумение по поводу позиции немецких СМИ в отношении России и российской политики. Расхождение взглядов общества и прессы очевидно было, начиная с зимней Олимпиады в Сочи, когда празднично-яркие прямые трансляции выглядели диаметрально противоположными мрачным комментариям журналистов. Подобный же контраст суждений вызвали события на Украине и вокруг нее. Поначалу я подумал, что неудовольствие позицией СМИ выражают прежде всего те, кто сформировался и вырос в ГДР. Но оказалось, это вовсе не так. Для многих немцев отношения с Россией имеют экзистенциальный, бытийный характер, который глубже политической сиюминутности. Похожее отношение к Германии существует и в России.
Разумеется, свою роль играют экономические отношения между нашими странами, которые связывают сотни тысяч людей. Но было бы неверно думать, что в эмоциональных оценках тех или иных политических событий люди руководствуются только прагматическими интересами. Здесь многое зависит от культурно-исторического кода взаимосвязи двух народов. Память о немецкой барышне, ставшей Екатериной Великой и преобразовавшей Россию куда более гуманными методами, чем Петр I, – перевешивает многие мрачные страницы общей истории. Равно как и воспоминания немцев о дочери Павла I, Марии, великой герцогине Саксен-Веймар-Эйзенахской, приумножившей культурную славу города Гёте и Шиллера. Все это общеизвестно, но бывают исторические моменты, когда общеизвестное приобретает особое значение.
Разумеется, не стоит предаваться иллюзиям. Те красные флажки, которыми западные политики выгородили пространство для гуманитарного сотрудничества, безусловно, воздействуют на особо восприимчивых участников процесса. Некоторые зарубежные партнеры под теми или иными предлогами отказываются от запланированных гастролей или выставок. Чаще всего под влиянием попечительских или наблюдательных советов, куда входят люди с разными интересами и взглядами. Не замечать этого недальновидно. Но успехи «балетной дипломатии» в нынешней обстановке имеют особый вес. И недавний успех Театра Бориса Эйфмана в Великобритании, и позавчерашний триумф Большого в Вене – все это серьезное доказательство того, что жизнь человеческая, отношения людей и народов не сводятся к текущей политике.
Словом, великий Гёте был прав, когда позволил себе не согласиться с Наполеоном в их дискуссии о значении рока в человеческой жизни. Он не стал открыто спорить с императором Франции. Когда Наполеон по-военному четко сформулировал разгадку мироздания: «Политика и есть судьба!» – веймарский гений лишь снисходительно улыбнулся. Автор «Вертера» и «Фауста» знал, что судьба не подвластна даже императорам.
Апрель 2014
Из ненаписанного
Двухтомник «ГИТИС в портретах и лицах» уже стал художественным событием и библиографической редкостью. Не только потому, что напечатан всего-навсего в количестве 500 экземпляров, что ничтожно мало даже для преподавателей и студентов образца 2014 года. Но и потому, конечно, что он прекрасен по своему содержанию.
«Портреты» – это великие основоположники и учителя, благодаря которым 135 лет назад был создан и на протяжении всех этих лет сохранил творческую репутацию этот уникальный институт, – от Вл. И. Немировича-Данченко и М.О. Кнебель до Б.И. Зингермана и А.А. Гончарова. «Лица» – наставники нынешнего времени, размышляющие о том, что такое ГИТИС не только в истории художественного образования России, но и в его будущем. Я был удостоен не только как бывший начальник, но и как один из самых старых педагогов ГИТИСа, где прочитал свою первую лекцию в 1974 году, сорок лет тому назад, начать презентацию этого издания в Доме актера на Арбате, 35. И, выступая, испытывал бесконечную неловкость и перед теми, кто сидел в зале, и еще большую перед теми, кого в этом зале не было. Разумеется, не только потому, что не сумел написать ни строчки в выпущенные книги. Не по лени и не из-за занятости, а из-за того, что находился в состоянии абсолютной растерянности, мне, в общем-то, несвойственной. В какой-то момент жизни я решил, что постараюсь избежать сочинения мемуаров. И не только потому, что в моей биографии было немало такого, что и по сей день, на мой взгляд, не для печати. К тому же в мемуарах для меня всегда есть некая изначальная фальшь – пишущие знают о неизбежном критическом прочтении написанного и все равно всегда немного приукрашивают и саму историю, и, разумеется, свою собственную роль в истории. Порой совершенно искренне. К счастью, в этом двухтомнике ничего подобного нет. Ни в статьях А.В. Бартошевича и Б.Н. Любимова, ни в воспоминаниях Ю.Г. Шуба, ни в размышлениях Д.Крымова, Е.Каменьковича, С. Женовача или Р. Туминаса… (Пусть меня простят те, кого не назвал, но все одинаково прекрасны!) Да и во вступительной статье К.Л. Мелик-Пашаевой, нынешнего гитисовского ректора, нет ничего, что вызвало бы желание ее оспорить.
Конечно, все воспоминания полны ностальгического романтизма, который, как известно, включает в себя и иронию.
