Роже ШартьеКультурные истоки французской революции
Революция не является opus perfectum[1] Философии [...] Что важно, так это включение и Французской Революции, и Философов вместе с Просвещением в более широкий контекст исторического развития, ибо развитие это представляет собой подлинную Революцию и по сути своей является переходом от традиционной мифологии (религиозного мифа, мифа о священном характере власти, мифа об авторитете религии и политики) к новой мифологии, или обновленной всеобщей вере, упорно не желающей признавать себя мифологией и не осознающей своей мифологической сущности.
К РУССКОМУ ЧИТАТЕЛЮ
Перед вами первая из моих книг, которая переведена на русский язык, и я сердечно благодарю всех, кто принимал участие в ее издании. Она была написана в канун двухсотлетия Французской революции. Это событие послужило толчком к появлению исследований, посвященных истокам Революции, ее историческому значению и разнообразным истолкованиям. С тех пор прошло более десяти лет. Нынче мир уже не тот, что был в 1989 году, и русский читатель знает это как никто другой. Изменения, преобразившие политическую карту мира, не прошли для нас бесследно. Они отразились на нашей манере осмыслять и писать историю. Это побудило меня добавить к первоначальному тексту книги послесловие, где я высказал свое мнение о работах, появившихся по ее выходе в свет. В некоторых из них разбираются или критикуются высказанные в ней положения, и я счел нужным ответить своим оппонентам.
Однако дело не только в спорах между историками. Я надеюсь, что книга эта не утратила своего значения и сегодня. Ведь в ней идет речь о переломной эпохе, которая характеризуется разрушением прежней системы ценностей, отходом от традиционных верований и коренным изменением отношения личности к авторитету и власти, но которая в то же время является эпохой надежд и стремлений. Самой насущной потребностью стала свобода суждения и свобода критики для каждого члена мирового сообщества людей. Ход истории не привел к мирному наступлению этого идеала Просвещения, но чаяния и стремления, выкристаллизовавшиеся в революционную эпоху, не были сметены ураганом Революции, как справедливо полагал Кант. Они живут в нас до сих пор.
Поймите меня правильно! В своих заметках — и в своей книге — я вовсе не призываю отождествлять конец XVIII века с концом XX века и тем более не пытаюсь доказать, что история чему бы то ни было учит. Я лишь стараюсь постичь особенности и своеобразие перемен, сделавших мыслимым и потому возможным тот решительный разрыв с прежним порядком, который произошел в 1789 году, и цель моего исследования прежде всего в том, чтобы предложить читателю категории анализа и модели интерпретации, которые помогают глубже понять не только ту эпоху, но и наше время. История есть отрасль знания и предсказания — не ее удел; историки, которые хотели быть пророками, убедились в этом на горьком опыте. Но история помогает нам приоткрыть завесу, скрывающую прошлое, и в то же время выработать более трезвое и критическое отношение к настоящему, которое ввиду своей сложности и нестабильности так трудно поддается пониманию.
Р. Шартье
Июль 2001 г.
Переводчик благодарит за помощь в работе над переводом этой книги В А. Мильчину и В. С. Походаева, а также выражает признательность за ценные замечания Е.И. Лебедевой и О.И. Тогоевой.
КУЛЬТУРНЫЕ ИСТОКИ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
В размышлениях, предложенных вниманию читателей на страницах этой книги, я постарался учесть критические замечания и советы, высказанные участниками руководимого мною семинара в Высшей школе социальных исследований. Они внесли немалую лепту в создание этой книги.
Я хотел бы также поблагодарить студентов Корнеллского университета, посещавших семинар, который я вел там с сентября по май 1988 года в качестве профессора Центра европейских и международных исследований имени Луиджи Эйнауди при этом университете — эти студенты первыми услышали и обсудили наброски глав этой книги.
Я сердечно благодарен всем тем, кто по обе стороны Атлантического океана ободрял меня своими отзывами, когда я излагал в своих лекциях и докладах идеи, которые легли в основу этой книги.
Наконец, я хотел бы выразить признательность первым читателям рукописи этой книги — моим друзьям Киту М. Бейкеру и Стивену Л. Каплану, а также воздать должное человеку, который вот уже двадцать лет является моим ближайшим коллегой по работе и с которым мы обсуждаем все возникающие проблемы, — Роберту Дарнтону.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Культурные истоки Французской революции — ради чего писать заново книгу, которая уже существует?
