Это теперь актер может утром лабать сериал «Всегда любовь никогда», а вечером изображать Гамлета в театре. А в семидесятых годах за такие штуки критики сжирали с потрохами. Но тут обошлось. (Любили его даже критики – ведь и среди них попадались дамы…)
Кроме того, время от времени Михаил Михайлович фигурировал в роли Дзержинского, и этот образ всякими инстанциями был вроде как за ним закреплен.
Интересный компот получается – но об этом сам Козаков написал в книге «Третий звонок». Еще всерьез и не болел, когда писал книгу, но с кокетством настоящего актера объяснял – в его жизни уже прозвенел третий звонок, надо готовиться, подводить итоги…
Однако судьба никуда не спешила. Дала режиссеру бессмертных «Покровских ворот» и книгу мемуаров выпустить не одним изданием, и справить 75-летний юбилей.
(Может быть, судьба – тоже дама?)
Я как зритель приметила Козакова, когда вышел каким-то чудом снятый на «Беларусьфильме» в конце шестидесятых отличный мини-сериал «Вся королевская рать» по роману американца Р.П.Уоррена. Это было предсказание того, что в России случится гораздо позже и будет выглядеть куда карикатурнее. Это – про изнанку демократии, про всеобщую коррупцию, про судьбу сильного и злого человека, который решил оседлать жизнь. В этой картине вместе с великолепным Георгием Жжёновым (он играл губернатора Старка) поразительно сыграл Михаил Козаков. Он изобразил молодого, образованного, способного журналиста, который пошел в команду Старка, надел маску закоренелого циника и погряз в политических интригах.
У него настороженные глаза, он усмехается, как всезнайка, и пытается «держать спину». Всезнайство и мнимый цинизм – прикрытие, уловка, защита. Джек Берден скрывает жизнь сердца, где живут обыкновенные чувства, но пропитанный иронией голос все-таки не раз дрогнет от боли, гнева, страха, растерянности, любви…
Михаил Козаков в жизни не то чтобы носил маску – но, конечно, тоже «работал под прикрытием», защищался. Эта его трубка, томный вид… Многие считали его надменным Актером Актеровичем. Но знаменитые саркастические интонации Козакова частенько скрывали «беду от нежного сердца». Ведь он, переигравший в молодости немало корыстолюбивых негодяев, был непрактичен до изумления. И временами до того простодушен, что даже странно.
Наверное, разные намешанные в Козакове крови не только не слились в согласии и примирении, но устраивали между собой форменные разборки. И вот из смышленого и практичного еврея Козаков превращался в мечтательного вольного грека, а затем в экстатического русского с его патологическим идеализмом. И поди угадай, кто сегодня «вылезет»!
Но всем козаковским ипостасям была присуща плодовитость и работоспособность – оставил он на этой земле немало. И детей, и фильмов, и верных зрителей.
Я повстречала его несколько лет назад, на одной вечеринке, под ручку с новой женой (в которой ничего хорошего, кроме молодости, не было). Он был навеселе, что ему шло до определенной степени. Потом артист становился чересчур шаловлив, но, конечно, злодейского своего обаяния не терял.
– О! – бурно приветствовал меня Козаков. – Вот Москвина! Она у нас не блещет красотой, зато блещет умом! Отчаянно блещет!
Я смеялась – не обижаться же? Мы разговаривали с ним несколько раз об искусстве и жизни – кажется, с обоюдной пользой. Он мне был симпатичен не только как человек великой театральной и киноэпохи. Чувствовалось, что Козаков личность хоть и сложная, но по сути чистая. Он безумно, безгранично, истинно любил искусство, всякое искусство – стихи, музыку, театр, кино, живопись. Никакого снобизма – это была его повседневная пища, еда ума, без которой невозможно было жить. Не зря же Козаков выучил наизусть сотни стихотворений – душа его жаждала поэзии, как жаждут люди воды в пустыне. Он не мог жить «просто так», не загораясь, вне творчества.
И при этом очень неспокойно было у него на душе. Мне даже казалось, иной раз он не справляется со своими страхами, живет в состоянии паники. Ведь его отъезд в Израиль в 92-м – что, как не паника? Знавший вкус большого успеха, Козаков с болью видел, как меняется его публика, уезжает, умирает, перестает вообще куда-то ходить.
Некоторые ворчат – дескать, метался Козаков туда-сюда. Хорошо, «живите свою жизнь» умней Козакова. А он, со своей безалаберностью, упрямством, безупречным артистизмом и рабской преданностью искусству, заслуживает любви и сострадания.
Почему так хороши его картины – «Безымянная звезда», «Визит дамы», «Покровские ворота»? Потому что в них нет ни политической, ни эстетической конъюнктуры. А есть «сливки души» режиссера и горячая любовь к актерам (и к людям, добавим мы).
«Умолк вчера неповторимый голос», – как-то написал поэт.
