— Лепно ли тесаны фигурные камни? — вопросил дьяк Марка Иванова.
— С великим радением, Федор Михайлович, по совести, — отвечал тот.
Курицын возводит глаза к потолку, шевелит губами и говорит:
— Два десять стрельцов, по три деньги, 18 ден — десять рублей восемь десять копеек.
— Прости, Федор Михайлович, не обессудь, — встревает чернявый стрелец Трофим Зубов, — но греха на душу не возьмем. Восемнадцать ден мы отряжены тесать фигурный камень, но три дни по приказу нашего воеводы Краскова огородничали. Три дни в толк не бери.
Дьяк опять поднимает глаза к потолку из красного теса:
— Два десять стрельцов по три деньги, 15 ден — девять рублев.
— Спасибо, милостивец! — пробасил черный стрелец.
А приказчик крикнул подьячему Козлову:
— Ивашка, возьми Указную книгу каменного дела, — и начинает важно диктовать: — «По Государеву Цареву и Великого князя Алексея Михайловича Указу подряжены стрельцы Краскова Трофимка Зубов со товарищи»… Написал?
— Сейчас, Федор Михайлович, — отвечал молодой подьячий, старательно скрипя пером:
— «…два десять человек резать фигурный камень на столбы трех крылец храма Покрова Богородицы, — продолжал приказчик. — Лета 7180 Июня 8 тесаны камни числом 24 и ведомо зотчему Марку Иванову. Дьяком Тайного Приказа Федором Курицыным по Государеву жалованию плачено в Приказной избе села Измайлова из Государевой казны Трофимке Зубову со товарищи девять рублев медными деньгами».
После того как подьячий окончил писать, приказчик сказал:
— Давай память.
Курицын неторопливо прочитал написанное, возвратил толстую книгу в деревянном, обшитом кожей переплете подьячему и только после этого наклонился к железному сундуку, стоящему у его ног.
Трофим Зубов завернул кучку медных монет в платок, и стрельцы поклонились дьяку в пояс:
— Спасибо, Федор Михайлович!
— Будем за тебя Богу молиться!
— Дай тебе Бог здоровья, Федор Михайлович!
— За государя нашего Великого князя Алексея Михайловича помолитесь, — отвечал приказчик.
Пока происходила эта сцена, зодчий за печкой разворачивал одну за другой свернутые в трубки бумаги.
— Вот что, стрельцы, — сказал он, отводя к концу стола мужиков в красных кафтанах, — теперь вам наздавать фронтоны и гребешки для алтаря и абсиды.
Марк Иванов развернул на столе лист бумаги и вместе со стрельцами склонился над ним.
И вскоре подьячий Иван Козлов уже строчил: «…подрядились стрельцы Краскова Трофимка Зубов со товарищи…»
Не могу я и не хочу согласиться с традиционными представлениями, которые приписывают простому люду этой эпохи все самые непривлекательные черты. Помню, нас и в школе учили, что были они-де все поголовно неграмотными, грязными, беспробудно пили, были склонны к насилию и грабежу, в семейных отношениях проявляли грубость и безнравственность…
Подробности быта русских людей XVII века мы часто узнаем из описаний иностранцев (А. Олеарий, Я. Рейтенфельс, Я. Стрейс и другие). Но им трудно было понять русскую жизнь. Все, что для них было непривычным, они объявляли дикостью и варварством. Скажем, русскую баню или обряд сватовства. Совершавшие в XVII веке путешествия в Россию иностранцы говорили всегда о русском народе в пренебрежительном тоне. Но и русские не очень-то высокого мнения были о них, считая иностранцев грязными и погаными. Недаром же царь во время приема послов после каждого целования его руки тут же на их глазах мыл руку.
Но зачем нам, русским, нужно повторять эти высокомерные и нелестные отзывы о нашем народе без критического к ним отношения, я не понимаю. Вслед за Соловьевым, Ключевским, Забелиным и другими эти характеристики стали цитироваться многими авторами. Особенно нажимали на них вульгарные социологи двадцатых годов. Рассказывая анекдоты про русских царей и патриархов, они почему-то не хотели видеть никаких положительных черт в эпохе Алексея Михайловича, ни словом не упоминали о том, что в этот исторический период Русь окрепла, объединилась, расширилась от моря до моря, что в ней зародились экономические отношения, положившие начало новому периоду истории нашей Родины. И что интересно, понося все и вся, эти авторы старались представить в крайне неприглядном виде и сам русский народ, выбирая цитаты из описаний иностранцев посквернее, такие, например:
«Это нация недоверчивая, несговорчивая, робкая, но вместе с тем надменная, много о себе воображающая и с пренебрежением относящаяся ко всему иностранному. Русские обладают необыкновенной физической силой, но крайне ленивы и охотнее всего предаются разгулу. Ничто не идет более русскому характеру, как торговать, барышничать, обманывать. Потому что честность русского редко может устоять перед деньгами. Он так жаден, так корыстолюбив, что считает всякую прибыль честной. Русский не имеет понятия о правдивости и видит во лжи только украшение»[50].
