— Все на месте? — спрашивает меня растрепанная женщина.
— Бумажник должен быть, наверное, — я пожимаю плечами.
— И часы, — тихо говорит Лаура.
— Марк не носил часов, — я говорю это и смотрю на нее внимательно. Не понимаю.
— Когда ты ушла, я подарила ему часы. Он был рад. Обещал сберечь как память.
Лаура вдруг отчаянно краснеет.
— Память о чем? — спрашиваю я. Потом догадываюсь. Потом понимаю. Мне очень смешно, но я предельно строга в своем возмущении: — Как ты могла? Как же ты могла?!
— Ему было так плохо. Он был такой одинокий. Он не хотел тебя расстраивать, — Лаура лепечет и краснеет.
Полицейским все равно. Они не просят переводить наши разборки. Растрепанная руководительница оживляется и оценивающе оглядывает Лауру. Ничего хорошего — толстая, пятидесяти восьми лет, конопатая, крашеная. И откуда берется зависть? Не знаю откуда, но вижу, как руководительница ревниво прикусывает губу. Молодец, Лаура. Ай да молодец!
— И тебе не стыдно? — спрашиваю я. — Муж, дети. Внуки есть?
Лаура кивает. Я вижу, что ей не стыдно. Смеюсь, целую ее в щеку. Шепчу: «Понравилось?» Она кивает и разражается слезами, причитает: «Что же теперь будет?»
А что будет? Ничего, как и было сказано.
Руководительница объясняется с полицейскими, поворачивается ко мне:
— У него была кредитная карточка?
— Я не знаю. Я правда не знаю. Я даже не знаю, как они выглядят. Вот.
— Темная ты девка, — презрительно цедит она.
Полицейский осматривает меня, как лошадь на базаре. Или арабы покупают только верблюдов? Нет, лошадей — обязательно. Я — арабский скакун. Кобылица. В наказание к прожитому меня сдадут в гарем. Наложницей или налогоплательщицей. Хотя если налогоплательщицей, то тогда в публичный дом.
— Он спрашивает, где ты была с того момента, как пропал Марк? — с трудом переводит тетка в халате.
Вот оно. Начинают выписываться негр, Игорь и водка. Все это, вместе взятое, тянет на пожизненное заключение в Эмиратах. Моя правда пугается, и я прячу ее как друга-партизана. Лаура топчется на песке и вызывает восхищение прохожих-арабов. Звезда. Которая падает, чтобы поспешить мне на помощь:
— Со мной была. Ни на минуту ее не отпустила. Так убивалась девчонка. Думала, и ее потеряю.
Она спасает меня не просто так. Ей же нужно потом поговорить, обсудить и покаяться. Ей все равно, что я могла утопить Марка. Как, кстати, эта мысль не пришла мне в голову? Но Лауре все равно. Она не вынесет недоговоренности. Ничего — я выпью. Послушаю. Поблагодарю.
— Трупа нет. Будут искать. Мы можем быть свободны, — руководительница облегченно вздыхает. Неприятности миновали. Сколько их, таких Марков, уже было. Раньше просили политического убежища. Теперь предпочитают хоть утопиться вдали от родины. В принципе — шило на мыло.
Лаура под белые руки втаскивает меня в номер. По дороге я успеваю перемигнуться с негром. Он должен меня помнить. Но его алиби для меня ни к черту. Я с ним. Марк с Лаурой. С Лаурой — плотной, дебелой, доброй бабой. С женщиной. Так лучше. Лаура приносит стратегический запас водки. А, все равно через два дня уезжать. Гуляем.
— А он девочку убил, знаешь? — Лаура шепчет и смотрит на дверь. Правильно, а вдруг?..
— Слышала. Байки, — я и правда слышала. Отголосками. Сплетнями. Не подробно. Мне не надо. — А как же ты с ним? У тебя вот дочка есть?
Лаура кивает.
— Вот. А он девочку убил.
— Пустой разговор. Прости меня, что ли. Он даже тебе не муж. — Лаура вздыхает.
Мне не интересно. Я терплю ее как алиби, потому что не знаю языка. И ничего не хочу объяснять. В комнате мягко урчит кондиционер. Хорошо. Желудок требует похмелья. Мозг просит пустоты. Постепенно я выполню желания своего организма. Мне жаль. Опять ничего не вышло. Марку в конечном итоге тоже все равно, кого любить. Но так или иначе задание партии выполнено. Я звоню Игорю Львовичу. Лаура с ужасом взирает на мой стремительно пустеющий кошелек.
— Игорь Львович, здравствуйте, Марк пропал. Наверное, утонул. Точные сведения получить невозможно. Вы рады?
Лаура думает, что я тронулась. А тронулась как раз не я. Нормально все, я киваю и улыбаюсь. Трубка упорно молчит.
— У тебя все в порядке? — Игорь, кажется, с трудом выговаривает слова.
— Да, спасибо. Наш договор остается в силе?
— Завтра прилетит Като. Встреть ее.
Слово «Като» воспринимается мною как очень мягкое и напоминает живот Лауры.
— Игорь Львович, вы поменяли ориентацию? В смысле, мечту? — Мне правда интересно. Из нас всех можно сделать чудную программу: «События недели: хроника, факты, комментарии». В роли хроника — я.
— Можешь не встречать, — отчеканивает он.
— Неужели у вас в Арабии партнеры? Ни за что не поверю. — Я хамею от зависти.
— Ты знаешь, Катя, — говорит он спокойно, — я понял, что все люди, неудачно пошутившие на эту тему, заканчивают так, как Марк. Понятно?
— Встречу. А деньги она привезет?
— Дома. — Игорь кладет трубку.
