одобные сокращения – настолько, насколько снижение пенсий компенсируется дополнительным частным страхованием – наряду с приватизацией государственных услуг привели к политически желаемому расширению поля деятельности капиталистических корпораций.
Реформы такого рода – политически тонкая процедура, в том числе из-за того, что, как было сказано, государственное обеспечение запланированных сокращений отчасти состоит из отложенной зарплаты – с тех времен, когда работники и их профсоюзы по настоянию социал-демократического правительства согласились на сдерживание роста заработной платы во имя макроэкономической стабильности. Нарушение подобных неявных договоров долгое время казалось слишком рискованным для демократически избираемых правительств; даже Рейган и Тэтчер воспринимали доставшиеся им от предшественников государственные социальные программы как «незыблемые» [Pierson, 1994;
1996; 1998]. Среди причин всеобщего восхищения Герхардом Шрёдером как сторонником консолидации – то, что вопреки всем протестам ценой своей должности он твердо стоял на собственной «политике реформ» и даже отчасти сумел реализовать ее.
Несмотря на подобные примеры, с точки зрения рынков нельзя полностью полагаться на внутреннюю политику демократических государств в качестве гаранта структурной консолидации. Поскольку в Европе пока еще невозможно во имя экономической целесообразности хладнокровно уничтожить останки национальной демократии, прежде всего подотчетность правительств перед своими избирателями, остается объединить национальные правительства в некий общий недемократический наднациональный режим – своего рода международную супердержаву без демократии – и предоставить ему регулировать их деятельность. Начиная с 1990-х годов Европейский союз постепенно преобразуется именно в такой режим. Сегодня интеграция государств-членов в наднациональную систему институтов, освобожденную от давления электората, вкупе с впечатляющей силой общей валюты ведет к потере национального политического суверенитета – последнего бастиона самостоятельной политики в международно интегрированном рыночном обществе. В частности, отказ от девальвации в рамках Европейского валютного союза адресован инвесторам, особенно финансовым инвесторам, чтобы рассеять их опасения в том, что государства в условиях жесткой международной конкуренции будут использовать резкие колебания валютного курса как средство самозащиты; таким образом, и единая валюта находится на службе у рыночной справедливости[123].
Многоуровневая политика в международном государстве консолидации приводит к опосредованию и нейтрализации внутренней политики участвующих в этом национальных государств, помещая их в прокрустово ложе наднациональных соглашений и режимов регулирования, ограничивающих суверенитет. Проверенным средством для достижения этой цели служат регулярные саммиты глав государств, по итогам которых после продолжительных обсуждений выпускаются соглашения, при этом от руководителей стран ожидается, что они у себя в государстве будут проводить их в жизнь, какое бы сопротивление ни встретилось. Правительства, не способные поступать таким образом, теряют уважение у международного сообщества. Поскольку чиновники могут сослаться на эти же аргументы и у себя дома, упомянув всю бесперспективность повторных переговоров, институт подобных «встреч в верхах», саммитов укрепляет свои позиции по отношению к национальным парламентам и внутристрановым группам интересов – этот эффект Европейский союз ощутил еще на заре своей истории. Он усиливается с помощью антикризисных встреч, организуемых под давлением рынков, поскольку любое сопротивление, потенциально угрожающее скорейшей реализации решений саммитов, может запустить опасные реакции; во всяком случае, правительства и рынки успешно используют этот аргумент.
Впрочем, кажется, национальные парламенты и оппозиционные партии не так уж и беззащитны перед достигаемыми на саммитах договоренностями. Недавние усилия по вовлечению в принятие решений национальных парламентов независимо от так называемого Европейского парламента не были совсем уж тщетными, что оставило след как на общеевропейском, так и на национальном уровне. Особенно это стало очевидно с началом кризиса, когда парламенты все чаще были вынуждены в конвейерном режиме за несколько дней согласовывать множество проектов резолюций и законов, спущенных европейскими чиновниками. В ряде стран, включая Германию, подобный подход вызвал сопротивление. Так, Конституционный суд Германии всячески старался оспорить доктрину, выдвинутую брюссельской технократией при поддержке рынков и сторонников федеральной Европы, согласно которой национальным демократическим институтам не остается другого выбора, кроме как безоговорочно следовать предписаниям международной дипломатии высшего уровня. Более того, позицию правительства на международных переговорах можно улучшить, если оно сможет обосновать, что меры, которые оно не одобряет, вряд ли удастся реализовать в его стране[124]. Тот факт, что итальянский премьер-министр Марио Монти напомнил федеральному канцлеру Германии в августе 2012 г. о том, что правительство обязано донести до своего парламента необходимость выполнять международные договоренности[125], свидетельствует: проявления парламентского и правового сопротивления амбициям европейской политики, ее приоритету перед национальной политикой воспринимаются более чем серьезно[126]. В долгосрочной перспективе, конечно, неясно, сможет ли подобное сопротивление надолго замедлить или приостановить формирование международного государства консолидации.
