В разных точках России уже приводятся в действие планы саботажей, а о выполненных подрывных работах немедленно сообщается в Берлин, распространяются листовки с воззваниями в потенциальных забастовочных центрах России и местах проведения демонстраций и постепенно проводится подготовка к долгожданному дню запланированного на январь 1916 года восстания.
Одновременно с этим Парвус атакует постоянными сообщениями посла Брокдорффа-Рантцау, Которые призваны утвердить его надежды на скорое начало революции. При этом Парвус дает волю своей буйной фантазии и сообщает, что после грандиозного поражения на русской территории Польского государства и перехода командования армии к царю русская армия пала духом и в ней созрело настроение к свержению царского режима.
На самом деле все наоборот: к этому времени — осени 1915 года, из-за смены командования армии более строгой организации снабжения, прежде всего, фронте, улучшилось как положение в армии, так и настроение населения, по меньшей мере ненадолго. Бойцы на фронте, вопреки изложению Парвуса, чувствуют себя значительно увереннее с тех пор, как царь и его сын стали чаще появляться на фронте.
Созванная по инициативе царя конференция промышленников и экономистов способствовала финансовым вливаниям для укрепления общего состояния снабжения. Сам Николай внес все свое состояние в это финансовое начинание. Для заводов боеприпасов и военного производства были дополнительно наняты рабочие из Кореи и Китая.
На этот раз высказывания Парвуса вызывают у посла совершенно справедливые сомнения, потому что до него доходят и другие слухи. Например, от барона Уэксвелла, бывшего сотрудника Министерства финансов России, переселившегося во время войны в Скандинавию и изъявившего желание работать на немцев. Он полагает, что в настоящее время вряд ли есть шансы надеяться, что забастовка, если она вообще состоится, выйдет за пределы Петрограда.
Тогда Парвусу нужно еще кое-что организовать.
Несмотря на несколько миллионов марок — два в марте, затем четыре и, наконец, пять в июле, — на которые МИД постоянно раскошеливается, начиная с весны этого года, на революционные процессы в России, Парвус в конце осени 1915 года требует еще большую сумму — 20 миллионов рублей.
Брокдорфф-Рантцау исполняет и это его желание — по крайней мере, в форме полученной из Берлина гарантии, потому что сумма будет выплачена ему не сразу. Дипломат является лучшим защитником интересов Парвуса, потому что в одном пункте они совпадают с его собственными: подавление России. Чего нельзя добиться при помощи военного компонента, можно достичь с помощью политико-дипломатического путем внутреннего распада царской империи.
После того как Брокдорфф-Рантцау почувствовал близость намеченной цели, он в своем послании в Берлин настаивает на последнем, как он полагает, финансовом поступлении. Он рассказывает (согласно интерпретации Парвуса) о развивающейся деморализации брожении по всей стране, бессилии русского правительства, нарастающем стачечном движении — короче говоря, обо всем том желаемом, что Парвус выдавал за действительное.
Ввиду якобы нарастающего революционного движения царь не смог бы себе позволить и думать о сепаратном мире, говорит в заключение посол словами Парвуса. А поэтому только организованная анархия сможет привести к успеху, поставить на колени русское правительство, довести до готовности заключения мира и при этом еще вынудить на территориальные уступки Польшу, сообщение на этом заканчивается.
Это звучит для рейхсканцлера настолько убедительно, что Бетманн-Хольвег со своей стороны немедленно слово в слово передает кайзеру все, что ему сообщил посол. Из письма канцлера кайзеру Германии от 11 августа 1915 года:
«Если бы развитие военных событий и процессов внутри самой России позволило оттеснить Московское государство на восток из-за расщепления его западных территорий, то с освобождением от этого монстра на Востоке мы смогли бы достичь желанной цели, которая стоит огромных жертв и невыносимых тягот этой войны…»
Немного позже дипломат сумеет убедить своего канцлера и другими аргументами дальновидности, как он понимает, и политической мудрости, как он полагает, своего русского собеседника, когда речь зайдет уже о задачах послевоенной Германии. Здесь, по представлениям Парвуса, на долю немецкой социал-демократии выпадает забота оградить страну от экстремизма и анархии, а значит, внутренне сохранить ее. Когда посол рекомендует канцлеру полностью положиться Парвуса и обеспечить ему поддержку (финансовую) его патриотический пафос достигает своего апогея.
«Победа и первое место в мире Германии обеспечены если удастся своевременно революционизировать Россию и тем самым подорвать коалицию»,
— ликуя, пишет Брокдорфф-Рантцау в своем послании канцлеру Бетманну-Хольвегу.
До сего времени сохранилась расписка Парвуса в получении первого миллиона рублей из двадцати, запрошенных им.
