[43] и шептунов[44] и имяни бы их не именовалось». Из указа 1680 года видно, что в Измайлове «написано было вместо причинных людей 30 дворов самых лучших людей» из Колдомской волости.
Оброк с измайловских крестьян брали умеренно, ибо они использовались на строительных работах. Обычно ограничивались денежными сборами, сеном и дровами. Позже измайловские крестьяне совсем были освобождены от оброка и платежей. А когда царем стал Петр, он своим указом запретил «писать в крестьянство и крепость посадских людей, вышедших из слобод в села Покровское, Тонинское и Измайлово». Петр пополнял из этих сел свои потешные полки, ставшие впоследствии гвардейскими — Семеновский и Преображенский. Императрица же Анна Иоанновна назвала вновь набранный ею полк кавалерии Измайловским, объявив его гвардейским, а себя полковником. В XVIII веке при дворе русских царей процветали немцы. Командиром и шефом нового гвардейского полка был назначен генерал-адъютант обер-шталмейстер Карл Левенвольде. Ему было поручено набрать офицеров «из лифлянцев и курлянцев и прочих наций иноземцев и из русских, которые на определенных против гвардии рангах и жалованием, себя содержать к чистоте полка могут без нужды и к обучению приложат свой труд»[45]. Полк несколько раз изменял свое название, носил имена великих князей, но в 1801 году ему было возвращено наименование лейб-гвардии Измайловского полка. В XIX столетии полк прославился своими победами, о которых говорили его знаки отличия: 1) полковое знамя — Георгиевское, с надписью: «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России 1812 год»; 2) Георгиевские трубы с надписью: «За отличие в сражении при Кульме. 17 авг. 1813»; 3) две трубы за взятие Очакова, 1737; 4) знаки на шапки с надписью: «За горный Дубняк, 12 окт. 1877 г.».
Переселенные в Измайлово крестьяне составляли две категории — «работных людей» и «наемных работников». Работными были в основном каргопольцы, вятчане и тамбовцы. Они переселялись сюда по своей воле и занимались «каменным делом». Жили тем, что «жаловал великий государь», то есть жалованием. Шел им от царя и «корм». Наемные обязаны были «работать пашню и лес чистить и сенные покосы косить и всякую работу работать».
Что и говорить, жизнь была нелегкая. Бежали и отсюда, случалось. И тогда расправа с пойманными беглецами была суровой. Известно, что измайловцы бежали в южные края в годы восстания Степана Разина и после смерти Алексея Михайловича, когда в Измайлове осталось всего 183 двора из 664-х. Восстания горожан и крестьян беспрестанно сменяли друг друга в середине и конце XVII столетия.
Своеобразное место среди жителей Измайлова второй половины XVII века занимали стрельцы и солдаты полков Краскова и Шепелева. Это были солдаты, на которых опиралась власть царя, но в то же время они состояли «у наряду над работниками при пашне, сенокосе, огородных и чистке леса». Они не просто выполняли роль надсмотрщиков, нет, они сами плотничали, резали по камню, огородничали, пахали и учились льняному и шелковому делу. Помимо своего стрелецкого и солдатского жалования (31 алтын в месяц) они получали еще по три деньги за рабочий день. Их работа «по совместительству» говорит о том, что царь Алексей нуждался при строительстве Измайлова в специалистах.
Собор Покрова Богородицы был уже заложен и начал подниматься над землей. Вокруг до самой воды лежал привезенный по Москве-реке на стругах, а после на санях из Воробьева и Хорошева белый камень. Каменного дела работные люди кололи и обтесывали его.
Мужики, все как один, в белых холщовых рубахах выше колен и таких же холщовых штанах подваживали бревнами глыбу известняка. Положили ее навзничь. Двое молодых, безусых еще парней натянули веревку, и тогда на камень взобрался высокий сутуловатый старик. Глянул вдоль веревки. Наклонив голову набок, повел рукой влево:
— Паки[46]. Добро.
Ему подали зубило и молоток. Не спеша, оглядывая камень после каждого удара, старик сделал вдоль веревки шесть отметин и легко спрыгнул на землю.
— С богом!
И сейчас же на камень встала дюжина молодцов в лаптях. Разбились по двое. Один держал через тряпку зубило, а другой ударял по нему молотом.
— Васька! — сказал старик, и мужик с русой бородой по самые глаза поставил молот на камень.
— Лука! — еще один молот замер.
С десяток ударов — и старик помахал рукой, прекращая работу. Он подошел к краю глыбы и посмотрел вдоль зубьев.
— Лепно, — произнес старик.
Молоты стали расплющивать верхушки зубил, погружая сталь в твердь. Вскоре глыба беззвучно развалилась надвое. В тот же момент мужики спрыгнули на землю, утерли лбы.
— Велелепота! — заглянул в раскол один из молодых парней. Поглядели и остальные. Лица у всех засветились радостными улыбками.
— Как отрезано, — прогудел русобородый Васька.
