– А еще что? – не стушевалась Лизка, проглотившая информацию про кирпич не поморщившись.
– Деревянная парта с откидной крышкой – творение местного столяра, свидетельница того, в каких спартанских условиях учились сельские дети сто лет назад, керосиновые лампы, чернильницы-непроливайки, перьевые ручки, литые утюги, – зачастил Епифанов.
– Все это очень, очень интересно! – убедительно соврала Лизка. – Но нас интересует в первую очередь шишкарь… Нет, шишкун… Шишец… Блин, да как же его?!
– Шишак, – подсказала я.
– О! Торопецкий шишак Евдокии Буряковой? Это действительно реликвия, которой место в музее. Жаль, что его уважаемая владелица не желает этого понять, – вздохнул завклубом.
– Он в самом деле такой замечательный, этот шишак?
– Расскажете нам о нем?
– Он прекрасен, – Епифанов ответил сначала Лизке, а потом мне. – С удовольствием и расскажу и покажу! У меня фотографии есть, пойдемте в мой кабинет.
Виктор Игнатьевич проворно повернулся, вышел из библиотеки и повел нас за собой по коридору с дивно скрипучими полами.
– Не женат, говоришь? – шепнула мне на ухо подружка, одобрительно оглядывая поджарый тыл легко шагающего Епифанова. – Алкаш небось, нет?
– Был, но завязал, давно уже ни в чем таком не замечен.
– Алиментщик?
– Нет, дети уже взрослые, в городе живут.
– Импотент, извращенец, сексуальный маньяк?
– Вот уж этого не знаю, но ты как-то все в одну кучу…
– Хм… – Лизка ускорилась, догнала легконогого Виктора Игнатьевича и поплыла с ним бок о бок, сметая пыль с подоконников полой модной шелковой разлетайки. – А вот скажите, уважаемый Виктор Игнатьевич, почему вы сами не участвуете в массовом мероприятии типа танцы?
– Так я же стенгазету готовлю! Кто, если не я… Помощников нету… Все сам да сам… – долетело до меня.
Я чуть отстала, не торопясь присоединяться к Лизке с ее потенциальной жертвой. Если моя подруга сделала стойку на Епифанова, быть большой охоте, и ни к чему мне ввязываться в этот эпический процесс, буду только путаться под ногами.
Тем более лично мне Епифанов как мужчина не нравится. Я люблю высоких, статных, чтобы косая сажень в плечах, руки-лопаты и громовой смех…
Плебейские у меня вкусы, видимо.
– Алисушка, ну что же ты отстаешь? Виктор Игнатьевич интересуется, какой мы будем чай пить – черный со смородиной или зеленый с жасмином? – ласково спросила Лизка, когда я неспешно, нога за ногу, подошла к распахнутой двери кабинета, больше похожего на скромную келью.
Подруга уже вовсю хозяйничала там, расставляя на столе чашки и блюдца. Товарищ Епифанов доставал из стратегической заначки в нижнем ящике шаткого стола пряники и печенье. На подоконнике закипал электрический чайник.
Я поучаствовала в процессе, красиво разложив на щербатых тарелках каменной твердости пряники и печенье, которым можно было забивать гвозди. Победно затрубил закипевший чайник, и мы уселись за стол. За пряниками с печеньками я осмотрительно не тянулась, а вот фотографии, которые тоже были разложены на столе, рассмотрела с живым интересом.
– Вот он, торопецкий шишак, украшенный зерновым жемчугом, – пояснил Епифанов, раскладывая фото веером. – Скажу вам, уникальная вещь! Ни у кого, кроме торопчанок – жительниц Торопецкого уезда Тверской губернии, – таких головных уборов не было. Даже августейшие особы восхищались торопецкими шишаками! Известно, что жена купца Поджарова однажды явилась во дворец в жемчужном шишаке стоимостью сорок тысяч рублей – это теми еще деньгами! – и сама императрица Екатерина Вторая ахала, восхищенно рассматривая ее убор.
– Те сорок тысяч – это на нынешние деньги сколько будет? – предсказуемо заинтересовалась Лизка.
– А вот для сравнения. – Епифанов поднял глаза к потолку и зачастил наизусть: – В провинциальной Твери в одна тысяча восемьсот тридцать восьмом году пресноводная рыба стоила от двадцати до шестидесяти копеек за килограмм, говядина – сорок копеек, десяток яиц – двадцать три, курица живая – семьдесят, гусь – рубль двадцать, коровье масло – рубль за кило, мед – двадцать рублей за пуд…
– Пуд, – повторила Лизка, глядя на завклубом, как завороженная. – А вы, я вижу, основательно изучили вопрос.
– А как же! Я очень долго Буряковых убеждал, что эта вещь должна быть народным достоянием.
– Получается, шишак купчихи Поджаровой стоил как сорок тонн коровьего масла? – охнула я. – Сейчас килограмм нормального сливочного масла меньше чем за шестьсот рублей не найти, значит, сорок тысяч тогдашних рублей – это минимум двадцать четыре миллиона?!
– Скока-скока?! – Лизка, хоть и не ела каменных пряников, подавилась и закашлялась.
Виктор Игнатьевич заботливо похлопал ее по спине и попытался понизить градус народного волнения:
– Ну, у Евдокии Буряковой не настолько дорогой убор, ее предки не из самых богатых были, крестьяне все же. Буряковский шишак эксперты оценили в три миллиона рублей.
– Какие эксперты? – насторожилась я.
Вот, значит, кто раструбил про жемчужный шишак – энтузиаст-культуртрегер!
Епифанов, уловив в моем голосе неодобрение, слегка смутился.