Мне грустно. Не дают насладиться даже трупом Марка. Ну почему я Не-та-Катя? Потому что, чтобы так любить, нужно быть богатой. А чтобы продавать — бедной. У меня психология революционерки. Я умнею. Со страшной силой.
— Давай займемся любовью, — я щипаю Лауру за ляжку. Она вскрикивает и пятится к двери. — Пошутила, наливай. — Мы пьем, пьем и еще пьем по одной.
Утром я встречаю Като в аэропорту. Она удивляет меня и таможенника отсутствием багажа. В гостинице она берет напрокат машину и едет в участок. Я следую за ней. Как привязанная. Мне сейчас нужно за кем-нибудь следовать. Като пахнет степью и арбузом. Чем-то средним между Андреем и Марком. Я уеду из Эмиратов и вернусь на работу. Мне будет лучше. Два укола в три приема. Не забудьте тапочки, полотенце и пищу. Мы едем к русскому пляжу. Я узнаю дорогу по светофорам и мостам. Я сижу сзади, и Като разглядывает меня в зеркало. Я молчу.
— Перепил и утонул? — спрашивает она.
— Не знаю. И не там же. Ему не нравились бесплатные пирожные. — Во всяком случае, он так говорил. Я не уверена, я уже ни в чем не уверена.
— Раньше не нравились, — утверждает Като, — ну, я думаю, ты обо всем наслышана. — Она поправляет пепельную челку, в которой сверкает седина. Ранняя, но навсегда.
— Я знаю о нем только то, что хочу знать. — Я резко выговариваю слова и пытаюсь ненавидеть Като. Надо же — примчалась. А был бы жив — убила бы, интересно? Меня бы в долю позвала? Дулечки. Ни за что.
— Ты говорила ему об этом? — Като мягко улыбается.
— Нет. Мы мало разговаривали.
Это правда. Река Уяк впадает в озеро Издык. А что еще?
— Напрасно, это надо было сказать. Ему надо было. И тебе — на всякий случай, — Като продолжает улыбаться. На машине как на коне.
— Зачем ты приехала? — спрашиваю я зло.
— Убедиться.
Мы сворачиваем на пляж. Подходим к месту, где нашли вещи. Наши соотечественники лежат на домашних подстилках и полотенцах из отелей. Жарко, но не им. Ко мне прибывает ощущение речки. Городского пляжа, усеянного голыми спешащими телами. Здесь тоже все спешат. Окунуться между бизнесом. Очень здорово. Като качает головой.
— Думаешь, нет? — спрашиваю я.
— Если только в знак протеста. Поехали, — говорит она.
Мы снова едем через город и снова к морю. К заливу.
— Куда? — спрашивает Като.
— «Чикаго» — отель. — Это, пожалуй, все, что я запомнила.
Лежаки опять повторяют изгибы тела. Като курит и щурится от солнца. Ветер подымает песок и забрасывает нам в глаза. Зачем?
— А знаешь, — тихо говорит Като, — он звонил.
— Тебя ведь не было?
— Не было, — соглашается она, — я была на совещании. — Като грустно улыбается.
Она красивая. Бледная. Напряженная. Сколько ее помню, она всегда напряженная. Из-за мужа и контрактов.
— На совещании вечером? — я понимающе киваю.
— Да, он разговаривал с Митей.
— Твоего мужа зовут Митя? Вот и познакомились.
Нет, мои мечты действительно сбываются.
— Мой муж — гомосексуалист, — отстраненно сообщает Като.
— Очень остроумно. — Я обижаюсь. Зачем нас, маленьких, дурить?
— Мне так не кажется. Но дело не в этом. Он сказал Марку. О продаже. О покупке. Все сказал. — Като не смотрит на меня. Ей стыдно за Митю. А что плохого он сделал? Ну, сказал. — Марк спросил: «Все знают?», Митя сказал, что все, — Като всматривается в зеленую даль залива. А надо всматриваться в лакеев на пляже. У Марка теперь дорога только туда.
— Подставил меня твой Митя. Я тогда еще не знала. — Мне становится грустно. Почетный неучастник лотереи. Но я ведь выиграла?
— А Марк сказал: «Передай девочкам, чтоб не ссорились» и еще сказал: «Справлюсь» — и засмеялся.
— Ты приехала, чтобы не ссориться? — Мне не жарко. Мне холодно. Мне нужно завернуться в одеяло из верблюжьей шерсти. Где моя преданная Лаура? Кто сейчас поухаживает за девочкой? Теперь я знаю, кто должен да здравствовать — гомосексуалисты всего мира. Мите — орден и разрешение на брак. И на удочерение. Если можно — меня. Спасайся, Марк, ты начал интересовать мужчин.
— У Марка красивая задница, — говорю я.
— Твердая, — кивает Като.
Мы понимаем друг друга и смеемся.
— Митя хотел как лучше. — Я трогаю Като легонько.
Она сбрасывает мою руку и виновато говорит:
— Извини, не люблю прикосновений. Всуе — не люблю. И еще… — Като медлит. — Тебе, Катя, некуда возвращаться.
— Андрей меня все-таки выгнал. — Мне смешно. Что за дурацкое настроение. То истома, то истерика.
— Не совсем так…
— Да что же ты мнешься. Скажи прямо — решила поменять гомосексуалиста на нормального мужика, тем более что я сама дала повод. Като, давай не стесняйся.
Я кричу, и аборигены смотрят на меня настороженно.
— Подожди. — Я поднимаюсь и бегу к бару, оставляя за собой пожар из песка. — Водка, — говорю я громко и отчетливо. Так всегда хочется говорить с иностранцами.
— Ван? Ту? — показывает на пальцах. Это по-нашему. Это — я понимаю.