— Присно бы так! — радовался второй молодец.
Улыбался беззубым ртом старик.
А поодаль голубоглазый каргополец обнимал обтесанный уже камень. Льняные его волосы подстрижены в кружок и охвачены тесемкой, чтобы не лезли в глаза. Он гладил ладонью известняковый куб, проверяя, не осталось ли неровности. Ведь положить его на другой надо так, чтобы соломинка между ними не прошла.
— Глянь, бачка[47], — обратился он к обтесывающему рядом такой же камень человеку.
Тот подошел, приложил свою мерную дощечку так и этак, нашел бугорок.
— Сними, сынок. Но немного, не то казишь камень.
Трое стрельцов в чистых кафтанах красного сукна подошли к человеку высокого роста, одетому, как и все работные люди, в белую подпоясанную рубаху. Отличался он от них только тем, что был обут не в лапти, а в сапоги. Взгляд строгий, властный, хоть и не боярин. Сняли высокие шапки поклонились в пояс:
— Здравствуй, батюшка Марк Иванович! Здравствуй, кормилец!
— И вы будьте во здравии, — отвечал зодчий Марк Иванов, — зачем пожаловали?
— Ведомо тебе, закончили мы, с Божьей помощью, резные камни для крылец. По государеву жалованию получить нам по три деньги на день. Сделай милость, объяви, не коснея[48], о том дьяку Федору Курицыну, — проговорил низким голосом чернявый, похожий на цыгана стрелец Трофим Зубов.
Приказная изба на той стороне пруда, на пригорке. Сруб большой, три сажени на две. Государево дело велико, тут не только приказчику быть с подьячими, народ толчется всякий — люди работные, солдаты и наемные. Подьячие только успевают перьями скрипеть. Заложен собор да церковь Иосафа Царевича, строится колокольня к собору, мост каменный и еще мельницы. Государь повелел камень возить и для своего двора. У крыльца приказной избы карета немецкая, да несколько лошадей под седлами возле коновязи. Ограды вокруг избы нет, кроме конюшен, никаких служб. Поодаль небольшая церковка под одной луковкой.
Лето только начинается, а в избе жарко. Оконницы слюдяные протерты, солнце на полу да на спинах подьячих как масло. Полы и лавки каждый день бабы скребут и моют, приказчик чистоты требует, да к полудню на лаптях опять грязь наносят. На бревенчатых стенах висят образцы красивого письма, на полках сложены свернутые в свитки указы и грамоты. В красном углу образ Спасителя.
Справа в избе длинный и узкий стол, за ним подьячие сидят локоть к локтю, перьями царапают. А слева за печкой дьяк из Тайного приказа — приказчик. У него Уложенная книга, бумаг ворох и сундук с деньгами.
Против одного подьячего стоит солдат из полка Шепелева, ждет, когда тот грамоту напишет: возле другого — немец в короткой епанче, накинутой на одно плечо. Усики маленькие, вздернутые, на голове берет черного бархата. Прислан по Государеву указу сады строить. А возле подьячего Ивана Козлова подрядчик Степан Слепнев. Он хоть из крестьян, а важен. Пегая борода расчесана, волосы на прямой пробор и маслом коровьим смазаны, сытый живот опоясан по шелковой рубахе чуть не под грудью.
Подьячий Козлов, хоть и молодой еще совсем, но резкий, тычет пальцем в страницу толстой книги, что называется «Указные памяти во всех делех»:
— Подрядился ты, Степан Слепнев, доставить для государева дела муромского леса красного, бревен сосновых и дубовых четыре тысячи, — подьячий утирает потное лицо полой охабня. — Ино, Степан Слепнев?
— Так, так… — соглашается подрядчик.
— Привез ты три тысячи и два ста. Паче сосну. Сроку тебе две недели и тысячу бревен дубовых.
— Помилосердствуй, Иван Матвеевич, больше подряда будет! Дуб весь извели. Тысяча бревен за две недели!
Козлов опять тычет пальцем в книгу:
— Государево дело, подряд — четыре тысячи дерев.
— А два ста поверх куда свезти? — с надеждой спрашивает подрядчик.
Смотрит на него подьячий, прищуривается. Как-никак двести бревен — новая изба, да и на бревенчатый частокол останется. Покосился Козлов на соседа слева, потом на подьячего, что справа сидит.
— Ты не клуси[49], с Тайным Приказом не шутят, — макнул перо в чернила и стал выводить в Указной книге: «Лета 7180 Июня 22 крестьянину Степану Слепневу доставить в село Измайлово тысячу бревен дубовых».
А за печкой перед дьяком Курицыным стояли уже трое стрельцов и зодчий Марк Иванов. Природа не одарила красотой дьяка Тайного Приказа: желтое от рождения лицо его, хоть и не стар, покрыто множеством, морщин. Волосы редкие, рыжая жидкая бороденка. Но зато хитер, как бес, умен и у дела стоит твердо.