Когда в войну из‐за приближения войск Наполеона стало ясно, что из Москвы надо отправляться на восток (а московские жители в основном укрывались в Ярославской и Владимирской губерниях), как и многие москвичи, Власьева с сыном спрятали все ценное имущество, включая фабричное, закопав его во дворе и в подполе своего дома. Через несколько месяцев, после освобождения Москвы, Власьевы вернулись и обнаружили, что «дом згорел, товар из земли вынут и разграблен».
Когда они узнали, что можно подать заявление на денежную компенсацию, то составили подробные списки, перечислив фабричное имущество и отдельно личное имущество, которое у них было «до нашествия на московскую столицу французских неприятельских войск». Под диктовку матери Алексей Власьев написал от ее имени заявление, а к нему приложил и собственное, которое гласило: «Я имел мастерство, которое производил обще с родительницею своею вдовой, купецкой женой Авдотьею Федоровною Власьевой…»
В списке собственного имущества перечислены вещи, довольно умеренные по цене, показывавшие, что Власьевы жили экономно, хоть и имели фабрику. Скорее всего, их умеренность была связана с тем, что за новый дом приходилось расплачиваться не один год. Из мебели упомянуты: два комода красного дерева (за 50 рублей), шкаф красного дерева (за 40 рублей), два стола красного дерева (оба за 40 рублей), восемнадцать «стульев дубовых с кожаными подушками» (все за 20 рублей), три кровати дубовые (все за 34 рубля), два зеркала в рамах красного дерева (оба за 30 рублей) и др. В числе других предметов названы довольно редкие: «гусли ольхового дерева» (за 25 рублей) и английские «часы карманные нортоновские серебряные» (за 150 рублей). Эти часы были в семье чуть ли не единственным предметом роскоши.
По реестру имущества мы можем узнать об интересных чертах материального мира купеческой семьи. В частности, упомянуты как утраченные: «шесть подушек пуховых, наволоки китайчатые алые», «перина односпальная, наволоки тиковые» (видимо, под периной здесь подразумевается одеяло), женский «капот суконный коричневого цвету», мужской «сертук суконный коричневый», другая одежда и посуда. Наиболее удивительно в этом списке упоминание цвета предметов, например красного цвета наволочек, что свидетельствовало об определенном эстетстве их обладателей.
Прошение с реестром убытков на 20 967 рублей 90 копеек было подано в середине июня 1813 года. Через несколько месяцев погорельцы получили компенсацию — 4 тысячи рублей. Как и у других пострадавших, компенсация составила около 20 % от стоимости имущества.
Власьева смогла восстановить функционирование своей фабрики после военного разрушения. Поменялся профиль предприятия: вместо ситценабивной была устроена бумаготкацкая фабрика, на которой трудились 18 вольнонаемных рабочих на 18 станах и было выработано за год ситцу 15 500 аршин (около 11 тысяч метров). О судьбе фабрики в 1820‐е и 1830‐е годы пока неизвестно.
История Авдотьи Власьевой показывает судьбу человека, который не сдавался в разных сложных жизненных обстоятельствах. Оставшись вдовой с пятью детьми, Авдотья искала способы выживания: построила дом, завела фабрику — одну, потом вторую. Когда всё сгорело в пожаре, то, оказавшись на пепелище, опять не опустила руки — добилась компенсации и возобновила предприятие, хотя и в меньших масштабах.
Авдотья ГрибоваФабрика шалей «из шелку шемаханского»
Рассмотрим пример наследования вдовой после смерти мужа. Самая молодая из вдов, Авдотья Никифоровна Грибова (1800 — после 1850), купчиха 3‐й гильдии, овдовела в возрасте двадцати пяти лет, оставшись с семилетней дочерью и годовалым сыном. Авдотья унаследовала от мужа Григория фабрику по производству шелковых шалей и жилетных материй. При муже в 1814 году на фабрике числилось 60 рабочих, при Авдотье в 1838 году — 18 рабочих, позже, в 1843 году, — 60.
Фабрика была устроена Григорием в 1814 году, когда он был мещанином. Грибовы так и числились в мещанстве, пока не разбогатели и обороты их фабрики не увеличились до размера, который требовал уплаты гильдейского взноса по купечеству и поступления в купеческое сословие. Григорий и Авдотья приобрели хороший дом, фабрика находилась в домовладении Грибовых в Лефортове, на Покровской улице (не путать с Покровкой), ныне Бакунинская улица (на протяжении примерно от метро «Бауманская» до реки Яузы у Электрозаводского моста). Дом был добротный и в 1842 году стоил 10 тысяч рублей серебром.
Вдова Авдотья энергично повела дело. Она почувствовала огромный спрос на шали, вызванный модой. В это время в Россию привозили кашемировые и шелковые шали из Турции, позже из Франции и Англии. Русские фабриканты быстро переняли моду и стали выпускать собственный товар, который был дешевле, поскольку не было трат на доставку, но при этом по качеству не уступал привозному. Наиболее в Москве славились шали фабрики Гучковых, а уже за Гучковыми последовали и другие.
