— Ту. В один стакан, — киваю я.
— Россия? — спрашивает бармен.
Я киваю. Он дает мне в руки стакан и устанавливает палец на середине. Я передвигаю его выше. Палец опускается. Мы с барменом играем в морскую игру. Я побеждаю.
— О'кей. — Он наливает чуть больше полстакана. Я радуюсь достигнутому согласию между народами. Не ухожу, нервирую его недосказанностью. Он догадлив.
— Ванс мо? — достает еще стакан и повторяет процедуру.
Я осторожно протягиваю сотню, и он медленно отсчитывает сдачу. Я гордо шествую к Като. Позади меня бежит бой, помоложе Лауриного, но все равно бой, с подносом. Все-таки деньги — универсальный язык. Я радуюсь своей вновь и вновь открывающейся беспринципности.
— Для храбрости. — Я протягиваю Като водку. Она берет ее и смотрит на меня эдак участливо. Жалобно. Пожалел волк кобылу…
— Пей и ты, — говорит она.
Я бы посмеялась. Куда уж тут пить. Особенно в самой безалкогольной стране мира.
— Давай за новую семью, образовавшуюся из обломков, — провозглашаю я.
— Да, Андрей собирается жениться. — Она не делает паузы. Я бы сделала обязательно. В этом заключается отличие слона от Моськи. — На Юшковой.
— Опаньки! Пересменка, товарищи. Любовь, похожая на сон.
Если Игорь Львович порядочный человек, мне не придется возвращаться в общежитие. Может, мне, вообще, не возвращаться? Я смотрю на Като. Просто потому, что больше не на кого…
…Самолет снова набирает высоту. Время в полете — шесть часов двадцать минут. Двадцать минут на встречный ветер. Я сижу рядом с Лаурой и хочу закрыть глаза. Мне страшно. Но не до смерти. Бабы-Манина любимая присказка: «Що буде, то й буде, а ты, Марку, грай». Играй, Марк, чего уж там. Лаура сосредоточенно смотрит в окно. Ей приятно, когда мир под ногами. Като украдкой достает пластмассовую бутылку с темной жидкостью. И пьет. Запах спиртяги — мой родной. Известный. Профессиональный. Като пьет не кока-колу, а пошло напивается. Последовать, что ли, ее примеру? Только группа встречающих будет не вполне довольна.
Шесть часов — это не время. Это расстояние, которое отделяет меня от Марка. Предлагаю занести этот пример в учебник по физике для медучилищ. Гарантирую полную усвояемость теории относительности.
Не время. На таможне Лаура со слезами бросается мне на шею. С любимыми не расставайтесь. Я, так и быть, проношу ее лишних сорок килограммов. Другие сорок несет покорная Като. Кто, интересно, будет тащить ее сумки до Томска? Все кончается. Я понуро возвращаюсь на родину.
Андрей смотрит на меня терпеливо и подозрительно. Волосы у него на голове заколосились и послушно ложатся под ветром. Под ветром, на который лично я потратила двадцать минут. Юшкова презрительно поджала губы. Ах да. Я — Иуда. И поделом. Игорь Львович подходит к Като и хмурится. Она вяло и блаженно улыбается. Для полного счастья не хватает гомосексуалиста Мити. Чего это я так разошлась?
— Не сердись, — говорит Андрей и чмокает меня в щеку.
Я вспоминаю о наворованных банных средствах и хочу его обнять.
— Андрей, — испуганно говорит Юшкова.
Я резко отстраняюсь и машу ей рукой:
— Привет, Юшкова.
— Здравствуй, — цедит она.
Пауза. Точка. Тире. Я научилась жить урывками. Юшкова поправляет волосы и начинает нервно теребить поясок.
— Говори, — милостиво разрешаю я.
— Ты можешь пока пожить в моей квартире. Захочешь — купишь.
Ура, сделка остается в силе. Я ищу глазами Игоря. Простите, я не вовремя. Он склонился над Като и что-то поучительно врет. Но сейчас он моя палочка, без которой я — никто.
— Да, — Андрей старается быть невозмутимым.
— Что — да? — я надеюсь еще. Мне лучше бы остаться с ним. Мне бы хоть с кем-нибудь.
Мне неуютно с самой собой.
— Все — да, — Андрей смотрит вокруг. Это пределы его «да». — Он заплатит тебе.
— Молодец ты все-таки, деваха — не промах, — подтверждает Юшкова, которую я лично всегда жалела. Ну, пусть не совсем всегда.
— Я согласна.
Я теперь на все согласна. Никто не сможет полюбить меня сильнее меня же самой. Нужно привыкать. Или брать пример с Като? Она уезжает с Игорем. Юшкова нервно звенит одним ключом от машины. Как ей это удается?
— Едем? — спрашивает меня Андрей и берет под руку.
Мне нравится квартира, Клара и Гастрит. А я им — нет. Ничего не поделаешь. Я остаюсь на хозяйстве. Я остаюсь одна. Я смотрю в окно. Шер то уныло лежит у подъезда, то носится во главе дворовых собак. Он — Тарзан псовой породы. А я — Маугли, что, в сущности, одно и то же. Ничего, я научу его выть по-волчьи, а он меня лазить по деревьям. Юшкова предупредила, что Шер ждет Марка, а любит ее. Не страшно. Кто-то должен быть ломбардом.
Я возвращаюсь на работу. Баба Маня рада. Андрей встревожен. Насте трудно оформить развод с несуществующим мужем. Выезд откладывается. Я улыбаюсь Андрею. Он улыбается мне. Баба Маня шепчет, что у него руки стали совсем золотые. Иногда, вечерами, я звоню ему домой и молчу. Мне нравится его голос и моя тишина. Мы все время в этом несоответствии. Поэтому легко.
