Католическое фолк-гитарное трио называлось «Акт покаяния». Когда Странахэн вошел в церковь Святого Конана, они играли «Михаил, правь к берегу», и Странахэн заподозрил, что рано или поздно затянут «Кумбайя»[64]. Церковь на три четверти заполнили друзья и соседи Джои, в основном женщины. Многие были на свадьбе Джои, некоторые, возможно, даже понимали, что она выходит замуж за безнадежное ничтожество. Но, конечно, ни словом ей об этом не обмолвились, да она бы их и не послушала.
Роза сидела на передней скамье, блистательно распутная. Она надела узкий вязаный топ, короткую черную юбку, чулки в сеточку и туфли на шпильках. Она явно освежила в парикмахерской ослепительный цвет волос, ожерелье из оникса выгодно оттеняло длинную бледную шею, губы — цвета огненного коралла. По сравнению с ней остальные члены кружка книголюбов выглядели синими чулками. Ближе к последним рядам сидел бледнокожий мужчина среднего телосложения в темно-сером костюме, лоснившемся от долгой носки. У него на лбу было написано: «коп». Странахэн решил, что это Карл Ролвааг, и выбрал себе место рядов через десять от него по другую сторону прохода.
«Кумбайя» и впрямь началась и пошла по кругу. Чаза Перроне по-прежнему не видать. Странахэн забеспокоился. Брат Джои изменил плащу гуртовщика с синей тройкой в тонкую полоску. Он даже предпринял отважную попытку усмирить свою бороду и буйную гриву, но все равно походил на преступного байкера, которого адвокат нарядил для слушания дела о взятии на поруки. На алтаре стоял покрытый бархатом стол, куда Корбетт Уилер поместил фотографию сестры в рамке десять на восемь: Джои сидела, скрестив ноги, на траве под пальмой. Ее волосы растрепал ветер, а смеющееся.лицо подставлено солнцу. Присутствующие были бы сильно поражены, узнав, что брат Джои сделал этот снимок меньше суток назад на частном острове в заливе Бискейн, что Джои хихикала, глядя, как преждевременно удалившийся от дел мужчина средних лет оголяет зад, и что мускулистый обладатель этого самого зада сейчас находится среди них, в церкви Святого Конана, и нетерпеливо ждет возможности изложить Чазу распоряжения шантажиста.
Гитарное трио затянуло первые такты калипсо-версии «Ответ знает только ветер»[65], но Корбетт Уилер остановил их, ребром ладони рубанув по горлу. Он подошел к кафедре и представился.
— Мы собрались здесь, чтобы почтить жизнь и память моей чудесной сестренки, — начал он. — Джои Уилер.
По настоянию Джои брат согласился не называть ее на церемонии фамилией мужа.
— Она была настоящей тигрицей, бойцом, а еще у нее было доброе сердце. Она всегда была главной идеалисткой в нашей семье, романтичной мечтательницей, — продолжал он, — верившей в природную порядочность и честность всех, кого она встречала на своем пути. К сожалению, иногда она ошибалась…
Корбетт Уилер дал фразе повиснуть в воздухе и по-совиному оглядел церковь. Кое-кто из присутствующих, явно осведомленные о многочисленных изменах Чаза Перроне, обменялись понимающими взглядами.
— И все-таки Джои никогда не теряла веры в то, что в глубине души большинство людей добры и благородны.
Корбетт рассказал пару историй, от которых толпа захлюпала носами. Первая была о похоронах родителей, на которых четырехлетняя Джои стояла на краю могилы и пела «Жизнь на джете»[66], переделывая стихи в соответствии с необычными обстоятельствами гибели Хэнка и Ланы Уилеров («Мишка упакован, вам пора идти…»[67]).
Второй эпизод касался трагической судьбы первого мужа Джои, чьи добродетели Корбетт старательно перечислил, невзирая на то, что сам никогда с ним не встречался.
— Бенни был для моей сестры светом в окошке, — произнес Корбетт, щедро преувеличив яркость Бенджамина Мидденбока. — Прежде чем сказать ему последнее прости, она положила в гроб его любимую удочку и набор приманок для окуня, которые сама связала и раскрасила. Она сказала тем, кто нес гроб: «Я рада, что Бенни увлекался не боулингом».
Через миг-другой в зале заулыбались.
— Да, в жизни Джои были тяжелые, горькие времена, — продолжал ее брат, — но она никогда не сдавалась. Она никогда не теряла чувства юмора или веры в хорошее — она была самым светлым человеком из всех, кого я знал. Самым оптимистичным. А также самым бескорыстным. Она могла жить как принцесса, но выбрала простую, обычную жизнь, ибо верила: именно в ней секрет подлинного счастья. В ней и в хорошей итальянской обуви…
Эти слова вызвали слезливый смешок у соратниц Джои по набегам на магазины.
— Она не была совершенной, — продолжал ее брат. — У нее бывали минуты слабости, как и у всех нас. Импульсивные решения. Ошибки. Неверные суждения о людях.
Корбетт Уилер еле остановился, испугавшись, что назовет имя Чаза Перроне. И где, интересно, шляется этот горе-вдовец, раздумывал тем временем Странахэн.
