Неудивительно, что непрестанная смена местных властей породила у хунвэйбинов неуважение к любой власти. Анархизм расцвел среди них настолько, что отдельные отряды выходили из повиновения самому Мао Цзэ-дуну. В те дни комитет «культурной революции» Пекинского университета считал себя чуть ли не правительственной властью в Китае. Позже это даже навлекло репрессии на некоторых хунвэйбинов.
В сентябре состоялась «кавалерийская» атака хунвэйбинов на все основные провинции страны. Из нашего университета для распространения «культурной революции» был послан на юг «боевой отряд» числом более ста человек. Хунвэйбины явились на вокзал, заняли в подходящем им поезде вагоны, объявив «тунеядцам-пассажирам», которые приобрели билеты в эти вагоны, что «саботажников культурной революции», которые осмелятся заявить претензии на свои места, они будут скидывать с поезда на ходу…
Недели через две «боевой отряд» возвратился со «славой». Его встречали барабанным боем. Был устроен «отчетный митинг», транслировавшийся по радио. Перед собранием всего коллектива отчитывалась девушка-активистка.
— Везде и всюду, — говорила она звонким голосом, — мы следовали указаниям товарища Линь Бяо и прежде всего старались разогнать и разгромить партийные комитеты…
Хунвэйбины Пекинского педагогического университета побывали в Хэфэе, Чанша и Гуйлине. Борьба, по их признанию, была ожесточенной, и повсюду их задача оказалась труднее, чем они рассчитывали. Так, например, в Хэфэе, высадившись на вокзале, они построились в колонну и двинулись разгонять хэфэйский горком партии и аньхойский провинциальный комитет КПК. Им удалось занять здание горкома и захватить в нем часть работников, но многие бежали и довольно быстро подняли местных рабочих.
По словам оратора, «обманутые массы» выступили на защиту «черного партийного комитета» и выгнали хунвэйбинов из занятых ими помещений. С обеих сторон имелись убитые и раненые.
Но в Хэфэе в общем дело обошлось сравнительно удачно. Полное поражение «посланцы Мао Цзэ-дуна» потерпели в Чанша. В отчете с горечью говорилось, что местный партийный комитет «заранее подготовил толпу обманутых масс». Народ блокировал хунвэйбинов прямо на вокзале. Им не удалось ни выйти в город, ни даже прорваться на площадь. Через несколько часов они вынуждены были уехать обратно.
Зато в Гуйлине, по их словам, провинциальный комитет КПК был «победоносно» разогнан. В общем оказалось, что двенадцать хунвэйбинов из отряда не вернулись. Они «геройски погибли за идеи Мао Цзэ-дуна» во время нападений на партийные органы в провинциях. Многие из вернувшихся залечивали в амбулатории свои увечья и раны.
Как-то я сидел в очереди к врачу вместе с девушками, одна из которых вернулась с юга. Они разговаривали о том, как много врагов у Мао Цзэ-дуна в партии и как упрямо они сопротивляются.
— Неужели они не понимают, что председатель Мао всех победит? — недоумевала одна из них.
— В Чанша нам было хуже всего. Там мы ничего не сумели сделать. Ну не беда. Мы еще вернемся!
— Придется снова съездить? — спросила ее подруга.
— Когда мы ехали, то думали, что нас будут встречать радостно. Не знала я, что есть люди, осмеливающиеся открыто подниматься против идей Мао Цзэ-дуна…
Подруга в свою очередь рассказывала ей новости об участии школьников в движении, об их ультиматумах и о том, сколько портретов и «юйлу» председателя Мао должно висеть в каждой жилой комнате при «новом порядке».
— Ты какие купила? — поинтересовалась вернувшаяся.
— Я взяла три средних, на каждую стену, где нет окна. Хочется еще маленькое «юйлу» повесить у изголовья, но я не смогла достать…
— Да, их все так раскупают, что маленьких не достанешь. А я отстала, не купила еще, недосуг…
— Ну, ты ведь только что приехала!
— Сегодня же пойду, а то неловко перед людьми.
Хунвэйбины возвращались не только с юга. Другие «боевые отряды» выезжали на северо-восток — от нашего университета, например, в Цзилинь — и на северо-запад. Они поддерживали связь со своими сторонниками на местах, даже если «победы» над местными партийными органами с первого налета и не удавалось добиться. В университете появились стенды, на которых вывешивались сообщения с мест — иногда в виде дацзыбао, а чаще напечатанные типографским способом листовки с фотодокументами. На них можно было видеть замученных людей, изуродованные трупы, сараи с петлями и крючьями для пыток и убийств. Особые стенды предназначались для Аньхоя, Ганьсу, Сиани, Чунцина, Фуцзяни и других мест, напоминая сводки с фронтов гражданской войны.
В своих листовках хунвэйбины клеймили «белый террор» местных партийных органов. Я помню набор жутких фотографий с надписью «Семьдесят дней белого террора в Сиани», где, если верить листовкам, налетчиков-хунвэйбинов истребляли массами.
В сентябре в Пекине еще можно было читать воззвания и обращения местных властей, в которых говорилось об издевательствах хунвэйбинов над партийными работниками и опровергалась хунвэйбиновская пропаганда. Обе стороны так рьяно уличали друг друга во лжи, что разобраться в происходящем было нелегко.
