— Босс. — Абим ждал. Дювалье думал. Пророчество. Умирающий воин «коммандо», там на границе смертной тени видит судьбу. Так верят туземцы. Так верит Абим. Что сказал тот раненный гигант, вчера, в разбитом блокгаузе?
«Брамимонда. Твоя смерть за спиной»… И указал пальцем. На Эмми. Как раз за спиной Дювалье. Точно. И не заметили же. Надо будет сделать выговор охране — с их стороны грубая ошибка.
А с девчонкой что? Дела…
«Моя смерть». И Абим в эту чушь верит.
Дювалье закрыл на мгновение глаза. Посмотреть на дерево планов — землянку он в них еще не считал. Какой побег из нее получится? Зеленая поросль или вредный для дела сорняк? В последнем случае — Абим прав. Но… Мало данных пока, судить рано.
Пауза затянулась. Абим ждал. Статуей у стены. В трех шагах от его стола, у двери и чуть левее — он всегда вставал так, чтобы держать в поле зрения портрет на стене. Смешно. И… Абим подождет пока. Его награждать еще не за что. И лунный нож подождет. А вот на девчонку надо посмотреть пристальней.
Дювалье отвернулся, щелкнул кнопками. На столе слева был пульт — пульт управления летучим домом. Камеры видеонаблюдения, гостевые, вывести на экран. И первый сюрприз. Камеры наблюдения не работали. Точнее, работали. Везде, кроме гостевой залы, куда, по приказу Дювалье вчера поселили Эмму Харт. По экрану бежали блики и серая хмарь. Недоуменно пожал плечами Абим.
— Мы проверяли, босс. Работало.
«Интересно, почему люди всегда говорят «мы», когда речь идет об их ошибках?» — подумал Дювалье. Мельком, пальцы в это время вводили пароль. Резервная система, секретная, тайная от всех. Жучки-камеры, тайные датчики, шифрованный канал. На экране — те же блики и надпись «Data error». Первый сбой можно списать на ошибку Абима, но второй… Неспроста.
— Абим, спустись и проверь замок. В комнату не входить, — бросил Дювалье и добавил пару слов, категорически запрещавших любую инициативу.
Черный гигант кивнул и исчез. Сделав два шага назад, держа портрет на стене в поле зрения. Старик Франсуа мертв уже десять лет, а Абим все боялся поворачиваться к нему спиной. Дювалье усмехнулся и щелкнул пультом опять. Третья линия наблюдения, секретная даже от тех, кто делал первые две. Простая и допотопная. Никаких процессоров, шифров и кабелей — воздуховоды, раковины и зеркала. Ломаться нечему, взламывать тоже. Единственная камера в системе поворачивалась из стороны в сторону. Наверху, в секретной комнате, куда сходились пути зеркал. И оно работало, в отличие от первых двух. Только гостевая комната была пуста. Совсем. Дювалье даже испугался, на миг. А потом журчание и плеск воды подсказали ему очевидное. Камера переключилась на другой ход.
Ванна.
Душ, точнее. Клубы белого пара, брызги и журчанье воды. Белое на белом, туманном — женское тело на фоне белого кафеля. Эмми мылась, смывая с себя пот, грязь и усталось. Вода лилась с потолка, скользила вниз по лицу, толстым прядям волос — смятых и грязных вчера, сегодня — густых, светло-рыжих, чуть выцветших. Бурлила, ходила пузырями, завиваясь воронкой вокруг тонких ног. Омывала грудь — небольшую, но круглую, вполне сформировавшуюся.
«Ей лет семнадцать, не меньше, — подумал Дювалье, лениво с ноткой отстраненного интереса наблюдая за происходящим, — Странно, тогда, на поле она показалась моложе».
Фигура — вполне, даже на вкус господина Дювалье, шай-а-кара… Если как следует одеть — можно заставить понервничать саму мадам «их совершенство» Норму, госпожу губернатора. Может, так и сделать? Нет, пока это закрывает больше возможностей, чем дает. Пока. Эмми на экране повернулась — слегка, к камере в профиль. Плеснула вода вокруг левой груди.
«На вид — идеальна, — так же отстраненно подумал господин Дювалье, — Только…»
Клубы пара разошлись, открывая крутое бедро. С темно-синей, мертвенной полосой. Штрих-код.
«Тысячеглазый всех побери. Тюремная татуировка».
Это было… неприятно. Слегка. Нарушение планов. Тогда, увидев Эмми на поле, Дювалье решил что имеет дело просто с потеряшкой из города. Уж очень растерянный у нее был вид. Накормить, поговорить ласково, выдать на уши дозу лапши — и все, можно выставлять «жертву злых дикарей» под телекамеры. Теперь опасно. Крестовые — не дураки, могут выставить встречное обвинение в укрывательстве. Так что же, сказать Абиму — пусть ломает дверь? Не то, чтобы жалко, просто — у Дювалье сейчас проснулась чутье. Интуиция. Старая, бандитская, у отца унаследованная чуйка — дело может быть выгодным. Если зайти с нужного конца. С нужного, знать бы — с какого. Пальцы коснулись пульта. Слегка. Сканнер, база данных, запрос. Номер дела, статья, срок…
Ого…
На экране — бегущая строка.
«Особо опасна».
В ухе — озабоченный писк. Коммуникатор. Абим.
— Босс, двери заперты. Заклинены насмерть, допуск снят, наши ключи обнулило. Ломать?
Даже сквозь хриплый микрофон было слышно, как дрожал озабоченный голос черного гианта.
Дювалье усмехнулся. Слегка. Девчонка вчера — в панике, инстинктивно пыталась закрыться от всех. И невольно обрушила все системы, до которых смогла дотянуться. Камеры и замки… Хорошо хоть движки летучего дома управляются по-старинке, механиками. Колониальная техника — любая — отстает от земной лет на десять минимум. Это закон и даже Дювалье ничего не мог с ним поделать. Да еще года два-перелет. А при таком букете статей — 58–12, взлом компьютерных сетей. 58-6, Ограбление с применением спецтехники. 58-7, бандитский налет — неудивительно, что это удалось. Даже в полубезумном состоянии. Особенно в таком состоянии. Нет…
— Босс, что делать? Ребята волнуются…
— Ребята… — прервал Дювалье… — какие ребята? Абим, кто еще знает про пророчество?
— Да все… — голос был не на шутку озадачен… — кто вчера на поле был — слышали. И рассказали. Слухи пошли, босс, ничего уже с этим не сделаешь.
— Слухи, говоришь, пошли? Это хорошо. Дверь оставь в покое. Пока. Предупреди всех — девчонку не трогать, руки оторву. Сам и оторвешь, по моему приказу.
— Но босс…
— Это приказ, Абим. Мой приказ. Будешь спорить?
В трубке — молчание… тяжелое, гробовое. Дювалье буквально кожей чувствовал, видел — как вытягивается в струнку огромый, страшный как смерть гигант.
«Как смерть… Моя смерть… надо же такое придумать».
— Уйди оттуда, Абим. Мою… Мою смерть, — Дювалье не выдержал, улыбнулся, — мою смерть не пугать и не трогать тем более. Распорядись насчет белья, одежды и завтрака. И цветы не забудь…
— Какие?
— Неважно. Кончай спорить, Абим, выполняй. Или, для разнообразия, спроси что-нибудь умное…
— Слушаюсь, босс. Только — что вы задумали?
— Увидишь сам, Абим. Точнее — услышишь. Часа через три, — почти ласково ответил Жан-Клод Дювалье, еще раз окидывая глазами фигуру на экране.
Через три часа по летучему дому пошел новый слух. Пошел, полетел — от этажа к этажу, от казармы к казарме, из одних уст в другие. Прополз, обрастая подробностями на ходу. Безумный, кружащий суеверные головы землян и туземцев слух:
— Босс поимел смерть. Да, ее. Свою смерть. И ей понравилось, парни.
Дювалье был доволен собой. Каждый, поверивший в эту фигню здорово укреплял дерево шансов. Его, Жана-Клода Дювалье шансов на победу. Да и эта девчонка оказалась неплоха. Очень даже. Как там ее?