Но все написанное правдиво и интересно, причем не только для тех, кто провел лучшие годы жизни в старом московском особняке с маленьким городским садиком, уютно расположенном между Большой Никитской и Арбатом. Здесь в пору моего студенчества можно было встретить старых «мхатчиков» М.О. Кнебель, П.А. Маркова, И.М. Раевского, Г.Г. Конского, Ю.А. Завадского – само их присутствие делало ГИТИС местом притяжения людей театра. Здесь в пору М.А. Горбунова, ректора-долгожителя, только прикидывающегося простачком, сохранялся блестящий круг профессуры, среди которых были и мои учителя – Г.Н. Бояджиев и Ю.И. Кагарлицкий. Здесь помогали рождаться талантам и радовались их успехам. Так в атмосфере любви вырастали мои старшие товарищи, выдающиеся ученые А.В. Бартошевич и В.Ю. Силюнас. Как же я волновался на втором курсе, когда сдавал экзамен А. Бартошевичу, до сих пор со стыдом помню, что на некоторые его вопросы я узнал ответы лишь годы спустя.
Как справедливо заметила М.И. Туровская, ГИТИС в самые тяжелые годы политических репрессий советских лет оставался местом, где ценили свободное творчество и знали цену человеческой жизни. В этом, разумеется, была заслуга лучших наших учителей, которые открывали нам особое пространство театра, где всегда торжествует гуманизм, вера в высшую справедливость бытия. Им, на чью долю выпала суровая, полная испытаний и невзгод жизнь, хотелось в это верить. И они заряжали этой верой нас.
Мастером моего театроведческого курса, то есть наставником в будущем ремесле, был Болеслав Иосифович Ростоцкий, брат известного кинорежиссера, волею судеб один из немногих специалистов по театральному творчеству Вл. Маяковского и Вс. Мейерхольда. Он был тонким знатоком русского революционного авангарда, за что ему выпала трагическая участь человека, который громил этот самый авангард в пору политических репрессий. Но во второй половине 60-х во время наших семинаров он раскрывал нам неведомый мир театральных экспериментов, прокладывающих пути в будущее.
У многих наших педагогов была непростая судьба, но нас они учили не боли, а необходимости ее преодолевать. Они закладывали в нас понимание того, что больные не любят, когда врач начинает им жаловаться на собственные недуги. Театр для них не был болью, а преодолением боли. Театр был местом праздника свободных людей.
Настоящее обучение – это обязательное общение ученика и учителя. Не по электронной почте и не по Скайпу, а в институтском классе, в театре и даже дома. Наши учителя были наставниками в жизни. Они знали про нас не меньше, а часто и больше, чем наши родители. Мы ходили к ним в гости. И они непременно подкармливали нас. В доме Г.Н. Бояджиева или Ю.И. Кагарлицкого, где можно было услышать, увидеть, познакомиться с нашими театральными и литературными кумирами, мы насыщались не только физически, но и духовно. Сегодня всё не так. Или почти всё. Наши учителя были особыми людьми ушедшего времени. Похоже, уже нездешними.
И моя неловкость во время презентации была связана с тем неизбывным чувством, что не по праву занимаю их место, когда вхожу в студенческую аудиторию. Их нельзя заменить. Можно только следовать по мере сил и талантов их заветам. И никакой Болонский процесс тут не сможет помочь.
Апрель 2014
Грешники и праведники
Получил весточку от Эмилии и Ильи Кабаковых: «Будем рады, если Вы сможете приехать 12 мая в Париж, в Гран-Пале, где в восемь часов вечера в рамках «Монументы» 2014 года представят нашу работу «Странный город». Напомню, что проект «Монумента», стартовавший в 2007 году по инициативе Министерства культуры и коммуникаций Франции, призван знакомить широкую публику с творчеством выдающихся мастеров современного искусства.
С 2007 года здесь были представлены работы Ансельма Кифера, Ричарда Серру, Аниша Капура, Кристиана Болтански, Даниэля Бурена. Впервые этот самый большой выставочный зал Парижа общей площадью 14 тысяч квадратных метров и высотой 35 будет представлен для «тотальной инсталляции» русских художников, которая представляет собой грандиозную художественную мистерию, сопрягающую богоискательство, высшие творческие откровения человечества и современные научные и фантастические представления о Вселенной. Илья Кабаков, один из основателей и лидеров «Московского концептуализма», сегодня является не только самым дорогим русским мастером (его знаменитый «Жук» был продан в 2008 году в Лондоне за 5,8 миллиона долларов), но и самым влиятельным русским художником в общекультурном пространстве. Не хочу обижать его сотоварищей по цеху и по поколению, но думаю, что это действительно так. Притом что такие выдающиеся творцы, как Эрик Булатов, Эрнст Неизвестный, Виталий Комар и Александр Меламид, Олег Целков, Григорий Брускин и некоторые другие в последние четверть века стали неотъемлемыми фигурами мирового художественного процесса. В советское время все они были участниками нонконформистских объединений, подвергались различным гонениям, хотя, по-моему, только Эрнст Неизвестный был лично и весьма своеобразно раскритикован первым секретарем ЦК КПСС.