– Ну чем не Большой американский каньон? – восхищалась Лизка, размеренно шагая по упругой глинистой тропке меж красно-коричневых откосов в полтора человеческих роста.
Мои запасные калоши оказались ей великоваты, и подруге приходилось следить, чтобы не расстаться с ними: упругая глина под ногами так и норовила Лизавету разуть. Дважды ей это даже удалось, и оба раза я заботливо возвращала подруге потерянную калошу. Лизка радостно хохотала и говорила, что она прям как Золушка, только деревенская, и спрашивала, где тут у нас тыквы растут, хотелось бы, мол, и их как-то адаптировать в нашу сказку.
Для тыкв был еще не сезон, но угроза потери резиновой «туфельки» сохранялась, поэтому я, шагая вслед за Лизкой, внимательно смотрела под ноги.
И вдруг встала как вкопанная, заметив знакомые следы. Это были отпечатки тех самых чоботов, с явления которых в мой милый деревенский дом все и началось! Я не могла ошибиться: насмотрелась на такие же грязные следы, пока отмывала их с пола. К тому же размерчик у обувки был редкий – сорок восьмой, наверное.
Следы незабываемых чоботов тянулись не к деревне, а от нее, значит, мой брат-участковый напрасно за меня волновался – подозрительный гражданин Соколов Пеструхино уже покинул. И сделал он это совсем недавно! Я присела и пальчиком потрогала глину. Еще не сухая! Точно, след свежий. Утренний или ночной.
– Аля, ты чего там? – Лизка, заметив, что на ее болтовню никто не реагирует, наконец оглянулась и побрела обратно ко мне. – Что тут у тебя?
У меня было много чего – большой набор противоречивых чувств: облегчение от того, что опасный «хтось» убрался подальше, опасение, что ушел он не с пустыми руками, обида, досада и вишенкой на этом слоеном торте – жгучее любопытство.
– Ого! – Лизка оценила размер наследивших чоботов. – В этой деревне живут великаны? Знаешь, мне всегда нравились мужчины баскетбольного роста!
– Тебе нравятся мужчины любого роста, – напомнила я, разгибаясь и оглядываясь в поисках хоть какой-нибудь подсказки.
Что мне делать? Неужели оставить все, как есть – пусть Соколова и пропавший шишак ищут те, кому положено, как сказал Митяй?
– Тут ты права, – согласилась Лизка и загрустила. – Габариты мужика не так важны, был бы человек хороший, да где ж его найти…
Мы обе понимали, что именно эти затянувшиеся поиски, а вовсе не тоска по пасторальным видам и натуральным продуктам привели подругу ко мне в деревню. Однако и тут хорошие мужики не валялись ни на дороге, ни на обочине, как созревающие тыковки, дожидаясь Лизкиного внимания.
– А хочешь, я свожу тебя в деревенский клуб? – предложила я.
И прозвучало это как бы в развитие темы поиска хороших мужиков – клуб-то место приличное, хотя на самом деле я решила не оставлять на произвол судьбы фамильный шишак Буряковых. Ведь завклубом Епифанов, которого упоминал Митяй, знает об этом уборе больше других и сможет мне о нем рассказать.
Нелепо же пускаться на поиски того, о чем имеешь смутное представление, правда? Хотя это в традициях устного народного творчества: ходил же там кто-то «туда, не знаю куда», чтобы добыть «то, не знаю что»…
– В клу-у-уб? Какая прелесть! – Лизка забила в ладоши, звеня браслетами «Пандора» на запястьях. – А он какой – ночной?
– Дневной, – осадила я ее. – И иногда вечерний. Но я давно там не бывала, так что не знаю программы мероприятий.
– Ничего, разберемся на месте! – не стушевалась моя боевая подруга.
Мы повернули назад, к дому, и по пути обсудили животрепещущий, по мнению Лизки, вопрос: как ей одеться в вечерне-дневной деревенский клуб. Этот оригинальный формат подруге был незнаком, у нее только опыт походов в городские ночные клубы имелся.
– Я привезла одно вечернее платье, два коктейльных и три как бы кэжуал, но модненьких, в них можно в гости, – на ходу загибала пальцы Лизка. – Мы же сходим к кому-нибудь в гости?
– Обязательно, – пообещала я. – К моей тетке Вере, например, матери Митяя, с которым ты уже знакома…
– Ага! – Лизка грозно улыбнулась, и я мимолетно посочувствовала Митяю. – Туда я надену синее в ромашках, оно с виду скромное, но та-ак подчеркивает бюст… А в клуб что? Туда же ходят принаряженными?
– Не то слово, – подтвердила я. – Одна бабушка ходила в этот клуб в жемчужном головном уборе, доставшемся ей от предков.
Я решила, что какой-то минимум вводной информации подруге не повредит, иначе она потом будет встревать в мой разговор с Епифановым.
– В кокошнике, что ли? – Лизка поставила ладони домиком, накрыла ими свою голову и вопросительно поморгала.
– Типа того. – Я опустила ее рукотворный домик ниже – на лоб. – Вот тут такие шишки встык, как грибы на пеньке, а сверху платочек.
– А жемчуг где?
– Как раз в шишках, они из него и сделаны.
– Супер! Я хочу это видеть!
– Я тоже, – я не удержалась от вздоха. – К сожалению, эта роскошная вещь совсем недавно пропала, предположительно была украдена, но это большой секрет.
