Давайте обратимся к документам, возьмем «Житие протопопа[51] Аввакума», написанное им самим в середине XVII столетия[52]. Мы увидим, что представляли из себя супружеские отношения в то время: любовь, духовная близость, выдерживающие самые трудные, самые тяжелые испытания, верность и преданность до конца, до гроба.
И при самом жестоком отношении к этому бунтарю, государственному преступнику, главе раскола, неистовому протопопу, в условиях ссылки в Сибирь и на Север, его окружали люди, которые помогали Аввакуму и его семье, жалели и подкармливали. И делали это как простые крестьяне, так и бояре. Вовсе не раскольники, а его духовные противники. Казаки, выполнявшие жестокие приказы воеводы Пашкова, показаны добрыми русскими людьми: «…глядя плачут на меня, жалеют по мне». Да и сам воевода Пашков, мучивший в Сибири Аввакума по приказу свыше, сочувствует ему и сострадает:
«Сел Пашков на стул, шпагою подперся, задумовся и плакать стал, а сам говорит: «…согрешил окаянный, пролил кровь неповинну, напрасно протопопа бил…»
Это не выдумка писателя, это документ, запечатлевший саму жизнь того времени и отношения между людьми.
Семнадцатый век был жесток? Ну и что! В трудные времена особенно отчетливо проявлялись лучшие черты нашего народа.
В Измайлово прибывали семьями, рубили избы, дворы, бани. Образовывались деревни и слободы — Хохловка, Колдомка, Аламовка. Объединялись в общины, работали. Работали много и хорошо, но в то же время умели и отдыхать. Ходили в церковь, справляли праздники. А их было немало. Кроме праздников христианских, в том веке отмечались и народные, языческие, связанные с временами года, полевыми работами. С обрядами и песнями происходили свадьбы и похороны, ими отмечались также рождественские колядования, песнями сопровождались хороводы и такие обряды, как гадание, завивание венков, прыгание через костры в ночь на Ивана Купалу. Чего стоили одни свадьбы! Не знаю, все ли мы способны теперь так весело, так полнокровно и сообща радоваться жизни…
Есть в описаниях иностранцев рассказы о быте русских людей, об их костюмах, жилье, пище… Приведу одну из цитат книги Адама Олеария[53], путешествовавшего по России в сороковых годах XVII века. Книгу эту не так-то просто найти.
Хотя в настоящее время большие бояре и богатые купцы живут в богатых палатах, которые, впрочем, начали строиться в России не более 30 лет назад, зато прежде они тоже довольствовались своими плохими домишками. Большая часть Русских, особенно из простонародья, расходуют на свое житие-бытие весьма мало. Как жилища их, как сказано, плохи и бедны, точно так и запасы и домашняя утварь, находящаяся в этих жилищах, крайне ничтожны и не обильны, хотя и достаточны для них. У большей части хозяев найдется 3—4 глиняных горшка и столько же глиняных или деревянных блюд; редко встретишь оловянную посуду, а тем менее серебряную, и то разве одне чарки для водки или меду.
…Пуховики из перьев редко у кого бывают, большинство же не употребляют никаких перин и спят на подушках, на соломе, рогоже или на своей одежде. Места для спанья у них обыкновенные лавки, а зимой, как у жителей Ливонии, печи; в этих печах они готовят себе кушанье, а вверху устраивают гладкие площадки, на которых и спят все повадкой: муж, жена, дети, слуги, девицы.
…Русские не привыкли ни к каким изысканным кушаниям и сладостям: ежедневная пища их состоит из каши, репы, капусты, свежих и соленых огурцов, а в Москве из крупной, большей часть соленой рыбы… мясо употребляют сравнительно мало.
…Между прочим, у них есть особый род печения, нечто вроде пастетов или еще более блинов, которое называют пирогами, величиною в круг масла или нашу сдобную булку, только несколько длиннее, и начиняют эти пироги мелко искрошенной рыбой или говядиной с луком, затем поджаривают в масле, а в постные дни в оливе; такие печения довольно вкусны и ими угощает каждый своего гостя, если хозяин расположен к нему и хочет хорошенько накормить гостя.
Довольно употребительное кушание у них есть икра, добываемая из больших рыб, особенно из осетров и белорыбицы. Отделив ее от кожицы, в которой она лежит, они солят ее и, давши постоять так от шести до осьми дней, мешают ее с перцем и мелко изрубленным луком, некоторые даже добавляют еще уксусу и Прованского (деревяннаго) масла и затем едят. Это вовсе недурное кушание, особенно если вместо уксусу надавить в него лимоннаго соку: оно придает выть на пищу и возбуждает силы природы.
Русские умеют варить превосходный и превкусный мед из малины, ежевики, вишен и других ягод. Из всех медов нам особенно нравился малиновый, по своему приятному запаху и вкусу.
…Вообще в России люди здоровые, доживающие до глубокой старости и редко болеющие».
