На амбале была белая футболка с надписью «No Fun» на груди.
— Слушая, Йонни, или как там тебя называют. Почему бы тебе не пойти в кухню и не сожрать бутерброд с сыром, пока мы закончим. Ты же сам знаешь: время — деньги. И передай девушке внизу, её зовут Кайза, что я её жду не позже чем через пять минут — мы от треугольника переходим к четырёхугольнику. А потом поговорим. За кофе.
Он со стуком захлопнул дверь, пахнуло потом. Тут же загрохотала музыка.
Некоторые слова в некоторых смыслах довольно нелепы, подумал Иоаким, спустившись вниз. Бутерброд с сыром, к примеру… неисповедимыми путями он наводит на мысль о четырёхугольнике…
В гостиной Кайза, положа ноги на подлокотник дивана и шевеля пальцами с синим педикюром, читала приложение к вечерней газете. Она с добродушной непосредственностью раздвинула ноги, давая Иоакиму возможность полюбоваться на идеально выбритую промежность. Он полюбовался и удивился, что не чувствует ни малейшего возбуждения. Это порно, решил он. Порно сделало меня невосприимчивым к реальному телу.
Всё ещё недоумевая по поводу собственного сексуального нейтралитета, он сел в кресло напротив и посмотрел на вытатуированного на одной из грудей скорпиона.
— Куда ты уставился? — спросила она.
— Никуда…
— То-то. Тебе небось и невдомёк, какие трудности в нашей профессии. Всем до нас дело: тётки из социальных служб, политики, феминистки…
— Могу себе представить.
— Не думаю, чтобы ты мог себе что-то представить… Мне, например, нравится трахаться… но мне не должно это нравиться. По крайней мере, за плату. — Она отложила газету и строго посмотрела на Иоакима. — У некоторых типов ты не укладываешься в картину мира, если ты не жертва. Для таких законодателей порнозвезды обязаны быть жертвами.
— Законодателей?
— Не притворяйся! Ты же знаешь, о чём я говорю. Эти, кто провёл закон о запрете на покупку сексуальных услуг… Эта самая Сегерстрём[86] и другие… Честно говоря, не понимаю, почему они заодно не запретили эротические фильмы. Это что, разве не одно и то же? Этот парень, Хамрелль, он же платит за то, что меня дерут перед камерой.
Иоаким машинально кивал, якобы одобряя ход её мыслей, а на самом деле размышляя: как ему поскорее выставить этих людей из дома… как ему вообще заставить их одеться? Как замести все следы их пребывания до приезда сестры и начала операции «Уговоры»?..
— Так что не понимаю, почему бы не запретить и этот вид покупки секса… Разница только в том, что Хамрелль хотя и платит, но не ебёт меня лично… Ханжество редкостное… Ты пойми, в каком-нибудь японском сверххудожественном фильме… или эти, в «Догме»… там они трахаются по-настоящему, недолго, правда, секунд десять, но по-настоящему, чтобы возбудить средний класс, — и никаких проблем. Или в искусстве… Что будет, если запретить порно в искусстве? Конфликт, понимаешь! Покупать секс — отвратительно. А покупать секс для фильмов «Догмы» — верх изящества.
— Может быть, не верх изящества, — вставил Иоаким, — но, как бы сказать… менее отвратительно.
— Или представь себе ситуацию… думаю, такое никогда не придёт в голову этим псевдохристианским феминисткам, когда они пишут свои дурацкие законы. Представь, мужик… да скажем для простоты, ты сам… вот ты на Реерингсгатан в Стокгольме, в кармане у тебя тысяча спенн[87] и цифровая камера… И вот ты приглашаешь девушку в машину, привозишь домой и снимаешь всю эту тряхомудию. Я хочу сказать, что, если тебя за этим делом накроет полиция, ты всегда можешь сказать, что у тебя съёмки. Ты даже можешь сказать, что снимаешь порно с собой самим в главной роли, а девушку нанял на работу. Или что это догма-фильм. И они ничего не могут сделать! — Женщина прикурила сигарету, затянулась и выпустила дым тонкой струйкой. — А знаешь, в чём тут дело?
— По правде сказать, нет.
— Так я тебе расскажу! Когда я работаю на Хамрелля, я не угрожаю трахнуть мужа этой самой Сегерстрём. Я продаю своё тело в определённых границах. Самое большее, что может себе позволить её драгоценная половина, — включить в гостинице платное ТВ и дрочить, глядя на мою работу. А если я выйду на улицу, сразу стану уличной блядью. Блядь как блядь. И лох как лох…
Женщина по имени Кайза поднялась, сделала три шага по направлению к Иоакиму и указала на него сигаретой:
— Выгляжу я как жертва?
— Нет… не сказал бы.
— То-то и оно! Никакая я не грёбаная жертва! Мне это нравится! Это моё дело… и это куда лучше, чем, скажем, ухаживать за хрониками. Мне больше нравится прыгать в койке, чем подтирать кому-то жопу и выносить утки. И получать за свою работу в десять раз больше. Но нашим фарисеям это и в башку не приходит! Это, видишь ли, не укладывается в их мировоззрение. Ясное дело, если поискать, можно найти несчастненьких, и жертвы найдутся, а они ищут, не волнуйся… можно и девочек найти, которым это дело не по душе — давать за плату, вот они их и находят и выставляют на свет божий… а как ты думаешь, станут они брать интервью у меня?
