Заботясь о наших детях, нам следует приложить усилия для сохранения народного фольклора — сванских песен, плясок, хороводов, игр и праздников. Я испытываю глубокую признательность к учительнице из Кали Екатерине Хардзиани, собравшей часть старинных сванских песен. Не зная сванского языка, трудно собрать произведения устного народного творчества Верхней Сванетии. Почему бы кому-то из молодых, энергичных и образованных людей Сванетии не составить как можно более подробного сборника песен, легенд и обрядов? С записью музыки в нотах и с описанием игр и хороводов? Как это было бы интересно! И важно. Ведь если мы не сделаем этого сегодня, через десять — двадцать лет такое станет невозможным, многое старики навсегда унесут с собой.
Любят говорить, что у сванов живы еще некоторые родовые пережитки. А что такое род? Это совокупность семей, коллективные обычаи и традиции, коллективная ответственность.
Некоторые черты родовых отношений в наше время, оказывается, прекрасно уживаются с советской моралью. Когда у нас говорят: «Человек без роду и племени», — это значит, человек без дела, без определенных принципов, никчемный человек. Справедливая пословица, вот только когда начинаешь ее понимать.
Природа создала Верхнюю Сванетию для горного спорта. Альпинизм и особенно горные лыжи в последние годы стремительно завоевывают весь мир. Знаменитый пляж Лазурного берега во Франции оскудел, люди едут отдыхать в горы, к солнцу, снегу. В Японии, например, увлечение горными лыжами называют национальным бедствием, там теперь чуть ли не каждый четвертый — горнолыжник. А посмотрите, что делается в Москве. Всего несколько лет назад в метро и на вокзалах редко можно было заметить горные лыжи. Теперь же в выходные дни поезда осаждают тысячи горнолыжников. Все они мечтают о настоящих горах. Пока еще у нас плохо обстоит дело с базами для горного спорта. Люди согласны спать на полу, ночевать в морозы на сеновалах, питаться чем придется, только бы получить свою дозу горного солнца и снега. Но не может же так продолжаться вечно, общие устремления людей всегда рано или поздно пробивают любые стены. Строятся спортивные комплексы на Эльбрусе и в Домбае, намечаются подобные строительства в Архызе и Гаграх. В ближайшие годы намечено построить по всей стране — от Кольского полуострова до Камчатки — более 170 канатных дорог и подъемников для горнолыжников. Дойдет очередь и до Сванетии. Одна турбаза уже работает в Местии, другая строится. Сванетии нужна своя школа альпинизма и горных лыж. Мы имеем замечательных спортсменов — Иосифа и Джумбера Кахиани, Шалико Маргиани, Гиви Цередиани, Бориса Гварлиани… Их много, и они с успехом могут выполнить роль учителей и наставников молодых инструкторов — альпинистов и горнолыжников. Их учениками обязательно должны быть люди образованные, культурные, чтобы по своим знаниям, культуре и поведению они не стояли ниже приехавших учиться к ним из других городов страны спортсменов. Возглавить школу обязан Миша, спортсмен с мировым именем.
Все это уже не сказка, а ближайшая перспектива. Скорейшее осуществление ее зависит от нас с вами. Мне хотелось бы сказать еще многое, но совестно злоупотреблять вашим вниманием. А сейчас я благодарю вас, всех сванов, за доброту, за сванское гостеприимство, за то, что вы все так любите историю своей родины и так бережно относитесь к сохранению традиций и памятников своей культуры!
За то, чтоб так было всегда!
За будущее Сванетии!
Местиа — Москва 1969
ИЗМАЙЛОВСКИЙ ОСТРОВ
Если человек не любит смотреть на старые фотографии родителей, не ценит память о них, оставленную в саду, который они возделывали, в вещах, которые им принадлежали, — значит, он не любит их. Если человек не любит старые дома, старые улицы — значит, у него нет любви к своему городу. Если человек равнодушен к памятникам истории своей страны — значит, он равнодушен к своей стране!
Академик Д. Лихачев.
«Правда» 10 ноября 1979 г.
Мы за новые пути в создании городов. Что же касается Парижа, Лондона. Берлина, Москвы или Рима, то эти столицы должны быть полностью преобразованы собственными средствами, каких бы усилии это ни стоило и сколь велики ни были бы связанные с этим р а з р у ш е н и я.
Ле Корбюзье.
«Архитектура XX века».
В двадцатые годы и в начале тридцатых Измайлово было окраиной Москвы. Единственный трамвай № 14 доходил лишь до окружной железной дороги, то есть приблизительно до того места, где теперь станция метро «Измайловский парк». Позже «круг» четырнадцатого номера перенесли к городку имени Баумана, трамвайная линия кончалась неподалеку от пруда. В то время за пятиглавым Покровским собором стояла деревня, а дальше, там, где теперь вырос целый город, располагалось болото и за ним — аэродром.
Поколесив по белу свету, я вернулся на «круги своя» — вновь поселился в Измайлове. Теперь уже в Измайлове-городе, Измайлове-микрорайоне, в его жилом массиве. И как только после долгого перерыва пришел на Измайловский остров и увидел вновь так хорошо знакомые с детства купола и изразцы XVII века. Мостовую башню и надвратные башни Государева двора, — защемило сердце. В самых далеких и экзотических странах не нашел я ничего прекраснее моего Измайлова, места, где родился и вырос.