«Журнал мануфактур и торговли» в 1829 году писал:
Шали как предмет роскоши претерпели много гонений; но невзирая на то, употребление их не уменьшилось, а ещё более и более увеличивается. Причина сему, кажется, та, что их нельзя причислить к тем предметам пустой прихоти которые служат только нарядом или убранством, не принося никакой пользы, каковы суть, например, кружева, блонды, дорогие вышивки и прочее. Шали, кроме того, что они придают красоте более грации прелестною драпировкою, служат ещё защитою от суровости климата, сохраняют теплоту и здравие. Дороговизна их чувствительна только на первый раз, но она заменяется чрезвычайною их прочностью.
Грибова стала выпускать шали разных видов. Стандартные размеры шали составляли 1,7 метра на 1,7 метра. В качестве сырья она закупала шемаханский и кашанский сорта шелка-сырца, который в Москву в большом количестве из Шемахи и города Кашана, что в Персии, привозили торговые посредники через астраханскую таможню. Шали и платки выпускались не только чисто шелковые и шерстяные, но также из смешанных тканей (меланже) — шелка с добавлением шерсти. В зависимости от моды шали могли быть одноцветные с узорчатыми «коймами» или набивные с рисунком по всему полю.
С точки зрения маркетинга и рекламы Авдотья действовала чрезвычайно грамотно — регулярно обновляла ассортимент и участвовала во всех всероссийских мануфактурных выставках. Эти выставки русских изделий проводились то в Москве, то в Петербурге. В Москве экспонаты можно было увидеть в Колонном зале Благородного собрания, вход туда был по билетам. В 1835 году от Грибовой были представлены: платки «Терно Бур-де-суси», набивные платки и шали, салоп из шерстяной материи. В 1843‐м были показаны, видимо, новые товары: платки атласные, платки плюшевые, платки ковровые, шали мериносовые, «камальи шелковыя», креп-рашель. Высокое качество полушерстяной ткани креп-рашель фабрики Грибовой было отмечено в изданном Департаментом внешней торговли «Обозрении главнейших отраслей мануфактурной промышленности в России» (1845).
Следует сказать о тех особо модных товарах, которые производила фабрика Грибовой. Платки «Терно Бур-де-суси» изготавливались по французской моде из терно — тонкой ткани из козьего пуха и шерсти (по имени изобретателя Ternaux) с добавлением шелковой нити. Название платка указывает на модный в 1820‐е и 1830‐е годы оранжево-золотистый цвет — у французского слова soucis есть значение «цветы-ноготки», они же календула. Для окраски ткани использовался привозимый из Индии натуральный краситель шафран. Примечательно, что в «Ведомости по Лефортовской части живущих в ней мастеров и художников разных заведений» за 1835 год фабрика Грибовой обозначена как «бордусовая».
Камальи представляли собой род легких накидок на плечи, они делались с капюшоном. Салопы — просторная теплая верхняя одежда с широкими рукавами или без рукавов, делались из шерстяной материи, а снизу подбивались мехом.
В документах, оставшихся после проверок фабрики, Грибова указывала, что ведет дело «сама». В 1830‐е годы шали ее фабрики пользовались большим спросом. Для сбыта эта лефортовская оборотистая купчиха стала арендовать лавку в самом престижном месте продажи текстиля в Китай-городе — в Зеркальном ряду. Тут самый придирчивый покупатель мог приобрести российские ткани наивысшего качества. Для ведения дел в лавке и переговоров с покупателями она нанимала приказчика, московского мещанина Василия Степанова, который работал у нее более двадцати пяти лет. Производство расширялось, и в 1843 году фабрика выпустила товара на 30 тысяч рублей.
Грибова очень рассчитывала передать дело сыну у, и с 1840 года он стал помогать ей на фабрике. Но неожиданно Федор рано умер: его не стало в 1849 году в возрасте двадцати пяти лет. Авдотье пришлось и дальше продолжать дело самостоятельно и оставаться главой большой семьи. Она жила одним домом с вдовой сына Анной и внучатами Михаилом и Марьей.
Ранее, на шестом году вдовства Авдотья Грибова родила третьего ребенка — дочь Александру. Эта девочка показана в ревизской сказке как незаконнорожденная, с отчеством Семенова (по крестному отцу). При этом Грибова неустанно руководила делами фабрики более двадцати пяти лет, с 1825 и по крайней мере до 1850 года, не передоверяя контроль за делами управляющему. Работали у нее ткачами только мужчины, поскольку работа на ручных станах, на которых изготавливали шелковые ткани со сложным узором, была физически тяжелой.
Федосья БольшаяМужа в мещане, а фабрику себе
В истории бизнеса бывали случаи, когда предпринимательницы возглавляли предприятия при жизни престарелых мужей, причем мужья «были отправлены» в низшее мещанское сословие, а жена с детьми при этом оставалась в купечестве, получив гильдейское свидетельство на свое имя и платя налоги от собственного имени. В Москве в 1830‐е годы нами установлено два таких случая. Вот один из них.
Федосья Григорьевна Большая (1782 — после 1850) стала владелицей «шелкового завода» при жизни мужа Василия. Василий прибыл в 3-ю гильдию московского купечества в 1774 году в возрасте четырнадцати лет из крестьян села Капотни Московской губернии (село принадлежало Николо-Угрешскому монастырю). Он уплатил все налоги по крестьянству, потратил несколько лет и немалые деньги на то, чтобы открепиться в Казенной палате от мона