Сначала в субботу утром в купе убивают Жоржетту Тома.
В субботу вечером сообщение об этом появляется лишь в одной газете, остальные расскажут о случившемся только в понедельник. В субботнем вечернем выпуске дается простой перечень имен. В понедельник газеты уже более подробно сообщают о Кабуре, Гароди, Даррес, Риволани. Но, по всей видимости, убийцу что-то беспокоит, и поскольку это «что-то» имеет для него очень большое значение, он убирает одного за другим еще двух пассажиров этого купе.
Грацци думал о Кабуре, который исчез в субботу, оставив в доме зажженную лампу… Убийца он или сам уже убит?
Грацци думал о девушке из Авиньона, которую Габеру так и не удалось найти. А не напал ли уже убийца, который хитрее, а может, и осведомленнее их, на ее след?
— Они убили Риволани? — спросил Габер.
— Так же, как и ее. Ближе чем с двух шагов, из револьвера.
Почему ты сказал «они»?
— Не знаю, — ответил Габер.
Он был бледен, но держался. Ему всего двадцать три года.
И свою работу в это утро он должен был искренне ненавидеть.
Грацци тоже ненавидел свою работу; положив руку на открытую дверь кабины лифта, он думал: они вышли на Риволани в воскресенье вечером, еще до того, как о нем написали в газете, на Кабура, вероятно, тоже. А как с малышкой Бомба?
— Тебе удалось выяснить что-нибудь о девушке из Авиньона?
— В гостиницах никаких следов. Я побывал почти во всех комиссариатах полиции. После обеда надо будет обойти конторы по найму. Но это займет уйму времени, если я буду один. Он действует куда быстрее, чем я, этот тип.
Габер говорил тихо, странным, сдавленным голосом, кивая на лифтовую шахту. Грацци же думал: вот оно и случилось, я никогда не сомневался, что в один прекрасный день такое произойдет. Таркен отправится путешествовать на своем паруснике на два-три года, он может себе это позволить, министры же долго никогда не задерживаются, а меня в два счета загонят в какой-нибудь провинциальный комиссариат марать бумагу, или же, в лучшем случае, если хватит духу, я попытаюсь найти себе работу в какой-нибудь страховой компании или в одном из больших магазинов, что-нибудь в этом роде. Все чертовски просто: нашелся какой-то сумасшедший, который действует куда быстрее нас.
— Хитро придуман этот трюк с лифтом, — сказал Грацци усталым голосом.
Он взял Габера за плечо, потащил его за собой на шестой этаж и остановился у пустой лифтовой шахты.
— Она садится в лифт. Он дает ей немного спуститься, затем открывает решетчатую дверь. Как он догадался, что это именно она, вот чего я никак не пойму. Возможно, ожидал ее на лестнице этажом ниже. А узнать ее леопардовое манто нетрудно. Он то открывает, то закрывает дверь, пока она нажимает на разные кнопки. Если она поднимается, он сразу же закрывает дверь, если спускается, открывает, и лифт останавливается. Ты понимаешь, так он спокойненько довел ее до пятого этажа и остановил лифт там, где хотел.
Грацци закрыл решетчатую дверь, сделал вид, что прицеливается, повторил, что все это хитро придумано и что псих этот силен.
— Почему же она на позвала консьержа?
— В этом-то вся хитрость. Зовут обычно, когда лифт не работает. Но лифт-то работал! Он то спускался вниз, то поднимался, вот и все. Она, вероятно, решила, что выйдет на другом этаже.
Они услышали этажом ниже голос Таркена: он что-то громко говорил окружавшим его полицейским и жильцам дома. И спустились.
Шеф, не вынимая рук из карманов пальто, в сдвинутой на затылок шляпе, посмотрел на Грацци, уперся взглядом в его живот и спросил:
— А что, мистер Холмс, был у этого подонка глушитель или нет?
— Был, — ответил Грацци. — Но куда это нас приведет, если мы за это ухватимся? Прежде чем мы сумеем обойти всех оружейных мастеров, перероем все регистрационные книги и договоримся с полицией нравов, он спокойно успеет еще не раз пустить в ход свой глушитель! К тому же такую грушу, раз уж он так силен, он мог смастерить и сам.
— Ему понадобились бы для этого всякие там пружинки, куча всяких штуковин.
— К нам каждый день поступает оружие, которое нигде не зарегистрировано.
— Но без глушителя.
— Может быть, тут замешана политика?
— Счастливая мысль, — отозвался Таркен. — Я сейчас сварганю свой отчет, направлю его в Управление безопасности, а они тут же вернут мне его обратно, и, прежде чем вся эта история закончится, я окажусь на пенсии, буду себе отдыхать.
— Может, он иностранец?
— Попал в самую точку, — отпарировал Таркен. — Ну конечно же, он чех или словак, они там все хорошо вооружены. Но не волнуйся. Отвечать будем мы, а не таможенники из Орли!
Телефон находился в спальне, возле кровати, на которой лежала Элиана Даррес. Пока Грацци набирал номер, Габер подошел и, не глядя на нее, принялся изучать содержимое сумочки.
Малле сначала стал жаловаться по телефону, что так и не выспался, потом отпустил какую-то непристойность, все-таки он проспал целый час и немного повеселел, успел даже побриться и переодеться. Он будет связным, будет сидеть на стуле в префектуре и каждый час звонить ребятам в Марсель, торопить их, скажет, что это очень важно.