— Скорее всего, нет…
— Вот именно! Я в их клише не влезаю… В их представлении мир гетеросексуален и моногамен, и трахаются все в миссионерской позе. Они меня боятся, эти тётки! Им-то не надо выбирать между больницей для хроников и Хамреллем! Они чересчур изысканны, им не приходится вычищать дерьмо за больными, они не понимают, что это такое, а ещё меньше они понимают, как это можно — лечь под незнакомого и получить за это деньги. Они считают, это омерзительно…
Она потыкала сигаретой в доисторическую раковину, когда-то найденную Иоакимом на берегу, и надела халат.
— Пусть они возьмут этот закон о сексуальных услугах и подотрут им жопу. Теперь они пытаются продать этот закон в ЕС, потому что этой стране и гордиться больше нечем, кроме ветхозаветной секс-морали. Раньше нам всё удавалось… Весь мир к нам прислушивался — благосостояние, разоружение… А теперь у нас «Лиля навсегда»[88] и целая толпа моралистов в ЕС, которые истошно верещат, что вся Европа должна учиться у нашей замечательной страны, особенно по части законов о сексуальных услугах. Но это не пройдёт, — и знаешь почему? Потому что они забыли про мать-природу! Здесь же речь не о том, что хорошие девушки указывают не таким хорошим девушкам, чем и как им заниматься. Речь идёт о самом основном инстинкте в мире! И всегда и везде найдутся люди, готовые за это заплатить…
Необычная лекция закончилась. Женщина повязала кушак, взяла блюдо с бутербродами и, жуя, поднялась наверх.
Через пять минут послышался такой топот, словно по лестнице спускался гиппопотам. Хамрелль вытеснил из комнаты как минимум два кубометра воздуха.
— Из «Кейтеринга» не приезжали? — спросил он. — Забыли, что ли… а ты всё ещё здесь?
За окном медленно смеркалось. У Иоакима было такое ощущение, что сейчас раннее утро, мистический час, когда не знаешь, спишь ты или нет, но человек перед ним был в высшей степени реален.
— Дело в том, что дом мне нужен. Завтра во второй половине дня приезжает моя сестра.
— Слышь, приятель, в контракте большими буквами написано, что на время его действия в доме распоряжаюсь я. К тому же там ещё сказано, что дом должен быть пригоден для съёмок, а когда на прошлой неделе вырубили свет, вряд ли можно считать, что условие выполнено… Ты должен радоваться, что я не потребовал вернуть задаток. Но я добрый. Я закрываю глаза на обесточку. Я закрываю глаза, что мы два дня сидели здесь, как сычи, в темноте, потому что у тебя не хватило ума оплатить счёт за электричество. Я даже не буду требовать с тебя компенсацию, хотя имею на это все права…
За окном почудилось какое-то движение… дверь в сарай приоткрыта… три новые черепицы свалились с крыши, повинуясь законам хаоса, в мощном юридическом поле которых вот уже давно существовал человек по имени Иоаким Кунцельманн. Уж не Сюнессон ли шпионит? Странно, но ему почему-то было всё равно.
— В нашей отрасли людям верить нельзя, — горько поведал Хамрелль, доставая из холодильника банку кока-колы. — Говорят, что приедут — и не появляются. Говорят, что местечко у них — хоть куда, а приезжаешь — даже света нет… и никакой гигиены, девушкам помыться негде. Говорят, у них встаёт в пол секунды, а потом оказывается, и виагра не помогает… — Он громко вздохнул. — Особенно эти новые парни — совершенно ненадёжны. Молодёжь… надумали стать звёздами за одну ночь. Сидят дома и смотрят, как Рокко Зиффреди или Петер Норт[89] тянут красивых девчонок чохом и по одиночке… А у девчонок сиськи новёхонькие, только что из мастерской… Вот они и думают: а мы что, хуже? И мы так можем, никаких проблем! Они мне звонят, присылают фотографии своих здоровенных приборов… А когда предлагаешь им работу, думаешь, они что то могут?
Хамрелль сделал глоток кока-колы и звучно рыгнул.
— Ньет! — воскликнул он почему-то по-русски. — В одном случае из десяти. Они думают: они здесь появятся, поучаствуют в оргиях, а в кулисах будут сидеть девочки и отсасывать им из чистой благотворительности, как в каком-нибудь свингер-клубе… А на самом деле им нужно выпить таблетку, чуть-чуть облегчиться собственными силами, а когда встанет, заняться работой в пяти, ну максимум шести позициях. А что происходит? Как только до них доходит, что девушки относятся к этому делу как к работе, а не к идиотской оргии для собственного удовольствия, их начинает колотить. Ничего похожего, всё не как у Рокко или Питера Норта. Камеры, осветители и девушки со свежим номером «Только что случилось» в ожидании выхода. Некоторые даже начинают плакать. А другие наоборот, мы ещё и камеру не успели установить, а они уже все покончали. Смущаются, просят прощения, но больше у них не встаёт. И отсылаешь их по домам, а в довершение ко всему ещё и поездку надо оплатить. И где же справедливость?