мый «Полосатый рейс». Конечно, человек, справившийся с тиграми и обезьянами, вольно резвящимися на палубе советского корабля, вполне мог справиться и с эпическим изображением Гражданской войны. Однако «Донская повесть» – драма на грани трагедии. И рифмуется она не с «Тихим Доном» Герасимова, а с картиной «Сорок первый» Григория Чухрая (1956), где красноармеец Марютка (Изольда Извицкая) застрелила красавца-белогвардейца Говоруху-Отрока (Олег Стриженов), явив новую этику нового мира. Общественное важней личного, классовое могущественнее индивидуального, а революционная война сильнее любви. Именно это утверждал выстрел снайпера Марютки в белогвардейца, метнувшегося к своим, – свои были далеким призраком спасительного корабля в море, а выстрел – самым настоящим. В рассказе Бориса Лавренёва снайпер Марютка вышибла из вражины чудесный синий глаз, которым так опасно пленилась, и глаз, как указывает автор, качался на волнах. «Очнись, болезный мой! Синегла-а-зенький!» – вопила Марютка, бросив ружье… Проза двадцатых любила изображать такие штучки.
В фильме Чухрая физиологических деталей, конечно, нет. Одна психология, но предельно убедительная: естественно, дикая красноармейка не могла не влюбиться в красавца белогвардейца (Стриженова! «Овода» из популярной советской экранизации романа Войнич), оставшись с ним наедине, без укрепляющего воздействия комиссаров, и не могла его не убить, повинуясь классовому чувству. Они – враги. Точка!
Шпионка Дарья и красноармеец Шибалок из «Донской повести» тоже враги, однако утвердительной точки в фильме Фетина вовсе не получилось, более того, со временем эта идеологическая «точка» решительно обратилась в многоточие. Вечное в образе Бабы явно победило временные понятия о добре и зле, потому что Баба в своем истинном натуральном виде – принимающая мужчину и рожающая дитя – принципиально непобедима. При своем появлении в картине она лежит с задранным подолом, раскинув ноги, в избе, захваченной красноармейцами, и понятно, отчего насмешник-боец (Борис Новиков) крякает с досадой и восторгом одновременно. Мир революционной борьбы нарушен, обеспокоен и подавлен этим возмутительным фактом – лежащей перед мужиками Бабой. Ничего хорошего их с этой бабой не ждет. Погубит их Баба.
Людмила Чурсина явилась в «Донской повести» как прелесть и беда, соблазн и ужас, предвестие счастья и катастрофы. Раскинувшая ноги Баба оказывалась в прочнейшей связи с землей, ждущей любви и труда, по которой мчатся мужчины, сеющие войну и смерть. Высокая и стройная молодуха, чья стать маняще виднелась из-под наверченных казачьих юбок и платков, умела улыбаться той самой улыбкой, которую мастерски умели ловить художники Возрождения. Да, сама земля породила эту проклятую неубиваемую Бабу, шпионку и диверсантку вечности. И добро бы она сошлась с хорошеньким командиром красного отряда, но нет – выбор Фетина на роль мужа Бабы был безупречен, он взял Евгения Леонова. Что бы там ни думал этот молчаливый «шишок» о прекрасном будущем нового мира, он ей не муж. Как весна превратилась в войну, так и на месте доброго крепкого Мужика, который по справедливости положен столь упоительной Бабе, оказался бог весть кто, нескладный бирюк, нелепый антимужчина, корявый пень. С насмешливой горечью взглядывает на него Баба, втайне надеясь на что-то лучшее в будущем, но по-бабьи принимая судьбу…
Звезда Людмилы Чурсиной вспыхнула именно в «Донской повести», при этом надо учесть, что конец пятидесятых – начало шестидесятых было временем небывалого десанта Вечной женственности на экране. Смело утверждаю, что такого количества отборных, первостатейных красавиц не знала ни одна кинематография мира. Советские Афродиты шли косяком, как сельди, – Татьяна Самойлова и Людмила Савельева, Нонна Мордюкова и Элина Быстрицкая, Анастасия Вертинская и Жанна Болотова, Ия Саввина и Наталья Варлей, Людмила Хитяева и Людмила Гурченко, Тамара Семина и Наталья Кустинская, Лариса Лужина и Наталья Фатеева, Людмила Марченко и Валентина Малявина, Ирина Печерникова и Руфина Нифонтова, Марианна Вертинская и Галина Польских, Маргарита Володина и Светлана Светличная… и я не перечислила и половины! Но при такой жесткой конкуренции в сегменте «народного типа» было некоторое пространство – для, условно говоря, «любовницы атамана», вольной молодой красавицы, в которой еще не чувствуется утружденность, замученность сельхозработами. Тут и пригодилась Чурсина.
Во время съемок Чурсиной 22 года, ее актерский опыт мал, однако роль она проводит мощно, цельно, заразительно, отчетливо – и тотчас же после «Донской повести» ее завалят предложениями вновь и вновь сыграть эту, пленившую всех, Бабу неубиваемую. Которую будут убивать вновь и вновь. В фильме «Виринея» героиня в сцене расстрела рванет на себе рубашку, освободит грудь, полную молока, нажмет и брызнет этим молоком в морды солдат. А как еще, чем еще может ответить вечная Баба своим убийцам?
Самого выстрела крупным планом в «Донской повести» нет. Показана Баба с младенцем, сидящая на упавшем дереве, в позе, опять-таки отсылающей нас к Возрождению. Сомнений в том, кто это, быть не может. А значит, не может быть и сомнений в том, кто прав и кто виноват в этой истории.