В ясный зимний день бродя по острову, я останавливался то перед Парадными воротами Государева двора, то перед Мостовой башней, а то и просто перед окнами жилого дома. Останавливался и замирал со сладким чувством узнавания, к которому примешивалось чуть-чуть горечи. Я узнавал и в то же время не узнавал родные места. Сквер с чугунным фонтаном под окнами нашего дома порос высокими деревьями, а тогда здесь были клумбы и несколько кустов сирени. А где же струйки воды из позеленевших львиных морд? Где часы на башне, отбивавшие перезвонами время детства? Где каменная ограда, ведущая от моста к чугунным воротам? Где керосиновая лавка? Впрочем, керосиновая лавка на месте. Только теперь на ней написано: «Изостудия».
Здесь все теперь называлось для меня иначе. В детстве для нас не существовало Покровского собора, была просто церковь, Мостовая башня называлась просто башней, а ворота Государева двора — первыми воротами и вторыми. Дома, в которых мы жили, именовались «южным» корпусом, «северным» и «восточным». Я жил в «южном». Плотно заселенный двухэтажный дом, занятый теперь «Информэлектро», назывался «семейным». Темные и серые подвалы, мрачный коридор со сводчатыми потолками. Мы называли его «семейным», не зная, что это его сохранившееся старинное название. «Семейный», и все тут. История строений была нам неведома, а изображенный на старинных триумфальных воротах мужчина с пышными усами и при галстуке — воспринимался как нечто вполне естественное.
Теперь же я смотрел на все это совершенно иными глазами. Останавливался перед каждым строением на острове, стоял, смотрел и думал. Думал о России и о ее истории, о Москве и о судьбе ее архитектурных памятников, о своих предках и о непоявившихся еще на свет правнуках. Старался увидеть Измайлово дней его основания и людей, строивших огромный собор. Внимательно разглядывал хорошо знакомые чугунные триумфальные ворота, удивляясь и стараясь постичь, как могли изготовить их своими силами инвалиды военной богадельни. Думал о тех, кто сносил, уничтожал то, что построено за триста лет до их рождения, и о том, что руководило ими при этом.
Так я ходил по Измайловскому острову долго, несколько лет. В эти годы писал и издавал другие книги, занимался наукой. А как только выдавался свободный денек, ехал на остров и ходил по нему во все времена года, ходил не спеша, почти всегда один. Заходил к реставраторам, мастерские которых расположены здесь же на острове, слушал рассказы об их сложностях и мытарствах. Я не спешил. Но вот пришло время, и постепенно сложившаяся в голове книга об Измайлове стала проситься наружу.
Писать — значит до конца познать. По крайней мере, для меня. Чтобы лучше ощутить эпоху, начал читать «Историю России с древнейших времен» Сергея Михайловича Соловьева. Прочел все, что относилось ко времени создания Измайлова. Дальше — больше, захотелось вникнуть в предшествующую эпоху. Засел за Н. М. Карамзина, стал читать «Историю государства Российского». Не обошлось и без В. О. Ключевского. Познакомился с книгами М. В. Нечкиной, Б. А. Рыбакова, В. Л. Янина и других советских историков. Читал без спешки, спешка не приносит радости. Мы и так все торопимся куда-то, выхватывая отдельные сведения из программ телевидения и листая популярные журналы.
Выписал себе на листок основные события, происшедшие в России в XVII веке:
«Смутное время» — приблизительно с 1598 по 1613 годы;
Борис Годунов и три Лжедмитрия подряд. Годунов умер а 1605 году, а между первым и вторым самозванцами на престоле еще побывал В. И. Шуйский;
восстание Ивана Болотникова (1606—1607 гг.);
шведская интервенция (1609 г.) и польская;
захват Москвы Литвой и пожар столицы в марте 1611 года;
освобождение Москвы Мининым и Пожарским в 1612 году;
выборы царя новой династии — Михаила Романова в 1613 году;
1648—1650 — городские восстания, мятежи, грабежи;
1649 — Соборное уложение, что-то вроде нового свода законов;
воссоединение Украины с Россией — 1654 г.;
1648—1654 — освободительная война Украины и Белоруссии с Речью Посполитой;
1654—1667 — война с Речью Посполитой за освобождение Украины и Белоруссии;
восстание Степана Разина (1667—1671).
Да… еще патриарх Никон, раскол и Аввакум.
Это, так сказать, беглый взгляд, перечисление скороговоркой основных событий. И хотя мы не ставим себе задачу подробного проникновения в русскую историю XVII столетия, все же стоит сказать немного о тех внутренних изменениях, которые произошли в России в эту эпоху.
Надо представить себе ту страшную разруху, что наступила в стране после «смуты». Русь была опустошена как в хозяйственном отношении, так и в нравственном. Земля опустела, села сожжены, уцелевшие избы долго стояли, наполненные неубиравшимися трупами, что заставляло путников зимой ночевать на морозе. Уцелевшие после «смуты» люди разбежались из деревень кто куда, скот был весь перебит, поля стояли невозделанными, государственный порядок окончательно расстроился. Пустая казна, мор,