Подобными цитатами напичканы хрестоматии по истории России, выходившие в издательстве «Петроград».
«Быть может, скажут, что и в старину, до эпохи преобразования, — пишет С. М. Соловьев, — русские люди были грамотные, начитанные. Бесспорно, что некоторые учились; что были люди грамотные и между крестьянами; зато были неграмотные между знатью, и это яснее указывает на случайность явления».
Скажем. И не голословно, а основываясь на последних данных. Раскопки в старинных русских городах, разрушенных татаро-монголами, все чаще показывают, что жители этих городов знали грамоту и широко ею пользовались. Книга В. Л. Янина «Берестяная почта столетий», например, обосновывает тот факт, что новгородцы еще в средние века обучали своих детей грамоте, а читать и писать умели не только бояре и духовные лица, но и крестьяне с горожанами.
А совсем недавно в одной из деревень Вологодской области краеведы нашли библиотеку из 170 рукописей а старопечатных книг. Сорок две из них относится к XVII веку, а две — к XVI. Надписи на страницах этих книг помогли ученым установить, каким образом в небольшой северной деревеньке могла появиться дорогостоящая в те времена библиотека. Оказывается, книги покупались крестьянами в складчину, о чем свидетельствует надпись, сделанная на издании, выпущенном Московским печатным двором в 1622 году: «Мирских денег шло 24 алтына, а монастырских денег шло 16 алтын».
Основу книжного собрания составляли книги старообрядческие, но найдены в нем и труды светского содержания — например, сочинения византийских авторов.
Конечно, после татарского разорения или после ужасов смуты было не до учения. Но это вовсе не означает того, что допетровская Русь была неграмотной. Она знала грамоту еще до татар. Подождем изучения «Влесовой книги», она дает нам основания предполагать, что на Руси была своя азбука еще до кириллицы, то есть до принятия христианства.
В XVII же веке грамотных было много. Среди посадских людей — около 40 %, среди бояр-помещиков — 65 %, купцы почти все умели читать и писать (96 %), а среди крестьян грамотным был каждый седьмой. Обучались дети как дома, так и в школах. Известны шесть изданий букварей, первый из них — Василия Бурцева (1634 год). Букварь Кариона Истомина предназначался «отрокам и отроковицам, мужам и женам», так что обучали грамоте и девочек. Во второй половине XVII столетия только Московский печатный двор выпустил более 300 тысяч букварей. В Москве работали школы, в которых изучался не только русский, но и иностранные языки. В октябре 1687 года открылась в Москве Славяно-греко-латинская академия.
О широком развитии грамотности на Руси в XVII веке говорят такие факты: во второй половине XVI столетия выпущено всего 14 книг, а за XVII век вышли книги с 483 названиями. Печатаются книги не только в Москве, но и в других городах и в монастырях. Появляются книги светского содержания и книги по военному делу.
Пили беспробудно? Да если пить, разве станешь работать так, как работали крестьяне того времени, поднявшие своим трудом на такую высоту русское государство? Один из иностранцев — Рейтенфельс — пишет, что порок пьянства не свойствен крестьянам, ибо они работают в поте лица.
XVII век был тяжел для русских людей. То крымский хан Довлет-Гирей дотла сжигал Москву, то литовцы. А она вставала из пепла снова, да еще с двумя тысячами церквей. Достаточно вспомнить, что практически за одно это столетие на Руси, как мы знаем, было построено больше, чем за всю предыдущую историю ее. Способен на это пьяный народ? Да полно…
А если говорить о чистоте, то известно, что русские люди любили баню. По свидетельству одного из иностранцев, каждый москвич в XVII веке посещал баню и парился не реже, чем два раза в неделю.
Что касается нравственности, морали, то она достаточно хорошо регулировалась суровыми порядками и христианскими заповедями. Конечно, не легко вообразить себе людей, живших триста лет назад, проникнуть в их души и понять их психологию. Но давайте на минутку представим себе, что означали тогда для русских людей царь и бог. А представив это, можно и предположить, что регламентируемая ими мораль не могла нарушаться. За первое воровство отрезали ухо, за второе воровство — второе, за третье — рвали ноздри и ссылали в Сибирь. Супружеская неверность влекла за собой наказание плетью и даже иногда смертную казнь. Ну-ка, прикиньте такой закон на себя! Но читаешь роман известного писателя, где показан конец XVII века, и диву даешься: сплошные казни, изощренные пытки, изуверства, разбой, воровство, взяточничество, пьянство и разврат. Ни одного достойного русского человека, одни какие-то духовные монстры. Гипноз авторитета большого писателя не позволяет нам даже усомниться в правильности выбора событий и описываемых сцен. Но надо помнить, в какое время писался этот роман. В 20—30 годы в нашей литературе процветала вульгарная социология, ныне решительно отвергнутая. Татаро-монгольское иго считалось тогда чуть ли не благом для Руси, война 1812 года именовалась «так называемой отечественной», а один поэт, призывавший расплавить памятник Минину и Пожарскому, писал: «Случайно им мы не свернули шею… Подумаешь — они спасли Расею! А может, лучше было б не спасать?»