– Бедняга, – искренне посочувствовал Терехин. – Что он, сам не мог из заячьих силков выпутаться?
– Мог, но боялся бабочку помять, – сообщила Галочка. – Сидел и ждал, пока его найдут. А когда нашли, заявил, что свой приз он уже получил. Вернулся, заперся у себя в деннике и отказывается выходить. На бабочку любуется.
Как же у гениев все в голове запущено, подумал Ванька и поприветствовал Маруську. Та поприветствовала его радостным меканьем и щедро выдала аж три литра молока, на радость Офелии. Терехин передал удой Галине, а сам вернулся в денник, завалился на кровать и тупо уставился в потолок. Навалилась дикая апатия, лень было даже пальцем шевелить.
На ужин Ванька не пошел, сославшись на головную боль, но все равно его не оставили в покое. Явился Пашка, подозрительно грязный и возбужденный, и загрузил мозг свежей идеей, где искать журнал. Хлебников предположил, что открытие Беркутова находится в дупле дуба. Так как дуб в ближайших окрестностях только один – рос за конезаводом, Хлебников не сомневался, что шарада Казика давала прямую наводку именно на этого исполина. После ужина он внимательно изучил вековое дерево, заметил дупло, и его осенило. Проблема была в том, что предмет Пашкиного интереса располагался высоко, а сам Хлебников категорически влезть на дуб не мог. Все время срывался и шмякался вниз. Устав изображать из себя макака, Павел рванул за помощью к товарищу.
Ванька в идею с дуплом верил слабо. Данная версия никак не связывалась логической цепочкой с другими известными Ваньке подсказками графа, но все равно пришлось переться на улицу. Иначе Павлуша, разгоряченный своей догадкой, от него не отстал бы до утра. А еще хуже, сам бы полез на дерево и свернул себе шею.
На подходе к месту товарищей ждало разочарование – их опередили. На дубу сидел Казимир и активно проверял Пашкину версию, засовывая в дупло ручищи. Матильда бегала вокруг ствола, собирала желуди в пакет и переживала за жениха. Мозги у всех членов семьи Хлебниковых определенно работали в одной тональности.
– Тихо, – шикнул Пашка, дернул Ваньку за рукав и увлек в кусты.
– Ай, дуду-дуду-дуду! Сидит ворон на дубу… – шепотом пропел Ванька и хихикнул, наблюдая из кустов за влюбленной парочкой.
– Ничего нет, – сообщил Казимир сверху.
– Я же тебе говорила! Слишком просто. И потом, моя подсказка никак не вяжется с дуплом. Как привязать азбуку к дуплу? Никак не привяжешь.
– К дубу азбуку тоже не привяжешь, – возразил Казик. – Разве что – золотой цепью.
– Казюль, ты гений! – воскликнула Матильда. – Дуб – златая цепь – азбука. Может быть, граф намекал на книгу? Слезай скорее, а то свалишься, не дай…
Договорить Мотя не успела. Казик сказал «ой» и полетел на землю. Раздался глухой звук. Матильда охнула и бросилась к любимому. Пашка тоже ломанулся было к дядьке на помощь, но притормозил, потому как потерпевший бодро поднялся на ноги и со всей страстью привлек испуганную профессоршу к себе с явным намерением совершить грехопадение прямо тут, под вековым дубом.
– Казик, что ты делаешь? Мне надо Галочку сменить, – пролепетала та.
– Мотенька, будь моей навеки, – прорычал Казимир, комкая возлюбленную.
– Да, – с придыханием сказала Матильда и принялась судорожно расстегивать блузку.
Молодые люди шустро испарились, оставив влюбленных наедине. Ванька хихикал и радовался за парочку. Хлебников шел рядом с кислой физиономией и бурчал:
– Ой, блин, как неудобно… Как неудобно, блин!
Пашку мучила совесть, что он шпионил за собственными родными, причем небезуспешно. Совесть, правда, мучила его недолго. Когда они вошли в двери конезавода, глаза Хлебникова вновь загорелись огнем.
– Ты слышал, что Тетямотя сказала? – спросил он, ткнув Ваньку кулаком в бок. – Тебе не кажется, что в ее ассоциации что-то есть? У меня по рукам прямо мураши пошли, а это верный признак, что мы на правильном пути.
– Твои родственники на правильном пути, – уточнил Терехин.
– Да ладно! – отмахнулся Хлебников. – Если мы отыщем журнал, Матильда не обеднеет. Она ведь скоро станет очень состоятельной дамой, когда замуж за Казика выйдет.
– А ты уверен, что кто-то вообще получит приз?
– Дык зачем приз, если будет журнал? – ошарашил его Пашка.
– Ты чего, Паш?
– А ничего. Фиг ему! – Хлебников сунул Ваньке в нос кукиш.
– Кому? – растерянно глядя на фигу, поинтересовался Терехин.
– Тому, кому журнал позарез нужен. Тому, кто устроил весь этот цирк. Столько стрессов, разводок, трупов, несчастных случаев… Запер нас здесь, как подопытных кроликов, еды лишил и наблюдает, сука. Обойдется! Должна же быть хоть какая-то компенсация за страдания. Журнал не отдам, и баста! – гневно заявил Пашка, уверенный, что разгадка тайны Беркутова уже у него в кармане.
– Допустим, ассоциация Моти верна – дуб и азбука указывают на книгу, – кивнул Ванька, решив Хлебникову не возражать. В конце концов, у всех бывают срывы, и спокойный Пашка, специалист по улаживанию конфликтов, – не исключение. Успокоится и думать забудет о своем безумном решении присвоить журнал.
– Допустим, – согласился Пашка.