– Блин! – Лизка расстроилась. – Надо было мне раньше приехать…
Мы вернулись домой, пообедали и стали собираться в клуб.
Субботним вечером в клубе были танцы. Вернее, не в самом клубе, а возле него.
На асфальтированный пятачок у входа в одноэтажное здание, культурную миссию которого акцентировали две низенькие и толстенькие, как бочонки, псевдогреческие колонны по обе стороны двойных дверей, вынесли стол и стул. На столе помещался бумбокс с колонками, на стуле сидел длинноволосый юноша, управляющий работой аудиоцентра.
Юноша откровенно скучал: ранним вечером на импровизированном танцполе толпились возрастные граждане, преимущественно старушки-веселушки, и музыка для них звучала соответствующая.
«Ах, какая женщина, ка-а-кая женщина! Мне б такую!» – сладострастно, с придыханием, басовито ныл бумбокс. Пожилые дамы покачивались, поводя плечами в шалях и высомерно взирая поверх голов кучкующихся поодаль зрителей. Молодежь грызла семечки, шушукалась и ждала своей очереди.
– Какая знойная дискотека, – без восторга заметила Лизка, просканировав толпу на предмет мужских особей и не увидев ни одного достойного внимания экземпляра. – Кто старый, кто малый… А где нормальные мужики?
– Лиз, нормальные деревенские мужики на танцульки не ходят.
– А неженатые?
– Тем более! Если, конечно, не хотят, чтобы их тут захомутали. – Я пригляделась к группе, предательски позвякивающей бутылочным стеклом. – Но вон там, за деревянным столом под елкой, видишь? Бородатый дядька с пивом – это мой сосед Семен Буряков. Он как раз неженат.
– И пусть таким остается, – искренне пожелала Лизка, посмотрев на Семена и скривившись. – Нет, я все понимаю: глубинка модными веяниями не облагорожена. Но такую бороду на Руси уже лет триста не носят – с тех пор, как царь Петр бояр побрил!
– Считай, винтажная борода, – я подпустила шпильку, – а ты же у нас любишь все старинное, с барахолок…
– А еще кто-нибудь есть? – прямо спросила Лизка.
– Пойдем, я тебя с местным культуртрегером познакомлю. – Я потянула подружку ко входу в здание. – Товарищ Епифанов, не помню, как его имя-отчество, тут и завклубом, и директор библиотеки, и киномеханик в одном лице.
– И за все эти труды ему платят? Он три зарплаты получает? – заинтересовалась Лизка.
– Вот не знаю, может, он на общественных началах работает, как энтузиаст.
Безымянный товарищ Епифанов в комнатке с громким названием «читальный зал» вдохновенно ваял стенгазету, посвященную 125-летию Сергея Есенина. Тройной лист ватмана украшало незаконченное изображение заоконной белой березы, принакрытой снегом, словно серебром.
Березу товарищ Епифанов рисовал с натуры, только заменял зелень листвы искристым снегом. Позировал ему за неимением других деревьев фикус в горшке, вытащенный на середину комнаты. Снежок на нарисованных ветках имитировали посаженные на резко пахнущий клей клочья ваты.
Мы застали творца в ответственный момент: он как раз посыпал художественно заляпанный клеем ПВА бумажный лист блестящей крошкой из размолотых елочных игрушек.
– Очень красиво! – громко сказала Лизка – то ли художество оценила, то ли его автора.
Товарищ Епифанов в процессе творческой работы был ориентирован к нам сухопарым тылом. Сразу видно было, что он (и тыл, и Епифанов в целом) не толстый и крепкий.
– Особенно удалась фирёза, она же берёкус, – пробормотала я, подумав, что гибридные растения и животные – это, по-видимому, какая-то местная фишка.
Епифанов вот фикус с березой вдохновенно скрестил.
– Я Лизавета Николавна. – Лизка смело пошла на художника с протянутой для приветствия рукой. – Из газеты «Финансисть», должно быть, знаете такую?
– А как же! А как же! – приятно взволновался Епифанов, роняя кисть и пузырек с блестящим крошевом, чтобы потрясти холеную Лизкину лапку сразу двумя руками. – Я Виктор Игнатьевич, заведую тут вот этим всем.
Руки у него были заняты, и «вот это все» он обвел только взглядом, но горделивым, любовным. Лизка, видимо, умилилась, потому как разулыбалась. Или же ей понравилось честное и благородное лицо Епифанова – тонкое, породистое и чисто выбритое, без намека на замшелую допетровскую бороду.
– А мы зашли взглянуть, чьими стараниями тут кипит культурная жизнь, – сказала Лизка и кивнула на окно, за которым не было есенинской березы, зато имелось скромное народное гулянье.
Из динамиков как раз полилось бессмертное, пугачевское, про миллион алых роз.
Я ассоциативно вспомнила клумбу бабу Дуси, ларец, шишак и прервала процесс приятного знакомства деловитым вопросом:
– Виктор Игнатьевич, а правда, что в Пеструхине есть культурные ценности, достойные музея?
– А как же! – Епифанов всплеснул руками. – Взять хотя бы саманный кирпич – единственный сохранившийся артефакт восемнадцатого века, когда переселенцы с юга России строили в нашей деревне первые жилища!
– Кирпич? – повторила я в сильном сомнении.
Меня-то интересовали камешки помельче. Или жемчуг – это вообще не камни?