В Измайлове моего детства были люди, которых знала вся округа. Там, где теперь из-под земли выходят метро и проложена трамвайная линия, стояли утопающие в садах дома. Самый большой сад назывался «Марин сад», он выходил к трамвайному кругу. Кто такая Мара, я до сих пор не знаю. Зато у ее соседей — Этингеров — бывать доводилось. Это была большая интеллигентная семья из давно обрусевших немцев. Отец семейства, сам Этингер, был врачом. Он был известен на всю округу, и вся его семья вызывала уважение и всеобщее почтение. Моя мать работала некоторое время фельдшерицей, и это делало нас с сестрой как бы рангом ниже детей Этигеров. Не то чтоб уж совсем кухаркины дети, но все-таки… Придя в гости, мы вели себя чинно и тихо, с восторженным удивлением рассматривали висящие на бревенчатых стенах картины; садились за стол, повязавшись непривычной салфеткой и опустив глаза. Когда детей оставляли одних, играли в «интеллигентные» игры — в шарады, фанты.
Маленький проулочек между Мариным садом и садом Этингеров назывался Граничным тупиком. Рядом с ним жила Мария Тихоновна, одинокая старушка, бывшая актриса. Она обучала детей игре на фортепьяно, устраивала детские праздники. В ее доме я впервые побывал на новогодней елке. В то время елки считались старорежимным предрассудком. А у Марии Тихоновны все происходило по старинке. Дети заранее готовили себе костюмы из марли и бумаги, пели, танцевали, водили хороводы, устраивали игры и представления.
Одна из игр называлась «Туалет». Мария Тихоновна говорила: «Вам барыня прислала туалет, в туалете сто рублей. Что хотите, то берите, «да» и «нет» не говорите, черно-белого не просите. Вы поедете на бал?» Надо было отвечать: «Поеду». Если кто-то говорил: «Да» или «Нет», то выбывал из игры. Потом спрашивалось: «Какое вы себе закажете платье?» Вы отвечали, что синее, красное, зеленое, но только не черное и не белое. И тогда начинались казуистические вопросы. «А какой у вас будет воротничок? А какие ботинки?» Ни в коем случае они не должны быть белыми или черными, иначе вы сразу выбываете из игры, отходите в сторонку.
Самое главное представление Мария Тихоновна устраивала для нас в конце вечера, оно называлось «Как сварить чай». Барин приказал своему слуге сварить чай, а тот не знал, как это делается, и положил в чай сначала селедку, а потом перец и еще что-то… Мария Тихоновна надевала на свою полную фигуру белую куртку и такие же белые широченные штаны. Вероятно, они шились специально для этого представления. На голове у нее красовался поварский колпак, а под носом — кошачьи усы. Это был коронный номер Марии Тихоновны. Мы ждали его, а во время представления смеялись до слез.
Любопытно, что в конце шестидесятых годов в городе Тотьме мне довелось вновь увидеть это представление на встрече пенсионеров. Наверное, тотемские старожители, как и Мария Тихоновна, видели «Как сварить чай» еще в детстве. А детские впечатления очень сильны и остаются на всю жизнь.
От трамвайного круга к острову вели две дороги: одна к существующему и по сей день каменному мосту и чугунным воротам, а другая шла правее и выходила к Мостовой башне и деревянному мосту, которого теперь нет. Здесь дорога поворачивала вправо, и вдоль нее с левой стороны шел порядок изб, которые назывались «Колецкие». Мощенная булыжником дорога, идущая от круга к Мостовой башне, разделяла сады Граничного тупика и сад, расположенный на берегу пруда. Сад большой, запущенный, земля в нем зарастала репейником, у воды на сыром берегу рос кустарник. Здесь жила моя одноклассница — первая детская любовь. Когда я вспоминаю о ней, мне всегда делается стыдно. И знаете почему? В этом доме меня подкармливали в голодное время, я же в награду за это зажилил у них три книги: два томика Гоголя и томик Блока. Хотел, хотел вернуть, но началась работа на заводе по двенадцати часов в сутки и без выходных, потом я попал на рытье окопов под Можайск, а затем она уехала в эвакуацию… Так книги и остались у меня. А она их любила и просила вернуть. Теперь, когда у меня большая библиотека, есть полный Гоголь и полный Блок, эти книги стоят рядом с собраниями сочинений живым укором совести: в жизненных водоворотах подруга потерялась, книг ей я так и не отдал. Для моих близких эти книги кажутся лишним, ненужным хламом. Зачем они, когда есть собрания сочинений? И тут ничего не объяснишь, скажешь только: «Оставь! Эти книги дороги мне как память». И тем самым вызовешь улыбку.
В нашем городке жил народ рабочий, наиболее знаменитые измайловцы проживали на дачах, в основном на дачах Главного проспекта. Тут стоит дом и мастерские скульптора Сергея Дмитриевича Меркулова. Единственный дом, оставленный на Главном проспекте, остальные снесли. За высоким, глухим, обтянутым сверху колючей проволокой забором этой дачи редко кто бывал. Разве что ребята, дружившие с детьми скульптора.
В 1982 году в журнале «Вокруг света» был опубликован мой очерк «Три Измайлова». И сейчас же начались звонки по телефону. Первым был такой звонок: