— Что парсуна, что парсуна?! Парсуна не Спас. Человек. Но и иконы сиречь образы прежде живших, оживление мертвых, бессмертие им, слава и хвала. А кто темноту и мрак почитает больше света? Образ должен быть светозарен!
— Прости меня, неразумного, отрок, но не грешно ли образы святых списывать с грешных людей? — смиренно вопрошает старый мастер.
Но Автоном и здесь за словом в карман не лезет:
— Человек создан по образу и подобию Божьему, какой здесь грех?
Вставил словечко и молчаливый Карп Золотарев. Пишет он лучше всех, заказы получает чаще других, недаром справил себе малиновый охабень со стоячим воротником, обшитым серебряной нитью. Но празднословить не горазд.
— Сказывают, патриарх Иосаф недовольствовал, что забыли древлее письмо, увлеклись теновитостью да узорочьем, — говорит он в раздумье. — Опять же Аввакум, а с ним древнего благочестия ревнители, хулят наши иконы.
— Правильно хулят, — ворчит Иван, прописывая тонкой кистью лик Спасителя, — всем вам немчинами захотелось стать.
Но молодые ему не уступают, хоть и грешно спорить со старым человеком:
— По злобе хулят. Разве черные доски лучше? Мудрые иконописцы всякому изображению на иконе, каждому члену и черте придают правильный вид. Поэтому писать должно с тенями, светло и румяно.
Дверь отворилась, и в палату быстрыми шагами вошел высокий человек в ладном алом кафтане и красных сафьяновых сапогах. Изографы встали и поклонились ему в пояс:
— Здравствуй, батюшка Симон Иванович!
— Дай бог здоровья!
— Желаем здравия!
Ярыжка в длиннополой рясе и в запачканной красками скуфейке поставил Ушакову посреди палаты кресло с подлокотниками и вслед за другими ярыжками и учениками, доличниками и травниками вышел вон. Главный художник сел и приказал садиться изографам.
Стало слышно, как потрескивает в огне свечи сгорающий мотылек. Симон обвел своими живыми глазами художников и поднял принесенный им свиток:
— Вот указ. По патриаршему дозволению писать образы для собора Покрова богородицы в Измайлове. Плотники и столяры из Ворсмы уже поставили тябла иконостаса. Иконостас гладкий, пятипоясный. В нем шестьдесят один образ праздников да деисусов, пророков, праотцев. Местных образов восемь. Писать иконы… — здесь Симон Ушаков сделал паузу и опять обвел изографов строгим взглядом. Все молча ждали. — Писать иконы Карпу Золотареву со товарищи.
Золотарев встал с лавки, до земли поклонился Симону.
— Спасибо, благодетель Симон Иванович! Век не забуду доброты твоей.
Иконописцы последовали его примеру.
— Писать будешь по своим прописям, по своему воображению, — сказал главный изограф Карпу Золотареву, когда все снова сели. И тут же в один миг разрешил все споры художников:
— Образы в греческом пошибе и по моей «Азбуке».
— Добро, Симон Иванович, — закивал головой Карп.
Изографы молчали. Понимали, что писать им так, как написал он сам «Троицу» и «Спаса нерукотворного».
Древнерусская живопись была уже обречена. Конец XVII века — время ломки продиктованных средневековьем традиций. Все это мы и могли бы увидеть в иконах собора Покрова Богоматери в Измайлове.
Нельзя не заметить изразцов Покровского собора. В самых разных городах России, на стенах различных сооружений по таким изразцам я всегда безошибочно узнавал XVII век. Изразцы на церкви Иоанна Предтечи в Ярославле, на жилом доме в Ростове Великом, на соборе Введенского монастыря в Сольвычегодске напоминали мне о моей родине. Покровский собор необычайно щедро разукрашен изразцами желтых, коричневых, зеленых и синих непрозрачных тонов. Я думаю, нет в Москве другого храма столь же пышно украшенного изразцами того времени, они не только обходят фризами вокруг глав, ими сплошь покрыты широкие поля закомар.
История московских изразцов напоминает историю Измайлова: взлет русского изразцового убранства произошел в те же самые годы, когда строилось Измайлово, во времена его расцвета. Когда же, заброшенное, оно стало постепенно умирать, искусство изготовления и применения строительных изразцов мгновенно оборвалось в Москве и больше не возрождалось. Если не считать возобновления его уже в канун XX века, в период увлечения древнерусским искусством и бытом, когда была сделана попытка возродить производство многоцветных облицовочных изразцов. В это время в Москве и Петрограде было построено немало зданий в псевдорусском стиле. В начале же XVIII столетия в Россию пришли новые вкусы, иная мода и старые русские изразцы с фасадов домов и церквей перекочевали в жилые покои — ими стали облицовывать печи. Однако, когда в новой столице России возводил свои дворцы Растрелли, пятицветными изразцами украшались еще на старый лад церкви и другие строения — в Ярославле и на русском Севере, в Вологде и Великом Устюге. Но не в Москве и не в Петербурге.
Хотя русская архитектурная керамика известна с XI—XII веков, своего наивысшего развития русские изразцы достигли во второй половине XVII столетия. Избранный в 1652 году патриарх Никон решил построить монастырь, который представлял бы из себя точную копию Иерусалимского храма. Не было у Никона только цветного мрамора, он решил заменить его многоцветными керамическими плитками. Это был смелый и невиданный в Европе прием, десятки тысяч разноцветных сверкающих на солнце изразцов как нельзя лучше украшали церковь. Храм получился не иерусалимский, а чисто русский.
Дело поручили мастеру Петру Заборскому, гончарам Игнатию Максимову и Степану Иванову. И эти три человека произвели настоящий переворот в «ценинном» деле. В древних русских городах — Киеве, Владимире, Москве, Чернигове, Муроме и Старице были известны коричневые плитки с желтыми и зелеными разводами, а в Новом Иерусалиме впервые появились нарядные пятицветные изразцы — синей, зеленой, желтой, коричневой и белой расцветки. Известная до сих пор гончарам полупрозрачная глазурь заменена в них непрозрачными стекловидными эмалями. Мастера применили не только новую технологию, но и создали совсем иные представления об украшении зданий. Барабаны куполов выкладывались изразцовыми поясами, окна заключались в изразцовые наличники, шатры одевались цветной черепицей. Изразцы служили и для украшения внутреннего убранства — огромный иконостас (семь трехъярусных алтарных преград выше восьми метров в целом) выполнен из специально изготовленных пятицветных изразцов.
Одним из самых распространенных узоров на изразцах того времени был так называемый «павлиний глаз», которым Степан Иванов, по прозвищу Полубес, украсил Покровский собор в Измайлове. Узор напоминает скорее цветок репейника, чем глаз павлина. Фон темно-синий, по нему идут зеленые листья, и среди них горит оранжевый «глаз», в котором сверкает белый зрачок. На Измайловских изразцах изображены также диковинные птицы и звери, растительные орнаменты, розетки. Все это можно увидеть и сейчас на стенах Покровского собора и Мостовой башни. Изразцы для реставрации Покровского собора делают теперь в Ярославле, сохранились там еще мастера «ценинного дела». При первой реставрации собора в начале пятидесятых годов нашего столетия недостающие изразцы укрепляли новейшим способом — сажали на эпоксидные смолы. Но изразцы отвалились. Теперь Ярославские изразцы изготавливаются и укрепляются по старинке, скоро мы увидим фасад Покровского собора во всей его красе.
Как жаль, что эта красота загорожена с двух сторон нелепыми казенными корпусами-казармами! Недавно один из реставраторов предложил сделать прилегающие к храму крыши корпусов покатыми и тем самым открыть остальные две стороны верхней части собора, украшенные изразцами.
По сути дела, возведенное при Алексее Михайловиче Измайлово триста лет шло к своему упадку, и только в наши дни благодаря усилиям советских реставраторов возродилось вновь.
БОГАДЕЛЬНЯ
История — наука не столько о прошлом, сколько о будущем.
В XVIII веке Измайлово стояло заброшенным и запущенным. Некоторое оживление намечалось здесь лишь в тридцатых годах, когда сначала Петр II, а затем Анна Иоанновна восстановили зверинец и устраивали охоты. В 1767 году мимо Измайлова проезжала Екатерина II и, заинтересовавшись стариной, приказала остановиться. Увидев печальное состояние древней вотчины Романовых, императрица повелела навести порядок, «при церкви Иосафа и на башне растущие деревья очистить и ветхости при той церкви починить»[57].
Но дело кончилось тем, что с церкви Иосафа сняли резные белокаменные фронтоны и гребешки, сломали обходную паперть вокруг алтаря. Запустение продолжалось. Известно, дом без хозяина — сирота. А Измайлово стояло без хозяина около ста пятидесяти лет. О состоянии его красноречиво говорит картина А. Дюрана (1839 г.). Мостовая башня на ней поросла деревьями, один крест покосился на Покрове, другой упал вовсе, по углам собора у алтаря и крыльца выросли березки. На моей памяти они вырастали на Мостовой башне и на воротах Государева двора за несколько лет.
В тридцатых годах XIX столетия Измайлово решили отдать под Николаевскую военную богадельню, а перестройку его поручили архитектору Константину Андреевичу Тону. Из старых зданий остаются взятый в объятия корпусами казарм Покровский собор, церковь Иосафа Царевича, Мостовая башня, восточные и западные ворота Государева двора да церковь Рождества Христова в селе Измайлове. Профессор К. А. Тон (впоследствии академик), проектировавший строительство, не задумываясь пожертвовал двумя крыльцами Покровского собора и изразцовыми закомарами над ними. Собор был безнадежно испорчен. Вообразите только это устремленное ввысь величественное сооружение, одиноко стоящее на самой высокой точке острова!
Архитектор Константин Андреевич Тон, немец по происхождению, построил в Москве немало. Достаточно назвать хотя бы Кремлевский дворец и самый большой собор России — храм Христа Спасителя, который строился почти полвека. Храм служил памятником Отечественной войны 1812 года, и указ о его построении был издан в том же памятном году. В 1837 году заложили фундамент, а освящение и открытие храма состоялось только в 1883 году. Величественный собор вмещал в себя десять тысяч человек, был украшен скульптурой Клодта, живописью Васнецова, Нестерова, Сурикова, Верещагина, Семирадского, а на белом мраморе его стен можно было прочесть все Манифесты Отечественной войны 1812 года и описание всех ее сражений. С какой радостью и гордостью водили бы мы туда наших гостей! Но его нет. Безвозвратно утрачен. Теперь уже никто не станет отрицать, что подобное отношение к памятникам русской архитектуры было, мягко говоря, ошибочным.