ковом Фюрстенбергом. (…) Согласно контракту, я была не его представителем по продаже медикаментов, а представителем Генриха Фюрстенберга, а он был партнером своего брата по фирме «Клингсланд», я — уполномоченным фирмы в России, также по продаже медикаментов. (…)
Когда я вернулась в Россию, то познакомилась со шведкой Гертрудой Юнгбек, которая представляла одну шведскую фирму в России. Когда она переехала в Петроград, работая на одну английскую фирму, я познакомилась с ней ближе; она работала на Красный Крест, и я пользовалась ее поддержкой в своей деятельности с медикаментами (…)»
После того как она пожаловалась на договорную практику Фюрстенберга, Суменсон продолжает: «…Он посылал мне следующие товары: аптечные принадлежности, термометры, шприцы (…) Я не могу себе представить, что он занимался какой-то другой деятельностью, как говорят, он был очень предан делу (…)
Первая партия оценена в 288 429 рублей, следующую я продала за 440 850 рублей, четвертую — за 314 720, пятую — за 449 400, итого 2 030 044 рубля (…)
Полученные деньги я размещала в Русско-Азиатском и Сибирском банках для перевода в «Ниа Банкен» и Ревизионсбанк Якову Фюрстенбергу; первый банк находится в Стокгольме, второй — в Копенгагене.
Кроме того, я еще переводила деньги на имя Якова Фюрстенберга в Московский коммерческий банк и в Частный коммерческий банк для дальнейшего перевода ему 58 200 рублей, 44 000, 100 000 (…) Кроме того, у меня хранятся еще деньги для Якова Фюрстенберга на мое имя в «Сибирском банке» (…), в банке «Азов-Дон» (…) Кроме того, Яков Фюрстенберг сказал мне, что я в любое время должна давать деньги Мичиславу Козловскому, когда бы он их ни потребовал, и не должна была брать с него за это расписку. В последующие дни я выдала ему следующие суммы (…) Однажды пришел Козловский и заявил, что американский вице-консул в Стокгольме, Рейли, который как раз в это время был в Петрограде, возьмет деньги для Фюрстенберга, и я должна ему заплатить 50 000 рублей. Я это сделала.
Шесть недель назад Фюрстенберг сам был здесь и на мой вопрос, что он здесь делает, ответил, что у него здесь коммерческие и другие дела. Затем он упомянул что-то о политических делах, но не назвал фамилий людей, с кем имел дело. (…) Только при отъезде он объяснил: так как обычным путем в то время нельзя было выехать из России, у него было на это специальное разрешение. Он даже предложил мне получить паспорт через Совет солдатских и рабочих депутатов, по которому я могла бы тоже в любое время выехать за границу. Потом я должна была выплатить ему 40 000 рублей, и он назвал мне целый ряд людей, которые будут приносить на его счет, который был оформлен на мое имя, деньги, которые они ему должны. Было много фамилий, но я не могу вспомнить ни одной…»
Последнее высказывание о выдаче больших сумм Козловскому, члену Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, «без расписки», наверняка является ключевой информацией из показаний Суменсон. В остальном речь идет о деньгах, которые нужно было депонировать и которые незадолго до этого были переведены из берлинского Дойче Банка согласно поручению, как цитировалось выше, на имя большевистских лидеров в Стокгольм. Среди счетов в мае—июне следует обратить внимание на один из последних — в 800 000 рублей, снятых Суменсон. Тем не менее на счету остаются 2 миллиона. Из всего этого следователь может сделать свои выводы. Однако он не может обвинить Евгению Суменсон. Поэтому в сентябре он дает положительный ответ на заявление освободить ее под сравнительно небольшой залог — 15 000 рублей. Это опять дает хороший повод для пропаганды большевиков: они злобно выступают в своей печати, утверждая, что ее освобождение доказывает беспочвенность всех обвинений и подозрений.
Для Троцкого все складывается замечательно. Очевидно, его открытый призыв к невыполнению приказов на фронте и его более или менее завуалированное требование государственного переворота имели меньше оснований для беспокойства, чем его отношение и отношение партии к Парвусу. Он может легко оправдаться, указав на свой «Некролог политически мертвому другу» и предостережение от Парвуса, опубликованное в «Юманите»— газете, которую Троцкий почитает, как и раньше. У него есть политическое алиби. Впрочем, он не упускает возможности напасть со своей стороны на Временное правительство и представить его в нелицеприятном свете. Наступление в июне — июле осуществилось, открыто заявляет он, только потому, что Временное правительство получило за это деньги. Это соответствует тем фактам, что в мае в Петрограде действительно находилась американская делегация и, исходя из 100-миллионного долларового кредита на покупку оружия, перед отъездом заявила: «No fight — no loan!». [25]
В остальном он не остается в долгу перед своей известностью оратора, находясь на посту председателя Исполнительного комитета: «Как же смог враг капитализма протянуть руку за его деньгами? И если произошло — где они? Неразрывная цепь подозрений в германофилии и шпионаже простирается от царицы, Распутина и придворных газет через министерства и их чиновников, Думу, либеральные газеты до Керенского (…) и удручает еще больше в своей монотонности. Политический враг, кажется, не очень хочет напрягать свою Фантазию, перевернув обвинения только справа налево!»