Думаю, неповторимого Михаила Михайловича Козакова лучше всего помянуть стихами…
Одна абсолютно счастливая жизньПетр Наумович Фоменко
Светлый, легкий, гармоничный, солнечный, мудрый – эти эпитеты появились возле фамилии Петра Фоменко, когда у него, наконец, появился свой театр. Это произошло довольно поздно (Фоменко было за шестьдесят), но все-таки вовремя. Распад театра в девяностые годы был остановлен и не превратился в тотальный прежде всего из-за «Мастерской Фоменко». Его маленькое доблестное войско, где женщины своим артистическим блеском даже иногда превосходили мужчин, сражалось победоносно. А впрочем, на каких весах взвешивать, кто круче: Галина Тюнина или Юрий Степанов, Полина Кутепова или Кирилл Пирогов, Ксения Кутепова или Евгений Цыганов, Ирина Пегова или Карен Бадалов и так далее? Пустое дело, оставим его вовсе, отметив, однако, что у воспитательного таланта Фоменко было еще и редкое свойство отыскивания и взращивания именно женского артистизма.
Благодаря «войску Фоменко» два десятилетия никак не удавалось «впарить» образованному зрителю, что дилетантские почеркушки – это высший профессионализм, а украденные на Западе «авангардные» кривлянья – смелый художественный эксперимент. Фоменко спокойно доказал и показал, что такое подлинный труд и талант, что такое работа с музыкой и словом, что такое – вырастить актера. Вырастить, а не использовать! Этот уникальный человек плодоносил, как райский сад.
Но гармоничным и мудрым Фоменко был не всегда, а прирожденным режиссером – всегда. Я хорошо помню ленинградский период его творчества, когда Фоменко работал в Театре Комедии (1977–1981). Как большинство сорокалетних режиссеров, он был тогда в напряженных отношениях с миром, да и поздний застой толкал творческих людей на острые, воинственные художественные решения. Помню злой и ядовитый «Лес» Островского (без искажения текста, конечно), трагичного «Мизантропа» Мольера с потрясающей Ольгой Антоновой, насмешливую «Измену» по забавной пьесе Леонида Зорина. Но – и душевный «Этот милый старый дом» Арбузова, и «Добро, ладно, хорошо» по Василию Белову. Во всех этих спектаклях царили актеры, которые теперь плачут, потому что для актера встретить Фоменко на своем жизненном пути – все равно что проводника в темном лесу. Но вот только что вас вывели на светлую поляну – и опять чаща и трясина…
Страшный город Ленинград выдавил из себя Фоменко и продолжал свое дело – истреблять и доедать талантливых людей, чем занимается и по сей день. А Петр Фоменко продолжил свое.
Поставил в Театре имени Маяковского блистательные «Плоды просвещения» по пьесе Л.Н.Толстого, где сверкала Татьяна Васильева. В Театре имени Моссовета – «Калигулу» А.Камю, где полностью раскрылся огромный диковинный талант Олега Меньшикова. А в Театре имени Вахтангова, в помещении театрального буфета, Фоменко придумал изумительный фейерверк с песнями и танцами по драме Островского «Без вины виноватые» с Юлией Борисовой, Юрием Яковлевым, Людмилой Максаковой, Евгением Князевым…
Полумертвые, угнетенные рутиной, закисшие театральные организмы оживали и начинали сиять под его магнетическими пассами. Потому, что не системы и методы рождают творчество, а личный магнетизм. Заражение, если угодно, бациллами творчества.
Фоменко с исключительной силой любил русское слово и часто использовал прием «влюбленно-иронического» чтения. Но чтение это вдохновенное, проницательное, глубокое. Из «Войны и мира» он, к примеру, убрал легкой и властной рукой всю дидактику, всю тяжеловесную назидательность – и перед нами оказались в исполнении актеров «Мастерской» дивные, великолепные, чудесные люди позапрошлого века. Гоголь – сатирик, вы говорите? Оно конечно, да только у Фоменко (спектакль «Мастерской» «Мертвые души, том второй») Чичиков – Юрий Степанов испытывал превращение, обратное герою рассказа Кафки: из насекомого в человека. А «Волки и овцы» Островского, где дуэты Тюниной и Степанова театралы могут пересматривать бесконечно, как меломаны – слушать любимую музыку! Да, вспоминая работы Фоменко, всякий раз споткнешься об эту самую «любовь к человеку» – но для чего идут работать в театр люди, людей не любящие, это для меня загадка. Шли бы в морг, что ли.
«Одна абсолютно счастливая деревня» – так называется один из шедевров Фоменко в «Мастерской». В основе его – проза Бориса Вахтина, ленинградского писателя семидесятых годов. Вахтин и Фоменко дружили когда-то, и его имя Фоменко упрямо воскресил, вызвал из забвения. И с тем же упрямством блистательно экранизировал уже немодную прозу матери Вахтина – Веры Пановой (телефильм «На всю оставшуюся жизнь»). Такая преданность «своим» (авторам, актерам) отличала Фоменко всегда – и в числе этих «своих» неизменно были Пушкин и Островский, двое беспримесно солнечных сыновей русской литературы.
Слово и музыка – чего же еще нужно душе? Филологическое и музыкальное образование в добавление к театральному помогло Фоменко превращать все стихийные порывы в искусную, посекундно рассчитанную игру. Добавим еще, что, судя по всему, Петра Фоменко отличала незаурядная человеческая порядочность. И педагогический дар – из числа уникальных.
И что, никаких пороков, недостатков? Так вроде не бывает?