Готовность Берлина, несмотря на наличие определенных сомнений, выложить еще большую сумму тем не менее зависит не только от риторического таланта Александра Парвуса. Скорее Ленин, которого он все же поставил во главе своей революционной программы, косвенно изъявил готовность сотрудничать с правительством Германии. В сентябре 1915 года Ленин через эстонца Александра Кескюла (псевдоним «Штайн»), который уже в сентябре 1914 года первым обратил на него внимание немецкого посла в Берне, Ромберга, передает немецкой стороне целевую программу на случай взятия им власти. В Берлине читают:
«1. Создание республики.
2. Конфискация крупной земельной собственности.
3. Введение узаконенного восьмичасового рабочего дня.
4. Мирное предложение (Германии), не принимая во внимание Францию.
5. Отказ Германии от аннексий и военных контрибуций.
6. Отказ России от Константинополя и пролива Дарданеллы.
7. Вступление русской армии в Индию».
Прежде всего, последние пункты — это гораздо больше, о чем могли мечтать на Вильгельмштрассе в Берлине. В первые минуты эйфории в Берлине забывают принять во внимание то, что Ленин мог внести пункт 7 только как приманку. Или он и вправду не шутил?
В срочном послании от 30 сентября 1915 года из Берна в МИД посол Ромберг предлагает подсунуть эту программу оппозиции во Франции с целью оказания давления на французское правительство, чтобы оно, принимая во внимание возможность заключения бы сепаратного мира между Германией и Россией, тоже было готово к заключению мира. Но в Берлине из-за риска разглашения тайны от этого отказываются.
Кескюла, которого позже спрашивали, в том ли дословном тексте Ленин сообщил ему программу, уклончиво объясняет, что это версия Ромберга всего, что он устно сообщил дипломату. Подразумевалась под этим, в сущности, не что иное, как готовность Ленина, в случае успеха его революции, «оказать содействие» в «антиимпериалистической» освободительной войне (против английских колонизаторов).
Этому проекту программы предшествовал доклад немецкого посланника в Берне канцлеру в Берлине о недавно состоявшейся конференции русских социалистов организованной Лениным. Вот некоторые из ее решений — что-то среднее между заявлениями о намерениях и программой действий:
«Превращение империалистической войны в гражданскую; создание нелегальных подпольных организаций там, где правительство и буржуазия провозгласили военное положение и отменили конституционные свободы; поддержка солдатского братания на фронте и пролетарских масс; приветствие свержения царской монархии…»
Это было весной 1915 года. Разумеется, Кескюла смог, воздействуя путем убеждения, финансовр подпитанного им, осторожно изменить точку зрения Ленина, причем Ленин при этом не потерял своих революционных лозунгов (и своего лица). Если вначале он был готов только к разговорам о мировой революции, испытывая отвращение к патриотизму «защитников отечества» среди своих товарищей, то теперь его высказывание в этом отношении можно интерпретировать так: «по-моему, вначале надо победить Россию» (то есть косвенно поддержать необходимость немецкой победы), прежде чем думать о революции.
Таким образом, Ленин высказался двояко: с одной стороны, изъявил готовность к диалогу, то есть к сотрудничеству с германским правительством, а с другой стороны, готов к вознаграждению, которое он надеется них получить за это.
План Парвуса начал действовать.
Собственноручное подтверждение Парвуса-Гельфанда, что он «получил 29 декабря 1915 г. миллион рублей в (…) банкнотах для развития революционного движения в России от немецкого посланника в Копенгагене». Эта сумма соответствует удвоенной сумме в долларах США.
Впрочем, эта видимая перемена в мышлении Ленина на руку не только германскому правительству, Парвусу и всем тем, кто делает с ним общее дело. Но и самому Ленину и товарищам из его большевистской фракции пригодится моральный и финансовый стимул.
Ленин уже раньше получил сумму от «Союза освобождения Украины» (поддерживаемого Германией и Австро-Венгрией), за счет чего он финансирует свою газету «Дер Социал-демократ». Теперь благодаря Кескюла он располагает в десять раз большей суммой и, кроме того, не должен беспокоиться о технических мелочах: большевистская газета издается в типографии имперского правительства в Швейцарии, а затем тиражируется в Германии. Оттуда газета проделывает путь через фронт в разные области России.
За то, что его пропаганда поощряется подобным обозом, Ленин проявляет очевидную готовность к компромиссам, в конце концов, он известен своими «прагматическими компромиссами». При всем том, что Кескюла поддакивает Парвусу, работая тем самым ему на руку, эстонец принципиально отличается от Парвуса. В противоположность революционному миллионеру, на лице которого написаны деловитость и бесцеремонность, Кескюла выглядит аскетичным, высоким, элегантным интеллигентом, которого вряд ли можно было бы принять за революционера и к гостям и собеседникам которого, бывающим на