– Вот карасики в сметане, Митя сам наловил, – говорила она, переставляя с плиты на стол здоровенную сковороду.
– Вы рыбачите, Митя? – восторженно ахала Лизка. – А у меня, не поверите, есть спиннинг, только я им не пользовалась никогда. Помнишь, Аля, с нами «Мир охоты и рыбалки» бартером расплатился? Мне на мои пятнадцать процентов агентских как раз немецкий спиннинг достался, а ты тогда что-то простенькое из одежды взяла, да?
– Непромокаемую курточку, – кивала я, поддерживая светский разговор.
– Тю! Курточку! – фыркал Митяй, польщенный проявленным к нему интересом. – На рыбалке нужны брезентовый плащ с капюшоном и сапоги-заброды!
– Ой, а почему они так называются – заброды? Вы в них куда-то не туда забредаете? – игриво интересовалась Лизка.
– Почему это не туда – куда надо: в лодку, – объяснял Митяй.
– Ой, а у вас и лодка есть? А вы меня покатаете? – хлопала глазками Лизка.
– А покажи-ка ты, Митя, Лизавете Николавне свои снасти, – форсировала процесс тетка Вера.
– Ой, вот так сразу? – Лизка изобразила смущение, но послушно встала из-за стола и пошла смотреть, что покажут.
– Не слишком ли быстро? – проводив их с Митяем взглядом, вслух задумалась я.
– Да сколько ж можно тянуть, я уже почти отчаялась внуков дождаться. – Тетка Вера деловито набулькала в пузатенькие рюмки коньяк. – Давай выпьем за Митькино счастье в личной жизни. Ужо все равно с кем, лишь бы было оно…
– Лиза хорошая, – сказала я, пригубив коньяк – тоже весьма неплохой.
– Да вижу я – баба здоровая, добрая, хваткая, – не стала спорить тетка Вера. – Одна беда – городская.
– И что? Я тоже городская!
– Ты все же наша, Пеструхина! Хоть и в городе выросла, а хорошей деревенской породы. – Тетка Вера закусила хрусткой квашеной капустой и потрясла головой, прогоняя слезы – капустка у нее с хреном, ядреная. – А с городскими у наших мужиков не слаживается. Взять хотя бы Маньку твою…
– Какую еще Маньку? – не поняла я.
Никаких Манек у меня отродясь не бывало.
– Ту, что раньше жила в доме, который теперь твой.
– А что с ней?
Тетка Вера взглянула на меня недоверчиво:
– Ты не знаешь про Маньку? У-у-у, Ляська, это такая история! Как в телевизоре, прямо драма.
Я приготовилась слушать.
– Жила, значит, у нас в Пеструхине Людка Толбухина, – охотно завела былинный сказ тетка Вера. – Хорошая баба, ничего не скажу, разве что была у нее дурная привычка с крахмалом и синькой перебарщивать. Не поверишь, как вывесит белье на просушку, так простыни с пододеяльниками аж погромыхивают на ветру, точно фанерные! – Тетка сокрушенно покачала головой. – И говорили же ей: не крахмаль ты его так, Людка, ни к чему это! Макароны сварила, водичку слила – ее и добавь в корыто, когда полоскать станешь! И синьку в воду не сыпь, от нее твои простыни белее не будут. Белую бязь, чтоб ты знала, от желтизны лучше всего кипячением избавлять. Простирнула, в ведерко эмалированное закинула, мыльца хозяйственного туда настрогала – и на плиту или на печь. Прокипятила часок, выполоскала – и все дела. А она, эта Людка…
– Вы же про Маньку хотели, – напомнила я.
– А Маньке Людка теткой приходилась, как вот я тебе, – не сбилась рассказчица. – Когда Людка сильно болеть стала, ее сестра к себе в Саратов забрала, а Людкин дом достался дочке той сестры – как раз Маньке. У ней, у Маньки-то, в городе новая квартира имелась, но как бы не своя еще, а купленная на одолженные в банке деньги…
– В ипотеку?
– Во-во! В нее самую! – обрадовалась подсказке тетка Вера. – А по ей, по ипотеке той, нужно каждый месяц банку огроменные деньги отдавать, ты это знаешь?
– Угу, – кивнула я.
– Вот и никогда так не делай – ничего не покупай на чужие деньги. – Тетка погрозила мне вилкой с наколотой на него картофелиной. – Манька, дурочка, ту ипотеку взяла, да не сдюжила. Пришлось ей в новую квартиру жильцов за плату пустить, чтобы с банком рассчитываться, а самой сюда, в Пеструхино, перебраться.
– А зарабатывать тут как? На фрилансе? – спросила я, против воли втягиваясь в «прямо драму».
– Че? Я не знаю, чем та Манька зарабатывала, но она моталась в город раз-другой в неделю. Так вот… – Тетка Вера постучала по столу черенком вилки и посмотрела со значением, явно подойдя к сути «драмы». – Манька та была девка красивая. Тощая, правда, но глазюки, как фонарики зеленые, и волосы черные кудрявые, густые – как подколет, издали кажется, что на ей барашковая шапка.
– Эффектная внешность, – вставила я – по тетке видно было, что она ожидает моей реакции.
– А то! – Рассказчица торжествующе улыбнулась. – Мужики наши местные, кто холостой, да и некоторые женатики тоже, красотку Маньку, ясно дело, заприметили. И Митька мой, и Семка Буряков, и другие подкатывать к ней пытались, а она фыррр – чисто кошка! – и глядела поверх голов, будто не мужики тут, а бурьян, трава сорная. Ну, Митька-то мой быстро образумился, а Семка, бедняга, долго успокоиться не мог… И что ты думаешь?
