Весь христианский мир был взбудоражен резней, учиненной османами при подавлении Апрельского восстания 1876 года. Имена Георги Раковского, Васила Левского, Христо Ботева и других лидеров повстанцев стали символами борьбы за саму возможность быть болгарами и славянами. Именно в это время появляются произведения, отражающие российскую боль за болгарских братьев и сестер, такие, например, как «Крокет в Виндзоре» И. Тургенева и «Болгарка» Я. Полонского.
В 1877-м, во многом под давлением общественного мнения заключив при участии канцлера А.М. Горчакова ряд важнейших для России договоров, Александр II объявил войну Османской империи. Разумеется, Россия имела свои цели, но при всем том война была преисполнена высокого романтизма. Именно тогда родилось великое слово «братушки», которым болгары называли русских освободителей. Оно не подводило нас и во время двух мировых войн, когда мы были по разные стороны от линии фронта. Но никогда не стреляли друг в друга. В память о былом братстве.
Именно поэтому и сегодня около четырехсот памятников русским солдатам, офицерам и генералам той освободительной войны бережно сохраняются в болгарских городах и селениях. Именно поэтому к нынешнему празднику не только отреставрировали конный монумент Александра II, царя-освободителя и русского, и болгарского народов, но и открыли в присутствии первых лиц государства новые памятники освободителям Софии – генералу-фельдмаршалу И.В. Гурко, командиру Кавказской кавалерийской бригады генералу П.А. Черевину и есаулу Барыш-Тыщенко. «Мы не забыли, что нас освобождали русские солдаты!» – болгарский историк, председатель Национального комитета по подготовке празднования 135-й годовщины освобождения Болгарии Андрей Пантев на встрече российской и болгарской общественности произнес речь возвышенную и искреннюю. «Судьба не только славянского мира, но и всей Европы зависела от исхода битвы на этой земле, в которой смешалась кровь болгарских повстанцев и русских солдат. Забыть об этом – значит предать не только прошлое, но и будущее». К счастью, в Болгарии и России это понимают не только романтики, но и прагматики.
Март 2013
Вера, мораль, закон
27 января ежегодно отмечают две радостные и одновременно горькие даты в истории человечества, в истории Второй мировой войны. В этот день в 1944 году Красная Армия прорвала блокаду Ленинграда, а в 1945-м освободила один из самых страшных лагерей массового уничтожения – Освенцим.
На Нюрнбергском процессе называли чудовищные цифры: только от голода в осажденном городе за годы блокады погибли 632 тысячи жителей; за время существования Освенцима было уничтожено более 100 тысяч русских, до 150 тысяч поляков, 1 миллион 100 тысяч евреев (общее число – 2,5 миллиона жертв, озвученное в Нюрнберге Рудольфом Гессом, считается завышенным). Историки нередко оспаривают статистику военных лет, прежде всего потому, что она не всегда основана на реальных документах. Многие гибли, так и не попав в статистические отчеты, – десятки тысяч евреев прямо из эшелонов отправляли в газовые камеры; до сих пор до конца не подсчитаны наши потери в Сталинградской битве. Но невыносимо говорить о десятках миллионов, когда каждый человек – это целый мир. И его смерть – это исчезновение этого мира из земного бытия.
Именно об этом говорили священнослужители основных российских конфессий на церемонии памяти жертв Холокоста в Еврейском музее истории и центре толерантности в минувшее воскресенье. И о том, что это не может, не должно повториться. Когда с ужасом вглядываешься в документальные кадры массовых расстрелов, в фотографии людей-скелетов, чудом выживших в Освенциме, эти слова – «не должно повториться» – не кажутся привычной банальностью.
Во время таких церемоний, разделяя боль и страдания ушедших, воздавая почести героям-освободителям, я не могу отделаться от мысли о тех, кто был палачами. О том, что же такое должно произойти с людьми (а они были именно людьми, а не существами какого-то особого рода, не мутантами, потерявшими принадлежность к человеческому роду), чтобы безжалостно уничтожать миллионы себе подобных, равнодушно и даже радостно наблюдая за страданиями детей, женщин, стариков. Год от года совершенствуя технологию уничтожения.
