По Москве довольно подробную картину присутствия мещанок в мелкой промышленности и ремесле можно получить по архивным документам. В 1811 году в московском мещанстве числились 18 138 человек (6,6 % городского населения), в 1825 году мещане составляли 33 417 человек (13 %), в 1840‐м — 55 375 (16 %). Доля мещанок среди владелиц заведений в мелкой промышленности (число рабочих до 16 человек) составляла в разные годы до 25–30 %. Им принадлежали скромные по размерам предприятия, выпускавшие продукцию массового спроса: платки и ленты, ткани шерстяные и хлопчатобумажные в небольшом объеме, чулки и рукавицы, готовое платье, помаду и румяна, сальные свечи для освещения жилищ. Во владении мещанок находилось несколько десятков кузниц (около 20–30 % из общего числа 150 в 1847 году). В 1847 году в домашнем пользовании москвичей было 46 810 лошадей при числе жителей 349 987 человек, поэтому кузницы, где делали подковы и части упряжи, были важнейшим элементом городской инфраструктуры.
Рассмотрим случай московской мещанки Марьи Родионовны Бреховой, которая с 1849 года содержала «заведение для литья свечей» в Сущевской части на Новослободской улице, в помещении, представлявшем собой подвал под каменным двухэтажным домом и арендуемом у купца Василия Варгина. В данном случае Брехова наследовала бизнес от матери: существовавшая с 1828 года свечносальная мастерская досталась Марье от мещанки Авдотьи Васильевны Пошехоновой. Вероятно, дочь принимала участие в организации производства еще при жизни матери, потому что в прошении Марьи, поданном в канцелярию московского генерал-губернатора в 1849 году, когда после смерти матери следовало перерегистрировать предприятие на Марью, родственники-мужчины не фигурируют, а замужняя Марья подчеркивает, что она является единственной наследницей. Эта мастерская была основным делом мещанской семьи, дававшим средства к существованию.
Производство в мастерской Пошехоновой и Бреховой заключалось в том, что сало растапливалось в трех «медных котлах, вмазанных в кирпичные „затопы“», а потом разливалось по сорока формам. В производстве были заняты четверо: координировала весь процесс «мастерица — сама хозяйка», а работали трое рабочих-мужчин — как указано в поданных генерал-губернатору документах, «все вольнонаемные, русские». В 1847 году для производства свечей Авдотья и Марья закупили 800 пудов (около 13 тонн) топленого говяжьего и бараньего сала на крупную для бюджета мещанской семьи сумму 2300 рублей, а готовой продукции того же веса продали на 3800 рублей. В 1850 году, уже после смерти матери, Марья расширила производство: оборот составил 1200 пудов (19,7 тонны), а продукции было продано на 4200 рублей (по 3 рубля 50 копеек за пуд). Существование предприятия прослеживается до 1858 года, то есть оно работало не менее 30 лет в двух поколениях мещанской семьи.
Тут стоит отвлечься на объяснение того, что такое сальные свечи и почему они составляли значительную долю в промышленной продукции, включая продукты «женских» фабрик и мастерских в разных городах. В XVIII веке и почти до 1880-х годов в России, как и во всей Европе, употреблялись два вида свечей — восковые и сальные. Сальные свечи были основным источником повседневного освещения жилищ даже у дворян. Восковые свечи, производившиеся из продукта, сопутствовавшего производству меда, стоили весьма дорого (80 рублей за пуд) и большинству населения были не по карману. В городском быту чаще использовались свечи сальные (стоившие в среднем около 12 рублей за пуд), крестьяне же для освещения изб использовали преимущественно лучину.
«Журнал мануфактур и торговли» в 1825 году писал:
Изготовление сальных свеч есть один из важнейших предметов промышленности, судя по великому употреблению оных. <…> Известно, что сальные свечи делаются из жира животных, растопленного и очищенного, который в сем виде называется сало. Доброта свеч, во-первых, зависит от хорошего сала; для сего не должно употреблять иного жира, кроме бараньего или овечьего и бычачьего или коровьего, того и другого поровну. Всякий другой жир вообще не годится, а всего менее свиной, от которого свеча плывёт, воняет и горит тусклым и густым огнем.
Технология приготовления свечей была следующая. Свечной заводчик снимал с купленного сала кожу и мясо, резал сало на мелкие куски для растапливания на малом огне в котле из желтой меди. Стоявший у каждого котла рабочий должен был почти беспрестанно в течение нескольких часов мешать сало палкой и снимать пену. Для этого требовалась немалая физическая сила, а потому там работали только мужчины. Растопленное сало выливали в деревянную кадку сквозь частое волосяное сито. В течение суток в сале оседали на дно примеси и посторонние частицы. Потом сало выпускали в формы через воронку, находившуюся в кадке на 15–20 сантиметров выше дна.
Формы представляли собой деревянные или металлические корытца, на которые вначале особым образом наматывались фитили (их называли «светильни») из хорошо вычесанного, очищенного от семечек, узлов и сора хлопчатобумажного волокна, а потом туда заливалось жидкое сало. Когда сало застывало, его разрезали по числу фитилей и направляли на продажу. Производитель продавал сальные свечи не штуками, а пудами. Но в мелочных лавках, которые в больших городах были почти в каждом квартале, такие свечи продавались, конечно, поштучно.