Когда помещали фотографии людей с обрезанными ушами, выколотыми глазами или же снимок груды отнятых у хунвэйбинов плеток, этому, я чувствовал, следовало верить. Когда же хунвэйбины после поражений печатали снимки своих людей с переломленными руками и ногами, пробитыми головами, в крови и синяках, я тоже верил: ведь не все те, на кого они нападали, шли с покорностью баранов на заклание! И если хунвэйбинов выгоняли из какого-нибудь города, то это было возможно только ценой крови. Сообщения ужасали огромными числами — сотнями и тысячами — жертв, но вот как раз цифрам верить было труднее, потому что обе стороны стремились обвинить противников в жестокости, чтобы оправдать «ответные меры самозащиты».
«Развернем народную войну против врагов культурной революции!» — таков был ответ хунвэйбинов на неожиданное для них сопротивление периферии набегавшим из столицы волнам «культурной революции». Их дацзыбао призывали в духе «учения Мао Цзэ-дуна о народной войне» объединить «революционные силы» в единую организацию, «поднять на мятеж широкие массы рабочих и крестьян», расправляться с противниками по-военному решительно и беспощадно. «Очистим Страну методами народной войны от всех негодяев, паразитов и классовых врагов! Утвердим навечно идеи Мао Цзэ-дуна в масштабе всей страны!»
Идеи новой «народной войны» впервые были выдвинуты хунвэйбинами Пекинского университета.
Вернувшись в Пекин, столичные боевые группы и отряды хунвэйбинов устраивали показательные суды над провинциальными партийными комитетами. Они собирали на эти спектакли, происходившие часто всю ночь, хунвэйбинов со всего Пекина. В сентябре, насколько мне известно, такие судилища учинялись над провинциальными комитетами КПК Аньхоя, Фуцзяни, Ганьсу и Шэньси.
Само по себе такое судилище объективно означало, что первый натиск хунвэйбинов был отражен и свергнуть провинциальный комитет не удалось. Всей церемонией судилища обычно руководил «боевой отряд».
Обвинение против аньхойского провинциального комитета КПК мне хорошо запомнилось потому, что его вывесили на щите перед входом в Пекинский университет за три дня до судилища. В нем было четыре пункта. Во-первых, кровопролитие и убийства. Оказывается, аньхойский комитет имел «наглость и дерзость» бороться с «посланцами председателя Мао» и даже «выгнать» их, «не остановившись» перед кровопролитием. Во-вторых, репрессии. Отразив атаку столичных хунвэйбинов, провинциальный комитет осознал опасность и начал энергично подавлять местное движение, за что и обвинялся в «выступлении против культурной революции». В-третьих, борьба против «идей» Мао Цзэ-дуна. Другими словами, отказ «склонить голову перед революционными массами и посланцами председателя Мао». В-четвертых, «монархизм» и поддержка «контрреволюционной буржуазной линии в партии». На хунвэйбиновском жаргоне «монархизм» означал нежелание партийных организаций и должностных лиц отдать власть хунвэйбинам. «Буржуазной контрреволюционной линией» именовалась поддержка прежнего партийного руководства, и персонально председателя республики Лю Шао-ци. В лексике хунвэйбинов «буржуазный» означал только враждебность председателю Мао.
На эти суды, которые рассматривались как важное политическое событие, часто приезжали деятели «группы по делам культурной революции» при ЦК, приближенные Мао Цзэ-дуна.
Итак, в сентябре 1966 года центром, осью всей китайской жизни являлись хунвэйбины. И стать хунвэйбином было совсем не просто. Большая часть студентов не могла быть ими.
Хунвэйбинами свободно могли стать только дети рабочих и крестьян, не принадлежавшие ни к партии, ни к комсомолу, а также дети «революционных партийных работников», то есть дети сторонников «культурной революции». Таких, по подсчетам самих хунвэйбинов, было около 40 процентов студентов. Остальные представляли собой «выходцев из чуждых классов». «Выходцев» подразделяли на мелкую буржуазию (большинство), буржуазию и детей кадровых партийных работников (последних — около 15 процентов).
Дети рабочих и крестьян, отягощенные прошлым, то есть если они являлись членами КПК или китайского комсомола, а также выходцы из мелкой буржуазии и дети партийных работников могли стать «сочувствующими» (последние, если были готовы отречься от родителей).
Мой фудао Ма энергично пробивался в ряды хунвэйбинов. Мы вернулись с ним из поездки по стране, когда отряды были уже созданы, и он попал под регулирование приема. Два обстоятельства были для него выигрышными — он являлся сыном рабочего и, будучи преподавателем на втором курсе, всегда выступал вместе с наиболее левацки настроенными студентами. Но у Ма имелся и большой недостаток — он был членом партии и притом выполнял ответственное поручение «черного парткома» — работал со мной, «советским ревизионистом».
Ма сразу же, в августе, примкнул к «сочувствующим» и принял деятельное участие в «бунте» на филологическом факультете, где «культурная революция» развивалась всего медленнее. На этом поприще у него вскоре появились и «революционные заслуги»: он способствовал «разоблачению» профессора Го, своего учителя, и выборных партийных работников факультета. Так у него возникли основания просить о приеме и ряды хунвэйбинов.