В фашистской Германии освобождение от «химеры совести» шло параллельно с освобождением от религиозных ценностей. Несмотря на то что Ватикан и Третий рейх в июле 1933 года подписали конкордат, позволяющий католикам сохранять свои храмы и организационную структуру церкви, уже с 1935 года начинают запрещать католические партии и общества. Христианство для нацистов кажется пропитанным ненавистным им иудаизмом. В 1937 году папа Пий XI признает, что конкордат 1933 года не исполняется. Еще в начале своей политической деятельности Гитлер под сильным влиянием умершего в 1923 году поэта и драматурга Дитриха Эккарта задумается о создании новой, чисто арийской религии. Специально созданная для этих целей организация «Аненербе» займется изготовлением «ирминизма», вероучения, восходящего к мифам древних германцев. Уже во второй половине 30-х нацисты изымают из библиотек и храмов Библию, алтарные распятия, иконы с ликами христианских святых. В декабре 1941 года СС распространит директиву Бормана: «Национал-социалистические и христианские идеи несовместимы. <…> Народ должен быть все более и более отделен от церкви и ее рупора – пасторов». Из-за разногласий теоретического и практического характера ирминизм так и не стал официальной религией Третьего рейха. Нацистское государство решило само быть законодателем этических ценностей немецкого народа, решение фюрера стало важнее библейских представлений о добре и зле. И вообще любых идеологем. Нацизм стал религией, построенной на национально-патриотических принципах, героизирующей арийца, жизнь которого – до последней капли крови – принадлежала только государству. Впрочем, не только крови. Родить немца от немца, умножая арийское население Европы, стало важнее любых семейных и даже просто эротических отношений – так хотел фюрер, и это должно было быть исполнено. Государство подчинило себе мораль и веру, не споря, но уничтожая оппонентов. Оно поглотило религиозную и общественную жизнь своих подданных, лишив их права на частное существование. Исполнители воли фюрера не были чудовищами, они были счастливыми винтиками до поры до времени безупречно работающей машины. И их не волновали страдания других людей, тех, на кого эта машина обрушила всю свою мощь. Собственно, они не считали их людьми. Но и сами они расчеловечивались.
Н. Бердяев в своей замечательной работе «Философия неравенства» вспоминает мысль В. Соловьева о том, что государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы она окончательно не превратилась в ад. Именно эта задача государства и ограничивает его право на своих сограждан. Оно не должно быть законодателем морали и веры, оно не может подменять общество и церковь, не имеет права диктовать правила частной и конфессиональной жизни. А у государства нередко появляется такое искушение, и оно, как правило, приводит к катастрофическим последствиям. Впрочем, мораль не заменяет веру, как и вера – светскую этику.
Церковь, общество, отдельные граждане обязаны соблюдать законы, принятые государством. Ни вера, ни желание принести пользу обществу не может быть поводом для нарушения действующих законов. И если их нужно изменить, то это неизбежно приходится делать в рамках системы, какой бы неуклюжей она ни была. Это плодотворнее хаоса революции. Впрочем, государство – и для России это не новость – бывает менее консервативно, чем большая часть российских граждан. Пишу вроде бы о банальных вещах, но, поверьте, не испытываю неловкости. Увы, в нашей современной «транзитной» жизни, где многие делают вид, что якобы из-за отсутствия объединяющей нацию идеи они перестали различать добро и зло (так удобнее творить зло), надо чаще напоминать о простых истинах. Без них нам не выжить.
Январь 2013
Бремя больших ожиданий
«Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!» – склонив голову набок, касаясь микрофона губами, восьмидесятилетний Католикос-Патриарх Всея Грузии Илия II начал петь почти шепотом свое недавно написанное сочинение. Он произносил это слово нараспев: «Аллилуй-ия!» – и оно отзывалось эхом в звучании хоров, стоящих на сцене и в проходах огромного зрительного зала Тбилисской филармонии, в патетических аккордах симфонического оркестра под руководством дирижера и композитора Вахтанга Кахидзе, в сплетении голосов солистов и, наконец, в том восторге слушателей, которые стали соисполнителями вдохновенной молитвы.
Пели премьер-министр Грузии Бидзина Иванишвили, председатель парламента Давид Усупашвили, предстоятели православных церквей, приехавшие в Тбилиси на торжества, посвященные 35-летию интронизации и 80-летию со дня рождения Святейшего Илии II, пели все, кто в этот вечер был рядом с человеком, ставшим для подавляющего большинства грузин за годы своего служения не только духовным пастырем нации. Отвечая на вопрос проведенного в ноябре 2012 года опроса: «Деятельность какого грузинского политика вы больше всего одобряете?» – 93 процента опрошенных назвали имя Католикоса-Патриарха. Его слово предотвращало многие внутригрузинские распри, уберегало от окончательного раскола нации, – а это стоит благодарности и восхваления. Композитор, иконописец и философ, не скрывающий своего отношения к политическим и общественным процессам, происходящим внутри и вокруг Грузии, Илия II отдает всего себя своему церковному служению. От него исходит свет и тепло, что так важно для каждого страждущего, обращающего к нему страдания и боли.
Святейший Илия II понимает, насколько важны для Грузии многообразные и братские связи с Россией. Он не скрывал этого даже в трудные сентябрьские дни 2008 года, когда мы встретились впервые. Он не скрывал этого и во время наших недавних бесед, когда мне выпала честь передать Святейшему Католикосу-Патриарху приветственное послание президента России В.В. Путина, связанное с 35-й годовщиной его интронизации и 80-летием со дня рождения. И это его искреннее и глубокое отношение к России и российскому народу разделяют, по моему разумению, все, кто ответственно думает о будущем своей страны, ее исторической судьбе.