Людмила Чурсина: «Больше никого нет – все ушли»
– Как вы попали в «Донскую повесть»? Ролей такого плана и такого масштаба у вас до этого не было, то был первый и чрезвычайно убедительный шаг. Как вы его сделали?
– В Щукинское училище приходили ассистенты по актерам, смотрели, приглашали. До этого была уже работа в фильме «Когда деревья были большими», где я играла «королеву» местного значения, затем со Светланой Дружининой в картине «На семи ветрах» мы были санитарками. Когда мне предложили сыграть Дарью, я даже не знала, что это за роль. Приехала на «Ленфильм», почитала сценарий и подумала, что этого быть не может, потому что не может быть никогда. Дородная, мощная, самобытная, прошедшая огонь, воду и медные трубы казачка! Познакомились с режиссером Фетиным, сняли кинопробу. Он пытался мне помочь быть поразвязнее, но это не сразу пришло. После пробы я уехала в Москву заканчивать училище, меня пригласили в Театр имени Вахтангова, о решении на «Ленфильме» я ничего не знала и только через несколько месяцев получила телеграмму: «Приезжайте станицу Раздорская для участия съемках фильма «Донская повесть» роль Дарьи». Значит, я еду играть главную роль?!
Приехала в Ростов, на «метеоре» добралась до станицы Раздорской, она безумно красивая, зажиточная была тогда. Оформила я себя как героиню – сделала «халу» на голове, каблук, короткая юбка, чтобы произвести впечатление. И когда меня встретили Леонов и Фетин, они немного оторопели, был выходной день, они рыбной ловлей занимались. Леонов поставил ведро и сказал обреченно: «Да как же я с этой дылдой сниматься буду?» Тут во мне тоже взыграло самолюбие, и я сказала: «Знаете, если нам предстоит вместе работать, закажите себе скамеечку».
Владимир Александрович Фетин сразу же сказал, что меня не утвердили, а вызвали с испытательным сроком, кандидатур более чем достаточно, и дал мне десять дней: «Если за это время ты не обабишься, то придется расстаться». Надо было надеть костюм героини, чтобы никаких маникюров, духов, чтобы все было по-настоящему, чтобы «порепались» пятки, чернозем под ногтями и все запахи степи и Дона.
Поселили меня у донской казачки, прямо на берегу Дона, спала я под виноградниками, тут же помидоры, ароматы. Хозяйка была женщина мощная, мужчин в основном из погреба вытаскивала на просушку, работала и в поле, и на огороде, и крышу крыла, и белила – все сама. Прошло десять дней, я ездила на съемки в степь, на натуру, наблюдала, переоделась в костюм Дарьи – широкая юбка, маленькая казачья кофточка, и так в нем и прожила два с половиной месяца, босиком. У хозяйки я пыталась и говору учиться. Понимая, что надо будет петь, голосить донскую песню, ходила на берег Дона, где после жаркого рабочего дня собирались женщины и, выпив чарку молодого хмельного донского вина, становились особенно голосистыми. У них я училась и женской мудрости, и женскому лукавству, вмести с ними и пела. И пила – приходилось и стопку выпить, чтобы окрепнуть в голосе.
Прошло десять дней, начались репетиции, и я поняла, что меня не отошлют.
Конечно, во время съемок было все непросто, опыта мне не хватало.
Эта картина мне подарила не только встречу с удивительной шолоховской героиней, а и с таким уникальным артистом, целованным Богом, как Евгений Павлович Леонов. Он человек удивительного обаяния, он антигерой, такой «антимужчина», но он достойно это нес, умел в свой адрес пошутить. И Фетин, и Леонов, и Валечка Владимирова, и все партнеры понимали мою неопытность и относились с терпением. А я сама, когда у меня были свободные дни, репетировала, плакала, голосила.
Когда закончились съемки, я вернулась в Москву и приступила к репетициям леди Анны в «Ричарде III» в постановке Рубена Симонова, в ней был занят и Михаил Астангов. Тем временем выяснилось, что в «Донской повести» не хватает нескольких сцен, не успели снять ту, в которой Дарья рожает ребенка, и Яков ее расстреливает. Снимали в павильоне, куда привезли огромное количество земли, прошлогодней листвы, там были корни, кусты, в общем, устроили всё. А я уже освоилась в роли, и в сцене, где Дарья собирается рожать, я до того обнаглела, что когда у Леонова был текст, я кряхтела «Яша…» – а одним глазом посматривала по сторонам. Осветители, гримеры, которые после команды «Мотор!» обычно своим делом занимаются, приникли к нам и наблюдали, слушали. Сняли мы всего два дубля. Я еще позволяла себе в тот момент, когда Евгений Павлович был крупным планом, строить ему какие-то рожицы…
За роль Дарьи я получила свою первую награду на Всесоюзном кинофестивале за лучшее исполнение женской роли, а Евгений Павлович Леонов, которого поначалу тоже не утверждали на роль, Гран-при на фестивале в Индии. Надо отдать должное Владимиру Фетину, он был бескомпромиссный в работе и творчестве, он мог годами сидеть без работы, но не менять своего мнения ни на йоту. Ему говорили – какой же герой из Леонова? Петр Глебов в «Тихом Доне» Сергея Герасимова – вот настоящий казак. Но Фетин не отступал от Леонова. И думаю, он в этом плане выиграл.