– Что? – послушно отозвалась я.
– Эта Манька, гордячка неприступная, нагуляла себе ребеночка!
– Да с кем же нагуляла, если она неприступная? – не поняла я.
– А вот поди узнай теперь! – Тетка Вера пожала плечами. – Манька-то померла…
– Как?! – Такого финала я не ожидала.
– Ну, как все помирают? Заболела, слегла и того… Тетка Вера снова потянулась за коньяком. – Еще по рюмочке? За упокой души рабы Божьей Марии и за здравие мальца ее Тишки, Тихона то есть…
– Погодите, а куда делся мальчик? – заволновалась я.
Судьба этого ребенка меня беспокоила с тех пор, как я его психотропную свистульку увидела, то есть услышала.
– А кто же его знает? Должно быть, Людкина сестра пацана забрала. Это же у нее ты дом купила. – Тетка Вера опрокинула рюмку и стукнула ею по столу.
Она резюмировала:
– Уфф… Вот я и говорю: с деревенскими-то оно проще, городские бабы и балованные, и мутные. Чисто тихий омут!
– А вы все еще про рыбалку разговариваете, да? – солнечно улыбаясь, выплыла к нам Лизка.
За ней, блестя глазами и пламенея щеками, вкатился Митяй.
Тетка Вера присмотрелась к сыну и разулыбалась:
– Митяйчик, Лизонька, еще по рюмочке? Или чайку? У меня и пирог с вишнями…
– Надеюсь, ты не посрамила честь городских женщин? – улучив момент, строгим шепотом поинтересовалась я у Лизки. – Учти: это деревня, тебе тут все косточки перемоют, так что веди себя достойно.
– Не учи меня жить, лучше помоги материально! – отмахнулась подружка.
И я отстала от нее. В самом деле, Лизка взрослая женщина, должна понимать, что творит.
Возвращались мы от тетки Веры, по деревенским меркам, поздно: уже и куры третий сон смотрели, и собаки спали, не тявкали. Было прохладно – не июль месяц, Лизка поеживалась, но вид имела довольный, даже мечтательный.
– А завтра что будет? – спросила она, когда мы подошли к моему двору.
– Воскресенье.
– Да я не об этом! Какая у нас культурная программа на второй выходной? Имей в виду, я от тебя в город только вечером уеду.
– Вот, кстати! Машину-то во двор загони! – спохватилась я и пошла открывать ворота, чтобы впустить сиротеющую под забором «лягушонку-коробчонку».
Организовав безопасную ночевку щегольской машинке, я снова заперла ворота и калитку, закрыла ставни и входную дверь. Постелив подружке на диване в большой комнате, я наконец ответила на ее вопрос:
– А завтра можем сходить к святому источнику, это главная местная достопримечательность.
– Это тот источник, который желания исполняет? – оживилась Лизка и начала загибать пальцы, явно мысленно составляя список.
– Только одно, самое заветное, – окоротила я ее. – Так что ты определись, пожалуйста, к утру.
– К которому часу?
– Часиков в восемь проснемся, позавтракаем и пойдем…
– Постараюсь успеть.
Я только хмыкнула. Видать, немало у моей подружки заветных желаний, если на их сортировку и ранжирование может понадобиться столько времени – вся ночь до утра!
– Спокойной ночи. – Я дождалась, пока Лизка ляжет, выключила свет в большой комнате и пошла в маленькую.
– И не забудь, что ты обещала познакомить меня с Семеном Буряковым, – донеслось мне вслед сквозь длинный зевок.
Я только брови подняла. Еще и с Семеном? Да, до восьми утра Лизка может и не управиться…
Утро у меня началось не в восемь часов, а раньше – с крика, хоть и не петушиного.
– Ля-ась! Ля-аська! Лясь, Лясь, Лясь! – птичкой певчей разливался на улице Митяй, которого запертые по его же требованию замки и засовы лишили возможности, как обычно, запросто войти во двор.
Торопясь угомонить крикуна, я босиком прошлепала на крыльцо и сердито поинтересовалась:
– Чего ты орешь, нам спать не даешь?
– Какое – спать? – искренне удивился Митяй. – Восьмой час уже! Маманя кашу с яблоками сварила, прислала вам на завтрак с маслом и медом.
– Это меняет дело, – согласилась я и, сунув ноги в галоши, снизошла до незваного гостя.
Митяй – лицо чисто выбрито, влажные волосы гладко причесаны, на устах неуверенная улыбка, в глазах шальной блеск – топтался у калитки с большим матерчатым свертком в охапку. Я оценила, как тетка Вера нагрузила его, и проявила проницательность:
– Ты тоже будешь с нами завтракать?
Митяй закивал.
– Тише ты, прическа развалится, – остановила его я. – Ну, заходи, только не шуми, Лизка спит еще.
– А где… – Митяй зарумянился.
– Где спит? Ты еще спроси – с кем, – фыркнула я. – Так я тебя и посвятила в подробности интимной жизни подруги! На кухню проходи, кофе сварим – спящая красавица сама очнется.
– Я уже не сплю и буду через минуточку! – кокетливо доложила красавица из большой комнаты. – Сейчас только перышки почищу…
– Утренняя чистка перышек – от десяти минут до полутора часов, – просветила я Митяя, чтобы он не рассчитывал на скорую встречу.
Мне доводилось вместе с Лизкой ездить в командировки и на отдых, так что ее регламент я знаю.