Жуи еще утром допросил мадам Гароди. Он застал ее в приемной, отправившись туда за Элианой Даррес, она показалась ему прехорошенькой, прекрасно одетой, испуганной и скрытной. Она ничего не знает, хочет лишь одного: подписать свои показания и как можно скорее уйти.
— Давно ли она ушла?
— Около получаса.
— Она знает о Риволани и об актрисе?
— Нет.
— Отыщи ее и следи за ней, но так, чтоб тебя никто не видел.
— Зачем?
— Если ты этого не понимаешь, то и объяснять не стоит. Не спускай с нее глаз, но никому не попадайся на глаза. Я совсем не хочу, чтоб ее тоже нашли с дыркой в голове.
— А если устроить кордон из полицейских у ее дома?
— Вот именно, — отозвался Грацци, — подними побольше шуму. Я хочу схватить этого типа, а не заставить его смыться!
— Кстати о шуме, в коридоре полно газетчиков. Что им сказать?
— Сейчас 12 часов 12 минут, — сказал Грацци, взглянув на наручные часы. — Вот если после этой минуты газетам хоть что-то будет сообщено, клянусь жизнью моего малыша, пулю в башку получишь ты.
Он повесил трубку.
Парди обедал дома. Он пользовался телефоном одного из соседей, который уже давно сожалел, что решился оказать ему подобную любезность. Он с полным ртом подошел к телефону.
— Мне нужен Кабур, — сказал Грацци.
— Я исполняю приказы только своего шефа, — отрезал Тино Росси.
— Так вот, это приказ.
— Что у вас там происходит?
— А ты как думаешь?
— Ладно, ладно, — ответил Тино Росси.
И повесил трубку. Грацци не сомневался, что он отыщет Кабура.
Он работал на редкость методично, четко, спокойно, никогда не выходил из себя и был уверен, что в один прекрасный день прославится и даже — а почему бы и нет? — возглавит сыскную полицию. Он всегда находит то, что ищет, потому что он корсиканец и у него повсюду друзья, только он один у Таркена умудряется всегда обедать дома.
Алуайо нигде не было, найти его было невозможно. Должно быть, в это время, выставив на покрытый клеенкой стол пузырьки с лекарствами, он жевал свой бифштекс в одном из дешевых ресторанов на улице Дофины и жаловался официантке на изжогу. На набережную Орфевр он вернется в ту самую минуту, когда часы Дворца правосудия пробьют два, стараясь держаться прямо, совсем как англичанин, очень бледный, докуривая свою единственную за день сигарету.
— Пусть он сегодня же, не откладывая, вызовет эту Гароди, родственников Кабура, родственников Даррес, пусть еще раз вызовет торговца автомобилями и сестру Жоржетты Тома и допросит их. Пусть отыщет мужа Жоржетты Тома и Боба, чтобы я вечером смог записать их показания. Я позвоню около двух часов.
И Грацци повесил трубку.
— А мне что делать? — спросил Габер, стоявший возле него.
На этот раз он был не в своем коротком пальто с капюшоном, а в блестящем нейлоновом темно-синем плаще, с оранжевым галстуком.
— Ты поедешь со мной на площадь Клиши, мы там пообедаем. Затем, пока я буду разговаривать со студентом с улицы Дюперре, машина в твоем распоряжении. Ты должен отыскать мне эту Бомба.
Жан Лу в знак согласия кивнул головой, но вид у него был еще более неуверенный в себе, чем обычно.
Они ели свинину с картофелем и кислой капустой в пивной с широкими окнами, глядя на игру солнца и тени на площади, как два месяца назад, когда в самую жару занимались делом о мошенничестве. Расследование его заняло всего неделю, Таркен тогда догадался, кто тут был замешан.
Грацци думал о шофере грузовика, о его сапогах на меху, о последних шагах, которые он сделал, выйдя из машины на покрытый цементом двор, направляясь к двери, чтобы открыть висячий замок и поднять створку, и на этом все кончилось. Он не слышал, как убийца приблизился к нему, как оказался за его спиной; получив пулю в затылок, он пролетел целый метр, а потом пришла жена и выключила фары.
— Как ты думаешь, что так беспокоило убийцу? Что мог знать такого этот Риволани, что это не давало убийце покоя?
Габер с набитым ртом ответил «не знаю», но в общем-то, если бы Риволани что-то заметил, он бы ему сказал, ведь он его сам допрашивал.
— Ты не понимаешь, — сказал Грацци. — Может, он и видел что-то, но не обратил особого внимания, для него в этом не было ничего примечательного, а для нас это могло бы представлять интерес! Чего ради, по-твоему, человек за два дня убирает двух свидетелей, которые находились в том же купе?
Габер ничего не ответил, лишь кивнул головой, допил свою кружку пива, отлил себе половину оставшегося в кружке у Грацци и также выпил.
— Он у себя наверху, — сказала консьержка. — Но, надеюсь, вы не будете с ним слишком строги, на нем и так лица нет.
Ему открыл дверь парень лет двадцати, брюнет, высокий, красивый, с матовой кожей, с непокорной прядью волос, спадающей на лоб. Звали его Эрик Гранден, но, посмотрев его бумаги, Грацци увидел, что настоящее его имя Шарль. Он курил дорогие сигареты «Житан», курил беспрерывно, прикуривая одну сигарету от другой, держа их своими длинными нервными пальцами. Он был худощав, и темно-синий пуловер с треугольным вырезом, надетый прямо на голое тело, был ему немного велик.