Разве Даниэль Морне, публикуя более полувека назад, в 1933 году, «Интеллектуальные истоки Французской революции», не сформулировал проблему раз и навсегда и не дал исчерпывающие ответы на все возможные вопросы? Не осужден ли историк констатировать те же факты, приводить те же доказательства, подобно Пьеру Менару из рассказа Борхеса, слово в слово, строка за строкой воссоздающему текст «Дон Кихота»?[2]
На эти вопросы можно дать двоякий ответ. Прежде всего сегодня мы знаем не то или не только то, что знали пятьдесят лет назад, и существует немало серьезных монографий, подкрепляющих выводы общего характера конкретными сведениями. Кроме того, даже если предположить, что ни проблема, ни ее решение не изменились, то так же как «Дон Кихот» Менара — не «Дон Кихот» Сервантеса, ибо при тождестве текстов он написан четырьмя столетиями позже, так и наше отношение к проблеме истоков уже не может быть выражено при помощи понятий, привычных для Морне и его современников. Историки стали более осторожны в установлении причинно-следственных связей. Стремительно сменяющие друг друга события с трудом укладываются в общепринятые категории; ход развития истории больше не представляется единственно возможным и имеющим заранее известный финал, — все это учит историков осмотрительности и недоверчивости.
Удастся ли нам избежать опасностей ретроспективного «предвидения», высказываемого, когда событие уже свершилось, если мы подставим вместо одного слова другое, заменим «интеллектуальные» истоки на «культурные»? Предлагаемая формулировка, несомненно, перекликается с формулировками тех историков, которые в последние двадцать — тридцать лет уделяют преимущественное внимание не столько традиционной истории идей, сколько социологии культуры. Кроме того, эта формулировка подтверждает, что даже самые новые и смелые концепции рождаются под влиянием сдвигов общественного сознания, которые, не выливаясь в четкие определения, тем не менее обусловливают и упорядочивают интеллектуальные построения. При этом особенно важно подчеркнуть, что, формулируя проблему по-новому, мы тем самым ставим и сам вопрос иначе, ибо речь идет уже не столько о том, чтобы выяснить, присутствует ли событие в тех идеях, которые его предвосхищают, предваряют или призывают, сколько о том, чтобы распознать перемены, происшедшие в воззрениях и чувствах, — перемены, благодаря которым могло произойти столь стремительное и столь полное разрушение прежнего — политического и общественного — порядка. В этом смысле утверждение, что Французская революция имеет «культурные истоки», ни в коей мере не означает, будто мы собираемся выяснять ее причины, — мы намереваемся лишь обрисовать ряд условий, которые сделали ее возможной, — возможной же она стала потому, что стала мыслимой.
Наконец, последнее. Эта небольшая книга — не подведение итогов и не исследование конкретных обстоятельств. Она была задумана и написана как эссе. Она не претендует на непреложность суждений, наоборот, ее цель — вызвать сомнения и поставить под вопрос расхожие гипотезы и сложившиеся принципы подхода к проблеме. Опираясь на толкование малоизвестных текстов, старых и новых, основываясь на работах историков, которые в последние годы перевернули наши представления о том, чем занимались и о чем думали французы XVIII столетия, предлагаемый подход призван обратить внимание читателей на неизученные аспекты далеко не новой проблемы.
Итак, мы не собираемся переписывать Морне, наше намерение более скромно, — а может быть, и более дерзко: поставить вопросы, время для которых в те годы еще не пришло.
Глава 1.ПРОСВЕЩЕНИЕ И РЕВОЛЮЦИЯ. РЕВОЛЮЦИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ
Размышляя об истоках Французской революции, мы не можем не обратиться к классическому труду Даниэля Морне «Интеллектуальные истоки Французской революции. 1715—1787»{1}. (В самом деле эта книга как бы определяет угол зрения, под которым следует рассматривать проблему, и постулирует необходимую, не подлежащую сомнению связь между распространением новых идей на протяжении всего XVIII столетия и свершившейся в конце этого столетия революцией. Рассуждая о проникновении новых идей, которые принято называть идеями эпохи Просвещения, в то, что он называет «всеобщим общественным мнением», Морне выделяет три закономерности. Первая закономерность — новые идеи движутся вниз по социальной лестнице от «высокообразованных кругов к буржуазии, к мелкой буржуазии, к народным массам»{2}. Вторая закономерность — они распространяются от центра (т.е. от Парижа) к периферии (к провинциям). Третья закономерность — скорость их проникновения в массы увеличивается на протяжении столетия, так что если до 1750 года мы имеем дело с предвидениями горстки мыслителей, то в середине века им на смену приходит непримиримая борьба идей, охватившая широкие слои общества, а после 1770 года новые принципы получают всеобщее распространение. Отсюда основной тезис книги: «Французскую революцию во многом предопределили идеи»