Европейское государство консолидации начала XXI в. представляет собой не национальное, а международное образование – это надгосударственный режим, регулирующий национальные государства, без демократически ответственного правительства, но при этом с обязательными правилами: с «управлением» (governance) вместо «правительства» (government), при этом рынки укрощают демократию, вместо того чтобы демократия укрощала рынки. Так возникла эта исторически новая институциональная конструкция, служащая обеспечению рыночного единообразия некогда суверенных государств: смирительная рубашка рынка, предназначенная для политики отдельных государств, с полномочиями, которые формально похожи на различные другие новации в сфере международного права с той лишь разницей, что здесь речь идет не об «обязанности защищать» (duty to protect), а о об «обязанности платить» (duty to pay). Целью этой конструкции, которая, надо сказать, становится все ближе, является деполитизация экономики при одновременной де-демократизации политики.
Ответом на фискальный кризис стала начавшаяся консолидация европейских государственных финансов, которая сводится к переустройству европейской государственной системы, координируемому финансовыми инвесторами и Европейским союзом, к новой редакции капиталистической демократии в Европе в значении законодательного закрепления результатов экономической либерализации последних трех десятилетий. Целью является двойная институциональная привязка государственной политики к рыночным принципам экономической рациональности: привязка внутренняя (Selbstbindung) в виде конституционно закрепленного «долгового тормоза» и привязка внешняя (Fremdbindung) посредством международных договоров или европейско-правовых обязательств. В основе такого подхода лежит представление о государстве, сжавшемся до функции защиты рыночных отношений, и самодостаточном обществе, которое не хочет ничего от государства, кроме гарантий собственности и свободы.
Будущее, которое ожидает Европу, – секулярное схлопывание общественного договора капиталистической демократии и переход к международному государству консолидации, превозносящему фискальную дисциплину. В связи с этим необходимо возведение между экономикой и политикой китайской стены – на экономическом жаргоне «шлюза безопасности», – которая позволяет рынкам реализовать свою версию справедливости и не беспокоиться по поводу произвольного политического вмешательства. Это возможно в обществе с высокой степенью толерантности к экономическому неравенству. Его «избыточные» граждане должны усвоить, что политика – развлечение для среднего класса, а им от нее ничего ожидать не стоит. Свои представления о мире и свою идентификацию они черпают не в политике, а на фабрике грез высокорентабельной глобальной культурной индустрии, чьи гигантские прибыли используются в том числе и для того, чтобы легитимировать стремительный рост изъятия прибавочной стоимости «звездами» из других областей, особенно из финансового сектора. Кроме того, надежным основанием для поступательного освобождения капитализма от демократически мотивированных вмешательств выступает массовый неопротестантский средний класс владельцев человеческого капитала, который ориентирован на «справедливость успеха» и конкурентоспособность, с высокой степенью готов частным образом вкладывать деньги в собственный индивидуальный рост и в своих детей; это же относится и к нормам потребления, установленным настолько высоко, что коллективные блага по определению не могут им соответствовать [Streeck, 2012a].
Попытки консолидации государственных финансов богатых демократий, координируемые на международном уровне, предпринимаются, как говорилось, с 1990-х годов, и этот опыт в какой-то мере позволяет нам предсказать, каким путем пойдет дальнейшее развитие политики консолидации, ныне привязанной к национальному и европейскому праву.
Важнейшим отличием стало то, что во многих странах первая волна фискальной консолидации сопровождалась либерализацией рынков капитала, это позволило широким слоям населения набрать кредитов, дабы компенсировать стагнацию или падение доходов и сокращение социальных и иных государственных выплат. В условиях финансового кризиса таких возможностей уже нет, и более жесткое регулирование финансового сектора в любом случае ограничит их еще более. Таким образом, предстоящий переход к международному государству консолидации будет происходить не только под еще большим давлением рынков и международных организаций, но и, так сказать, даже без местной анестезии.