К опровержениям Стокгольмского партийного бюро Ленин из своего финского укрытия добавляет и собственное утверждение, опубликованное в кронштадтской «Правде»: «…C Парвусом я порвал уже в 1915 году, а от Ганецкого я денег не получал. Ганецкий не был членом партии, так как он был поляком. (…) Впрочем, только потому, что я приехал на немецком поезде, я должен был взять деньги у немцев? Мартов и другие использовали тот же путь, но никто не стал бы их подозревать из-за этого!»
Вряд ли кто-нибудь знает, что Ленин, будучи проездом в Берлине, сознательно опоздал на паром в Засниц и переночевал в одном из отелей. Поезд отъезжал в 7.15, он прибыл на паромную станцию с опозданием в 26 часов: в Берлине задержался примерно на 20 часов, в пути находился тоже около 12 часов. Из дневника Курта Рицлера, референта рейхсканцлера Бетманн-Хольвега по политическим вопросам ведения войны, вытекает, что он сам вел переговоры с Лениным. Из его записей от 13 апреля 1917 года следует:
«Правильно также, что через пару недель Россия будет готова к большим концессиям…»
Но дневник Рицлера недоступен петроградскому следователю Александрову.
Кто теперь знает, что Ленин еще до Ганецкого и Парвуса получал деньги из Берлина через Кескюла, а еще раньше — от австрийцев, но, к его счастью, в 1916 году Кескюла порвал с Берлином и, таким образом, исчез из поля зрения. А кто знает о просьбе оказать еще большую денежную помощь и о благодарственной телеграмме Ганецкому о ее получении или о пассаже в одном из писем ему: «…Если они меня когда-нибудь схватят, привези мою записную книжку для безопасности в Стокгольм!»
Для Парвуса петля доказательств становится все уже — но он находится за границей, и поэтому не может быть схвачен.
Государственный советник Николай Александрович Пешков, который был послан Министерством торговли в 1916 году от имени «Комитета по ограничению торговли с вражескими нам странами» в Копенгаген, чтобы составить так называемый «черный список», сообщает: «…Вскоре я услышал от датских коммерсантов 0 членов Российской миссии, что по инициативе германского правительства один русский эмигрант, социал-демократ Гельфанд, — известный среди прочего по кличке «Парвус», — основал «Общество изучения социальных последствий войны». Это общество имело библиотеку, но к ней не имели свободного доступа те, кто хотел читать русские газеты. Только те могли ею пользоваться, кто входил в общество, а это можно было сделать с большим трудом, будучи русским — во всяком случае, была нужна личная рекомендация от кого-либо, кто находился близко к Парвусу. Впрочем, общество не выпускало никаких трудов, и хотя оно называло себя «международным», там вращались только немцы.
Мне было также известно, что Парвус мог свободно въезжать в Германию и выезжать из нее; несколько раз он ездил в Берлин. Перед войной он (…) сколотил в Константинополе миллионное состояние. Когда он обосновался в Копенгагене, я видел однажды его автомобиль, который считался тогда самым фешенебельным и дорогим, какие тогда там были. Близким другом Парвуса был русский эмигрант Сукенников. Перед войной он жил в Берлине, и у него был издательский дом, в котором он печатал памфлеты о России или русских лидерах.
Во время пребывания в должности министра Штюрмера [26] и Протопопова, [27] непосредственно перед Февральской революцией, он занимался тем, что издавал одну газету на шести языках с целью подготовить общественное мнение в нейтральных странах к Необходимости сепаратного мира между Россией и Германией; он говорит, что получит за это много денег, но не говорит, от кого. Для газеты он хотел также заполучить известного писателя Колышко. (…) Кроме того, он на дружеской ноге с немецким агентом Зюнцем. У него было так называемое «корреспондентское бюро». Я узнал, что другие агенты получалц там задания и сообщения. К ним относился также Фюрстенберг, о котором было известно, что он работает на германское правительство…»
Из Копенгагена следователь получает письмо:
«Секретно. Министерство иностранных дел, правовой отдел.
Следователю по особо важным делам, Петроградский окружной суд.
По запросу Главного управления Генерального штаба прокурору уголовного суда передать информацию Министерства иностранных дел через Парвуса правовой отдел считает своим долгом переслать Вам копии телеграмм Русской миссии в Копенгагене и Министерства иностранных дел по его вопросам…»
К нему приложены некоторые документы — копии писем и телеграмм: