Поэтому Тимуру не могу сказать что очень обрадовались, но приняли его уже на правах близкого родственника. Он всю дорогу извинялся за родню и за весь свой народ. Говорил, что он не сомневается, что русские ничуть не хуже, чем они, а иногда попадаются вообще прекрасные люди, как мы, например!
Уж как он убедил приехать свою жену Соню, я не понимаю, но она его восторгов по нашему поводу не разделила. Ничего такого особенного в нас не нашла. А если даже забывалась и начинало ей казаться, что всё не так уж плохо, она каким-то внутренним голосом себя останавливала:
– Не забывай, Соня, они у тебя брата забрали!
И опять замыкалась в себе.
С такими мыслями они и уехали: Тимур бесконечно извиняясь, а Соня в гордом молчании.
В следующий раз они приехали уже когда родился Никитка. Несмотря на всё свое нерусское происхождение (да и я далеко не Белоснежка: в институте, где мы с Эриком учились, все думали, что я тоже с Кавказа), наш сын родился блондином с голубыми глазами. Никто не мог понять, в кого это такой ребенок. Когда его увидели наши кавказские родственники, они тоже сильно удивились.
Имя Никита для них было невыговариваемым. Ты, говорят, мальчик, не расстраивайся, что у тебя имя такое некрасивое, мы тебя будем Ибрагимом звать.
Ну уж, думаю, дудки. Мало того, что приехали, разместились тут всем табором, дак еще и Ибрагим, видите ли.
– Ибрагимы – это ваши дети. Моего сына зовут Никита, прошу любить и жаловать. У нас страна не католическая, каждый человек имеет по одному имени, как в свидетельстве у него записано. Я человек законопослушный, чего и вам желаю.
Они, конечно, нервничали, но меня побаивались: могу же и на улицу их со всеми пожитками попросить.
Больше всего было жалко в этой ситуации Эрика. Ему и за меня было неудобно, и гордость за свой малочисленный народ просыпалась. Но про то, чтобы ребенка Ибрагимом назвать, он что-то и сам не предлагал. Я бы, может, рассмотрела этот вариант, а так на нет и суда нет.
Потом у него, у этого гордого народа, всё как-то странно, не по-людски! Отец, например, не имеет права заниматься с ребенком. Даже не так. Не то чтобы там заниматься, а даже просто брать его на руки или за руки (видать, гордость не позволяет).
Они мне не раз с достоинством рассказывали то ли притчу, то ли с родственниками было:
– Ребенок начал срываться в пропасть, но уцепился за корягу. Вот висит он, бедный, над пропастью на одной руке, кричит, а рядом отец стоит. А по правилам не может он своему ребенку помочь. А это сын, единственный, наследник! – на этом месте делается глубокомысленная пауза и все слушатели (я то есть) обводятся гордым взглядом. Я должна восхититься стойкостью отца и верностью традициям.
– Отец разговорами пытался поддержать дух ребенка, пока из деревни не прибежала мать и не вытащила ребенка из пропасти.
Короче, закончилось всё хорошо. Меня эта душераздирающая история всегда заставляла содрогаться. Но мне повторяли ее всякий раз, когда я пыталась сунуть нашего Никитку на руки Эрику.
Вообще все их истории – они очень даже красивые, но, как мне кажется, немножко искусственные. А некоторые, как эта, например, просто опасные для жизни. Уж больно жалко мне всегда было этого несчастного мальчика. Если бы на его месте был мой собственный сын, его бы я вытащила, а следом спихнула бы в пропасть его гордого папашу!
Через какое-то время родственники начали ездить чуть ли не толпами. Их не смущало, что жили мы втроем в комнате коммунальной квартиры. Ничего, зато в центре и рядом с метро. И то, что я русская и им противно есть из моей русской тарелки, – это уже отошло на второй план. Они, видимо, решили меня начать перевоспитывать. Потому что поняли, что уже всё равно – жена (хотя не уставали повторять, что по их законам никакая я не жена), и ребенок бегает (правда, не Ибрагим).
Я перевоспитанию не поддавалась никак. Более того, боролась с их кавказской мафией и при каждом случае пыталась поставить новую родню на место. Эрика я доводила этим до полуобморочного состояния: видимо, он-то понимал, с кем я тут шучу и чем всё может кончиться. А мне всё было смешно.
Пыталась я вникнуть в их традиции. Вот, например, главное у них в отношениях друг с другом – кто перед кем должен встать. Но это мне так казалось. А им казалось, что главное – научить этому меня. Потому что они-то уж точно знали, в каких случаях надо встать, в каких привстать, в каких стоять и не садиться, пока тебе не разрешат, в каких головой кивнуть, и никогда сами не путались.
Я учиться этому не собиралась. И не вставала никогда! Мы тоже гордые, и, в конце концов, это они у меня дома, а не я у них. Вот приеду к ним – может, когда куда и встану. А у нас здесь все перед женщинами встают, если хотят. Пожалуйста, я не против.
Эрику было за меня неловко, он даже пробовал со мной договариваться. Но я «стояла» насмерть. Встанешь раз – стой потом всю жизнь! Это не про меня и не на мой характер.
Родственнички офигевали, как им казалось, от моей наглости. Хотя в глубине души их иерархия была для меня иногда непредсказуемо интересной. Я как-то заметила, что когда я вхожу в комнату, встает Соня.
– А она-то что встает, вроде же она меня старше и тебя старше. Потом сестра мужа!
– Нет, старше теперь ты, потому что ты жена брата, и не важно, что брат младший, он же брат, а перед братом вставать надо всегда.
В общем – «Три раза Ку»! Без ста грамм не разберешься.
Как-то привезли с собой годовалого ребенка. Под названием Адам. Про их имена – это просто отдельная песня. Однажды тетка приехала, ее вообще звали Брильянт!
Мамашка Адама убежала в магазин. Но, видно, вошла в раж. Обещала прийти через два часа, появилась же только поздно вечером.
Никитка тогда тоже был маленький. Адам было для него не понятно, он называл мальчика Мадамчик.
Мадамчик разумел только по-своему. Весь день что-то от меня требовал. А как поймешь?
Вечером с работы пришел Эрик и поговорил с Мадамчиком на ихнем родном, тарабарском для меня, языке. Мадамчик расплакался и начал называть Эрика мамой. Видно, увидеть родную мать он потерял уже всякую надежду.
А Брильянт (так и не поняла, кому она кем приходится) вообще думала, что я соседка. Соня постеснялась рассказать ей, что я жена Эрика. Интересно, что приехать ко мне с ней на несколько дней не постеснялась!
– Света, давай не скажем, что ты Эрику жена.
– Это с какой стати?
– Ну, понимаешь, разговоры по нашему городу пойдут…
– Вот и хорошо, и пусть пойдут. А про сына-то ты что скажешь?
– А сын – это ничего, это даже хорошо, сыновьям все всегда рады, и где их мать – никого не волнует.
Ну дела-а-а! Нет, ну я, конечно, тут же этой драгоценной женщине рассказала, в чей дом она приехала, кто здесь кем кому приходится. Соня только тихо охала. Брильянт же очень обрадовалась, такую новость теперь по всему городу разнесет! Никому же и в голову такое прийти не могло: Эрик-то на русской женился! (Можно подумать, он на обезьяне женился.)
– А что же ты про меня, Брильянт, думала? Ты думала, я тут кто? Я тут голову в ванной мою, полотенцем обмотанная хожу, – неужели не понятно, что я у себя дома?
– А может, ты соседка? Пришла голову помыть?
Да, темные люди, ходят друг к другу голову мыть…
Соня начинала на меня шикать:
– Зачем сказала, зачем сказала?
– Затем. А не нравится, не вози всех подряд!
Но больше всего меня радовало, если они встречались у меня как бы случайно. Например, двое уже сидят, чай пьют, горские легенды друг другу рассказывают, а тут звонок в дверь – и с баулами вваливаются еще двое. Сколько же у людей радости, передать не могу. Плачут и смеются от счастья, вспоминают, сколько лет не виделись. Прямо такая встреча на Эльбе. Причем я всё время как будто бы ни при чем. Чувствую, своим присутствием никому не мешаю, никого не стесняю.
Хуже было, когда приезжали мужики. Могли сразу приехать вчетвером и часов в пять утра. Для устрашения они в дверь не звонили, а стучали. Это я думала, что для устрашения, – оказывается, чтобы я просто сразу радоваться начинала, как только глаза со сна открою. А так можно же подумать, что почтальон. А если в дверь дубасят, понятно – родня приехала! Приезжали такие суровые мужики с гор, с порога громко объявляя:
– Хозяйка, накрывай на стол! Голодные как собаки!
А что я могла им предложить? В лучшем случае яичницу из восьми яиц. Они это всё съедали за одну минуту и объявляли:
– Хозяйка, не наелись!
– Пейте теперь чай! – весело отвечала им я, в очередной раз страшно позоря своего мужа.
Один из этих горцев с гордым и знаменитым именем Никсон достал меня особо. Он меня всё время воспитывал, рассказывал, до каких пор не повезло Эрику со мной.
Одни раз я просто взяла его баул и выставила его за дверь, когда он пошел прогуляться. Он приходит, а пожитки его за дверью. Надо отдать должное, в дверь долбить не стал, всё понял сразу и правильно. А в почтовый ящик бросил записку: «Спасибо за русское гостеприимство».
Эрика чуть кондрашка не хватила:
– Он же тебя зарезать мог!
Да, хороши родственнички у меня. Чуть что не по нем, обиделся немножко – сразу зарезать. А папа думал, что вся проблема в выходе на Центральный рынок. Оказывается же, есть реальная угроза моей жизни.
Когда мы с Эриком разводились, мой муж мне клялся, что все родственники будут жить только в гостиницах, потом грозился украсть ребенка или зарезать меня самостоятельно.
Я решила не верить ничему. Ни тому, что родственники в гостиницах будут жить, ни тому, что ребенка украдут (кому он нужен, кроме меня), ни тому, что Эрик меня зарежет. Его отношение к себе я знала очень хорошо.
Но это действительно сложно, когда начинают жить вместе два человека, вышедшие из совершенно разных культур. При этом можно взять мой случай, когда оба любят друг друга, идут друг другу навстречу, стараются изо всех сил, и это люди, выросшие в одинаково интеллигентных семьях.