Владелицам кожевенных, салотопенных, чугунолитейных и прочих заводов, которые использовали огонь и вредные химические продукты, следовало получать специальное разрешение у московского генерал-губернатора: уже начиная со второй половины XVIII века существовала строгая регламентация устройства предприятий, «вредных чистоте воздуха и воды» и причиняющих «вред и беспокойство окрестному населению», как это было сформулировано в законодательстве. По указам 1803, 1833 и 1849 годов надзор все более ужесточался. Так, близ жилых строений или в других «небезопасных для пожара местах» запрещалось строительство «действующих огнем или парами фабрик».
После того как Брехова подала генерал-губернатору А. А. Закревскому прошение на перерегистрацию на свое имя предприятия, полученного по наследству от матери, к ней прислали для проверки архитектора Михаила Доримедонтовича Быковского. Быковский был учеником архитектора Д. Жилярди, но, кроме архитектурных проектов, разрабатываемых по заказу города и частных владельцев, например Московской биржи и усадьбы Марфино, состоял архитектором при канцелярии генерал-губернатора. В феврале 1850 года Быковский осмотрел заведение и доложил, что препятствий для продолжения производства не обнаружил. Другую проверку осуществила полиция, отчитавшись об этом в рапорте:
Дурного запаха от сего заведения не происходит и опасностию пожара соседним владениям оно не угрожает, а потому к дозволению препятствий со стороны полиции не имеется.
В отличие от Бреховой, другой мещанке, Матрене Косцовой, в 1830 году было запрещено устраивать красильню у Новоспасского монастыря за Таганкой, на берегу Москвы-реки. Матрена была мещанкой, переехавшей из Рязани в Москву. Она взяла в аренду землю, на которой собиралась построить дом с мезонином, а в нежилой пристройке организовать красильное заведение. Косцова подала прошение в Комиссию для строений в Москве, действовавшую при генерал-губернаторе. К прошению прилагался план участка и эскиз фасада будущего дома.
Комиссия разрешила Косцовой построить жилой дом, но строжайше запретила устраивать красильню, ссылаясь на положение Комитета министров 1826 года, по которому «постройку красилен внутри столицы допускать не велено». Более того, полицмейстеру Верещагину было дано указание «иметь неослабное наблюдение, чтобы… Матрена Косцова в доме своем никаких заведений, смрад и нечистоту производящих, не производила».
Из материалов по фабрикам и ремесленным мастерским в Москве за 1825 год следует, что устройство мещанками мелких ремесленных предприятий в 1820–1830‐е годы стало массовым явлением. Наиболее интересны, конечно, сведения о размере предприятий, который логично и легко определить по количеству наемных рабочих.
Например, в Якиманской части мещанки Степанида Иванова и Александра Антонова имели красильное заведение, в котором работали сами с еще одним наемным рабочим. То же у Натальи Брычевой, о которой в ведомости сказано: «занимается деланием румян».
В отличие от этих полукустарных заведений, на ткацких предприятиях рабочих было больше. Мещанка Федосья Антонова, имевшая «платочное заведение на трех станках», на одном станке сама ткала платочное полотно (в виде стандартного куска, потом разрезавшегося на квадратные платки, которые оставалось только подметать), а на двух других у нее работали две нанятых ткачихи. Вышеупомянутые мещанки устраивали свои заведения в наемных, то есть арендованных помещениях.
В отличие от них мещанка Феоктиста Матвеева владела столярным заведением, которое находилось в ее собственном доме на Большой Ордынке. У нее работали четверо наемных рабочих: трое взрослых мужчин и один подросток-ученик.
В наиболее развитой в промышленном отношении Серпуховской части на южной окраине Москвы мещанкам принадлежало десять ленточных мастерских с количеством рабочих от двух до четырех человек. В этих заведениях за ручными станками работали женщины, включая хозяйку, и девочки-подростки в возрасте 12–16 лет вначале были ученицами, а потом полноценными работницами. Причем если в восьми случаях существовало единоличное руководство предприятием, то в двух у предприятий были по две владелицы. К примеру, одна из мастерских была устроена родными сестрами, мещанками Марьей и Александрой Ивановыми, у которых в работниках были один взрослый мужчина и одна несовершеннолетняя девочка. Другая довольно крупная ленточная мастерская (в ней было двенадцать работников — восемь взрослых и четыре девочки-подростка) принадлежала мещанкам Дарье Степановой и Арине Максимовой.
Размеры заведений коррелировали с уровнем жизни жителей в разных частях Москвы. Например, в Серпуховской части (сейчас это район между станциями метро «Добрынинская» и «Тульская») проживал по большей части довольно бедный трудовой люд, у которого не было больших начальных капиталов, поэтому там было много небольших предприятий (с числом рабочих три — шесть человек). Лефортовская часть, напротив, демонстрировала расцвет фабрично-заводской деятельности и очевидно большую зажиточность жителей. Здесь доля женщин в промышленности доходила в 1830‐е годы до 30 %, они были активнее, количество наемных рабочих на предприятиях было в среднем в три раза выше, чем в Серпуховской части.