По утрам к дверям бывшей юшковской квартиры приходит Шер. Обнюхивает порог, проходит в комнату, гордо не узнает Гастрита и жестко смотрит мне в глаза.
— Ничем не могу помочь, — говорю я и предлагаю ему поесть.
Он укоризненно рычит и уходит. Наши отношения никак не улучшаются. Мне все равно.
Быстро наступает осень. У всех осень, а у меня еще лето. Я просто беременна. УЗИ с восторгом подтверждает это. Баба Маня рассекречивает меня легко и уверенно.
— Он знает? — она качает головой в сторону ординаторской. Туда-сюда. Баба Маня похожа на китайского болванчика. Она пытается отвадить меня от аборта.
— Кто? — спрашиваю я невинно.
— Не морочь голову, Катя. Что за шутки? Знает?
— Нет, — я говорю тихо и раздумчиво. Короткое слово «нет» я пою, как песню.
— Скажи, — требует она и больно сдавливает руку, — скажи, а хочешь, я скажу?
Что? Что я беременна от Андрея, от Марка и от негра? Что жизнь, ура, продолжается? Что выезд опять же откладывается, потому что нужно что-то делать с алиментами… Встревоженная Юшкова звонит мне вечером:
— Это правда?
— Да, — говорю я устало. Надоела мне она до чертей. Не знаю, правда, когда успела, но — надоела.
— Будем брать околоплодные воды и делать наш анализ ДНК. Ты же понимаешь, что все это — время, которого у нас нет! — она кричит и, наверное, плюется. Борется за счастье. — Или ты и на этом хочешь заработать?
Я тихо кладу трубку. Юшкова виновата сама. И территориальная целостность моих вод нарушена не будет. К Новому году мой живот становится заметен всем. К нему можно прикрепить крылья, и я буду похожа на мельницу. Нормальный Дон Кихот узнает меня сразу. Андрей следит за тем, чтобы меня не перегружали работой. Баба Маня сурово поджимает губы и вяжет кому-то синюю шапочку. Рукоделие делает наше отделение язвимым. Смерть частенько проскальзывает в палаты. Посмеивается над бабой Маней, улучает момент и…
В новогоднюю ночь приезжают Игорь Львович и Като. Жизнь делает реверансы или выкрутасы. Он, наконец, привозит мне деньги, уныло пересчитывает и садится в кресло. Я хозяйской рукой наливаю шампанское.
— С Новым годом, — улыбается Като.
— С новым счастьем, — говорит Игорь.
— У вас любовь? — спрашиваю я. Мне можно. Будущим матерям-интернационалисткам еще не то можно. — А как же Юшкова?
Игорь хмурится, Като хохочет:
— Мы тоже решили завести девочку.
— И как? — наглею я.
— Пока, как обычно, — ни холодно, ни жарко. Кофе-гляссе.
— Разберемся, — хмуро говорит Игорь, покачивая на ноге розовую Настану тапку.
Гастрит затаился за дверью. Считает, что с ним играют. Собачья жизнь — это вечная ошибка. Как у меня.
— Но звать-то ее будут Настя? — Нужно продолжать разговор. Не хочу в праздник сидеть одна. — Или Катя?
— Софа, — совершенно серьезно заявляет Игорь Львович.
Я с ужасом смотрю на Като.
— Не волнуйся, — улыбается она, — жить с убийцами, гомосексуалистами и заказчиками — это самый шик. Стиль. Я приеду к тебе в роддом. Хочешь? Я лично — хочу. Нужно же знать, что у меня в жизни не получилось. Когда?
— В мае. В начале, — отвечаю я.
Игорь смотрит на Като устало. Она вообще на него не смотрит. Поэтому не могут наглядеться.
— Это она так ложится на амбразуру? — догадываюсь я и нудно смотрю на Игоря.
— Пока еще никуда не ложится, — он резко выговаривает слова.
А я, по старой сестринской привычке, беру его за руку и считаю пульс.
— Частит хоть? — спрашивает Като.
— Еще как, — соглашается он.
Като включает стереосистему и быстро находит Гэри Мура. «Ничего не будет также без тебя». Они танцуют. А я понимаю, что амбразуры больше нет. Като не Шер. Ей никогда не возглавить дворняжек. Она просто устала и собирается так жить дальше. Потом они с Игорем ка-а-ак устанут, как умрут… Зато останется Софа. Невеста для моего синешапочного.
Без водки и сигарет время идет медленно. Но идет. Поэтому то, что лежит в предродовой палате и благим матом орет, — это я. Пот стекает по лбу. Я убираю его левой рукой. Потому что в правую мне воткнули иглу. Через нее медленно капает окситацин. Он нормализует мне родовую деятельность. В смысле стимулирует. В коридоре рыщет баба Маня. Ее грузные шаги сотрясают стены. Схватки становятся вызывающе навязчивыми. Я кричу и хрипну. Мне больно. Скоро наступит период, когда фраза «Мы ценим ваши жалкие потуги» будет вполне уместной.
Еще немного — и я удивлю клинику до невозможности. Из меня выплюнется черный-пречерный сын. Все ахнут и зашепчутся. А может, и не удивлю. Я вообще не умею удивлять.
Мне не стыдно, но больно и страшно.
Осталось совсем немного… Суок рожает наследника. У нее на руке аптекарская резинка.
Возвращайся, Марк, посмеемся.
Возвращайся.