«Неважно, — подумал Дювалье, — если приживется — просто придумаю новое»
Глава 15 Великий тракт
На четвертый день марша — их безумного, изматывающего марша по джунглям — Эрвин почувствовал, что совсем замотался. Машина тряслась и слегка покачивалась на мягких рессорах, солнце парило, пот заливал глаза. Подлокотник кресла больно бил под ребро. Горизонт в глазах Эрвина качался в такт — синяя, укрытая туманной дымкой полоска. Лес редел на глазах, зеленые джунгли расступались, пропуская вперед упрямо ползущую бэху. Зеленый ковер веток над головами раздался, ушел в стороны, открыв людей солнцу и небесной, выцветшей сини. Вместо подлеска появилась трава — высокая, густая трава. Порыжевшие, сухие стебли клонились, хлестали о стальные борта метелками соцветий. Иногда бэху трясло и подбрасывало на ходу, из-под колес долетал сухой, отрывистый треск, похожий на пулеметную очередь. Местный тростник, густой и упругий. Рос стенкой, колючей изгородью, невидимой за мягкой травой. Первый раз Миа ошиблась, влетела в такую заросль на полном ходу — и едва не заглушила машину. Зеленая, глухая стена оказалась на удивление цепкой. Машину подбросило, из под колес — будто мина рванула — затрещали коленчатые, упругие стволы. Острая щепка взлетела, звякнула очередью по бортам. ДаКосте оцарапало щеку. БТР перевалил полосу и заглох, беспомощно вращая в воздухе задней парой колес — упругие стебли изогнулись, спружинили и приподняли машину. За брюхо, будто портальный кран.
«Ладно, сам дурак», — угрюмо думал Эрвин, спускаясь и показывая Мии, как тут включить полный привод. Единственный в машине пока не увитый ленточками рычаг. Остальные уже давно напоминали рождественскую елку. Первый раз, когда такое увидел — Эрвин остановился и протер от изумления глаза. Набрал воздух в грудь для разноса. И выдохнул, аккуратно и тихо. Ругаться на Мию бесполезно, во-первых, а во-вторых — узор пестрых лент переливался, играл на броне. Это было просто красиво. Да и остальные втянулись в игру, наперебой таская довольной Мие ленты и цветные тряпки. Та улыбалась, кивала — церемонно, ну как сейчас. Глухо щелкнул рычаг, движок завыл, завращались, зацепив таки землю колеса. БТР задрожал, плюнул дымом и тяжело сполз с зеленой ловушки. Эрвин мотнул головой и — непонятно зачем — сорвал и протянул Мие свой черно-рыжий нагрудный шеврон с группой крови. И так на одной нитке висел. Зато Мие понравилось. Бэхе, судя по всему, тоже — следующие три таких преграды машина преодолела легко и почти без заминки.
«Просто Миа молодец, приноровилась. А вот ты совсем сдурел на этой планете. На местных сказках я так скоро сам в живых мертвецов верить начну. Зомби, говорящую-с-птицами, и в королеву змей», — обругал он сам себя и принялся осматривать пространство вокруг — аккуратно, шаря глазами вдоль горизонта — сектор за сектором, медленно, методично. Зеленые полосы-ловушки попадались еще не раз — если верить карте, они въехали сейчас в довольно оживленную местность. Тяжелые грузовики ходили здесь за алым цветом, взад-вперед по степи. Из Хайситт-хилл — планетарной столицы — в иезуитские города на севере, у края лесов. Старые трехосные грузовики с косами на высоких бортах и крестами на радиаторах. Их колеса взрывали дерн, выворачивая наружу пласты красной, влажной земли, бамперы мяли траву, сбивая на землю упругие, тугие метелки. Сыпались семена — дождем на сырую землю. Тростник вырастал первым, затягивая зелеными побегами колеи. Рейс, два — и на следе колес вырастала сплошная зеленая стена, дорогу приходилось бросать и торить заново. А шуршащий тростник так и рос двумя полосами в траве, на память от том, что здесь когда-то проехали люди.