– Каюсь, я отправил фотографии в наш краевой музей… Надеялся, что там заинтересуются таким экспонатом и помогут уговорить Евдокию Никаноровну.
– Неужто не заинтересовались? – не поверила Лизка.
Сама-то она уже вся была воплощенный живой интерес: смотрела на фото и явно прикидывала, как выглядела бы в легендарном шишаке. Эффектнее, чем баба Дуся, без сомнения.
– Заинтересовались, конечно! Но не смогли предложить владелице реликвии адекватную цену. – Виктор Игнатьевич вздохнул и развел руками. – В области у нас хороший музей, но все же не Третьяковка и не Эрмитаж, бюджеты не те…
– А у Буряковой вашей такая ценность откуда? – наморщила лоб Лизка. – Вы же говорите, она не из богатых и знатных?
– Так то и интересно, что до конца девятнадцатого века украшенный жемчугом кокошник-шишак бытовал не только в купеческой, но и в мещанской, и в крестьянской среде!
– Но откуда дровишки? – Лизка постучала красным лаковым ноготком по жемчугам на фото. – В смысле, где крестьяне, а где жемчуга?
– А! Во-первых, у местных был собственный жемчужный промысел, – охотно объяснил Епифанов. – Во-вторых, торопецкие по воле царя Петра с начала восемнадцатого века пользовались особыми льготами, так что были зажиточными.
– Кстати, о петровских временах, – ехидно нашептала я на ухо подружке. – Тот бородач, которого ты заклеймила позором, как раз и был Семен Буряков, внук Евдокии Никаноровны, владелицы жемчужного шишака.
– Так что ж ты сразу не сказала?! – Лизка обиженно поцокала, встала и одернула на себе модную разлетайку. – Огромное вам спасибо, Виктор Игнатьевич, за интереснейший экскурс в историю! Нам, к сожалению, уже пора, но мы еще обязательно встретимся, если вы, конечно, не возражаете…
Разрумянившийся Епифанов не возражал.
Сопровождаемые гостеприимным заведующим, мы с Лизкой вышли из клуба и двинулись прочь, в ночь, под тоскливое нечленораздельное мычание модного рэпера: старомодные танцы уже трансформировались в дискотеку, и асфальтированный пятачок окупировала деревенская молодежь.
– Черт знает что такое, – бурчала Лизка, обходя половецкие пляски по периметру. – Деревня, глушь, а неженатых мужиков навалом, причем и культурные есть, и состоятельные, а я об этом знать не знаю! А моя лучшая подруженька сама, значит, в сельскую жизнь забурилась, а мне о здешних брачных перспективах ни гу-гу!
– О брачных перспективах я думала меньше всего! – попыталась оправдаться я, но, разумеется, не преуспела.
Переспорить матерого рекламного менеджера – задача не из легких.
– Да-да, конечно! – Лизка скорбно скривила рот и потопала дальше, сокрушенно покачивая головой.
– Ну, хочешь, я тебя с Семеном познакомлю? – предложила я, догнав ее и взяв под руку. – Это несложно, он же мой сосед…
– Что?! Он еще и твой сосед? – Лизка закатила глаза. – Боже, с кем я дружу… Даже не знаю, Алиска, ты очень хитрая или совсем глупая?
– Я жутко голодная, – честно сказала я. – Пойдем на ужин к тетке Вере или дома перекусим, чем городской супермаркет послал?
– К той тетке, у которой неженатый сын-шериф? – уточнила подружка и, получив подтверждение, снова завела глаза: – Она еще спрашивает!
По Лизкиному лицу было видно, что она не притворяется, а всерьез обижена.
– Ты же не думаешь, что этот медвежий угол – заповедник завидных женихов? – уточнила я, надеясь рассмешить подружку и вернуть ей хорошее настроение. – Поверь мне, в этом плане тут совершенно нечего ловить… Ой!
Заслышав мягкий шелест сзади, я отпрыгнула в сторону, пропуская неслышно подкравшуюся большую темную машину грозных очертаний, но брутальный «Хаммер» не проехал мимо нас и остановился. С тихим жужжанием опустилось стекло, и в окошко выглянул незнакомый мне джентльмен благородной наружности: виски серебряные, очки золотые.
– Вечер добрый, девушки, вы местные? Как к источнику проехать, не подскажете?
– Прямо до ближайшего перекрестка, потом направо, по улице почти до самого конца и за сгоревшим домом налево, – объяснила я, хоть и не девушка, но почти уже местная. – Мимо не проедете, там указатель будет: «К источнику».
– Спасибо, девушка!
«Хаммер» укатился по затянутой вьюном узкой улочке, как черный бильярдный шар по зеленому сукну. Лизка проводила его долгим пристальным взглядом.
– Нечего ловить, да? – с прискорбием вопросила она, укоризненно посмотрев на меня, когда «Хаммер» скрылся за углом.
Я молча развела руками.
Лизка вздохнула:
– Ладно, пошли уже к тетке твоей, интриганка.
И вот за что она меня так, а?
К тетке Вере мы пошли с бутылкой коньяка из моих запасов и баночкой икры из щедрых даров подружки.
Лизка нарядилась в псевдокрестьянское платье с ромашками и была в нем чудо как хороша. Митяй, увидев ее, уронил челюсть, будто сломанный Щелкунчик, и покраснел, как Синьор Помидор. Проницательная тетка Вера эти метаморфозы моментально заметила, совершенно правильно поняла и принялась обхаживать Лизку, непринужденно и неназойливо – как ей казалось – рекламируя свой товар: великовозрастного сына, подзадержавшегося в холостяках.