— Нет, моя сестренка не была совершенной, — подвел черту ее брат, — но она была по-настоящему хорошим человеком, и нам всем очень ее не хватает.
Седой священник выступил вперед и с траурным восточноевропейским акцентом прочел «Отче наш». Затем «Акт покаяния» исполнил тринадцатиминутную интерпретацию «Моста над бурными водами»[68], которая всех утомила. Далее выступила Кармен Рагузо, самая общительная из соседей Перроне, королева лицевых подтяжек «Дюн восточного Бока, ступень II». Она поведала о том, как Джои помогла отловить бездомных кошек на задворках «Жареных кур Кентукки» и отвезти их в ветеринарную клинику Маргейта для стерилизации. Джои оплатила все кошачьи операции — более двух тысяч долларов, припомнила миссис Рагузо. В другой раз Джои организовала частный гидросамолет, чтобы перевезти больного бутылконосого дельфина с берега Большой Багамы в океанариум Майами. Животное, которое страдало от кишечной непроходимости, полностью выздоровело и было возвращено в море.
— Ах, почему не мог этот дельфин резвиться в водах Гольфстрима в ту самую ночь, когда Джои упала за борт, и приплыть, чтобы спасти ее? — вопросила миссис Рагузо. — Почему жизнь не может хоть чуточку больше походить на кино?
Прочие друзья тоже встали и засвидетельствовали неприметную благотворительность Джои, любовь к природе и доброту к тем, кому повезло меньше, чем ей. Последней выступала Роза. Когда она зашагала к аналою, Странахэн заметил, что все мужчины, в том числе и детектив Ролвааг, определенно воспряли духом.
— Джои была звездой нашего книжного клуба, вне всякого сомнения! Это она подсадила нас на Маргарет Этвуд, A.C. Байет и Ф.Д. Джеймс[69], — прожурчала Роза. — Черт, да мы бы полтора месяца убили на Джейн Остин, если бы не Джои. Она была не только сладкой девочкой, но и настоящим фейерверком. Не боялась сбросить туфли, нет, мадам. Вы бы слышали, как она читает самые смачные куски из последней книги Джин Ауэл![70] Боже, да стены едва не краснели!
«Моя Джои?» — подумал Странахэн.
— Что это за болтушка? — проворчал Чаз Перроне.
Тул ничего не сказал. Если честно, он молчал все утро. Это непростительно, считал он, что Чаз не пригласил на поминальную службу свою собственную мать.
Они с Чазом слушали речи из ризницы, скрываясь от глаз собравшихся. Чаз ошибочно диагностировал у себя западно-нильский вирус и пребывал в весьма зыбком умонастроении. Окоченелая шея скорее всего была результатом избиения двухлитровой бутылкой лимонада, но впавший в ипохондрическую депрессию Чаз подозревал, что это — первый предательский симптом переносимого москитами энцефалита, за которым вскоре последует жар, конвульсии, дрожь, ступор и, наконец, кома. Ночью он даже умолял Тула измерить ему температуру, но этот садист и ублюдок вместо градусника принес замороженную сардельку и банку вазелина.
«Как это оскорбительно, — думал Чаз, — умереть от паршивого укуса москита. Месть чертова болота».
По его подсчетам, примерно половина из тридцати четырех укусов на лице покрылась коркой или воспалилась от непрерывного расчесывания. При первой встрече с братом Джои у церкви тот высказался по поводу вулканического состояния Чазова лица и несколько бестактно осведомился, не проверялся ли зять на обезьянью оспу.
«Да пошел он, овцееб чокнутый», — подумал Чаз.
Надеясь обнаружить и украсть два-три перла для собственной речи, он старался вслушиваться в яркое, хоть и извилистое, выступление Розы. Он обнаружил, что его приятно отвлекает длина ее юбки и смелость чулок. Девчонка явно знает толк в веселье.
— Ты готов, Чарльз?
Чаз от удивления подпрыгнул: через заднюю дверь в ризницу проскользнул Корбетт Уилер.
— Ты сегодня главный номер программы, парень. Все хотят услышать, что ты им скажешь.
Чаз выглянул и подумал: «Кто все эти люди?» Поразительно, что его жена сумела собрать такую толпу. Некоторые лица он смутно помнил по свадебному приему, но большинство были ему незнакомы. С другой стороны, Чаз редко трудился спрашивать, чем Джои занималась весь день, пока он работал, играл в гольф или бегал за другими женщинами. Ее прошлая жизнь, до их встречи, также не слишком его интересовала. Домашняя политика Чаза состояла в том, чтобы не задавать вопросов, на которые самому не хотелось бы отвечать.
— Кто твой друг? — спросил Корбетт Уилер. Не дожидаясь ответа, он сердечно приветствовал Тула и пожал ему руку. — Судя по вашей одежде, вы работаете на земле.
Тул пришел в церковь в черном комбинезоне, который стирал от случая к случаю. Чаз Перроне не хотел, чтобы Тул присутствовал на службе, но Ред Хаммернат был весьма убедителен.
— Я — бригадир на овощной ферме был, — ответил Тул. Брат Джои просиял:
— А у меня две тысячи голов овец.