– Как нам в таком случае привязать к книге наш кипарис, картину, из-за которой пострадал несчастный Буденый, окна с видом на манеж и загадочного господина с окончанием на «он» из шарады, которую мы так и не разгадали?
Пашка подумал немного и скис.
– Знаешь, давай завтра во всем разберемся. Сейчас дико хочется спать, – сказал он и направился вместо опочивальни в кухню.
Ванька бодро пошел следом – спасать от прожорливой сволочи Хлебникова свой ужин, который оставил для него заботливый Казимир.
– Помнишь, когда вылавливали Буденого, Филарет вскользь сказал, что его подсказка тоже антифраза? – спросил Терехин, усевшись за стол и поставив перед собой тарелку с зайчатиной. Пашка кивнул, сунул руку в Ванькину тарелку, но, ойкнув, отдернул лапу, опасаясь новых ударов вилкой. – Так вот, когда художник бредил, он постоянно повторял «Чернеет швартов публичный» и одно странное слово. Потом он у меня поинтересовался, не встречалось ли мне в имении судно с парусами. Я сначала решил, что он сбрендил, а теперь думаю – живописец просто антифразу свою расшифровал и прощупывал меня на предмет привязки ее к месту.
– Одно другому не мешает. Определенно сбрендил, раз свои секреты всем подряд выдает, – рассудительно сказал Хлебников и снова сунул руку в Ванькину тарелку. А прожевав украденный таки кусок, торжественно провозгласил: – Белеет парус одинокий!
– Здорово у тебя получается, – похвалил Ванька. – Я не сразу сообразил.
– Что тут соображать? Подставляешь обратное значение к словам, и все дела. Ты мне лучше скажи, что за слово художник повторял? Если помнишь, конечно.
– Его не забудешь… – нахмурился Ванька. – Оно у меня постоянно в башке вертится, собака такая. То слово ойнйойко.
– Жесть! Вот где засада. Тут без Зебельмана не разобраться.
– Почему?
– Потому что заковыристое слово – математический ребус, – пояснил Пашка и снова зевнул. Найти в кухне что-то съестное, кроме луковицы, сырой картошки и пачки макарон не вышло, и Хлебников затосковал.
– А почему тогда в слове нет цифр? – озадачился Ванька.
– Цифры закодированы буквами. Короче говоря, надо найти ключ, чтобы перевести буквы в цифры. Все, я пошел.
– Азбука! – заорал Ванька.
Хлебников притормозил, шмякнулся на стул, засуетился, вытащил из кармана блокнот и быстро написал на листе все буквы алфавита.
– Как, ты говоришь, слово звучит? Ойнийойко? Переводим по буквам в цифры. «О» – это 16-я буква алфавита, повторяется она три раза. Далее «Й» – 11-я… – вскоре на листе бумаги появился ряд цифр 1611151116111216.
– Фигня какая-то, – расстроился Ванька и предложил: – Может, теперь цифры перевести обратно в буквы?
Хлебников кивнул и написал на листе буквы «АЕАААДААА-ЕАААБАЕ».
– М-да, не выходит каменный цветок.
– А что, если все цифры сложить? – не унимался Терехин.
Сложили, вышла цифра 36. Никаких ассоциаций число не вызывало. Снова сложили, получилось 9. На том молодые люди окончательно зашли в тупик.
– Я же говорил, что без Зебельмана тут не разобраться. Давай, сгоняем к нему? – раззадорился Хлебников.
– Ага, Григорий очень обрадуется, когда ты попросишь помочь разгадать его собственный ребус.
– Почему? – не понял Пашка.
– Потому что они с Филаретом в паре играют, а так как на берегу художник говорил, что ему досталась антифраза, значит, ребус выпал Григорию.
– Прикольно, – хихикнул Пашка. – Он, наверное, его уже на двести пятьдесят тысяч числовых вариантов разложил. Придется нам самим думать. Может, ключ к ребусу вовсе не азбука? Помнишь, Дона говорила, что граф, по мнению историков, был очень высокого мнения об интеллектуальных способностях своей возлюбленной и наверняка не задал бы ей такой тупой ребус. Скорее всего, ключ где-то в других подсказках надо искать. Раскинем мозгами завтра, на свежую голову.
– Ладно, вали спать. Я Офелию проведаю и тоже пойду.
Ванька проводил Хлебникова и направился в апартаменты графа Беркутова.
Галочки в комнате не оказалось. Чебурашка дрыхла, посасывая пальчик во сне. Терехин склонился над люлькой и долго рассматривал ее личико, пухлые щеки, носик, рыжий чубчик. Странно, раньше он не замечал, что Офелия очень похожа на Кристину, только другого колера. Осторожно взял маленькую ручку, поцеловал. Пальчики приятно пахли молоком. И такая нежность его вдруг охватила, что захотелось прижать малышку к себе.
– Я тебя никому не дам в обиду, слышишь? – прошептал он, не удержался и чмокнул Офелию в курносый нос. Девочка недовольно крякнула во сне, пришлось оставить малявку в покое.
Решив дождаться Галочку, Терехин послонялся по кабинету, уселся за рабочий стол и попытался представить себя в девятнадцатом веке, на месте графа Беркутова. Вжиться, так сказать, в атмосферу. Вдруг в голову что-нибудь умное придет? Ванька сосредоточился, но ничего не вышло. Окунуться в прошлое мешала дурацкая напольная вешалка века нынешнего, стоящая у стены напротив письменного стола. Криста купила ее незадолго до отъезда и привезла с собой на тот случай, если негде будет хранить готические туалеты. Платья в итоге разместила в шкафу, а вешалку использовала как сушку для пеленок Офелии и своего белья.