В свете опыта докризисного периода можно сказать, что программы роста, оказавшиеся в центре европейской повестки после греческих и французских выборов 2012 г., имеют характер исключительно символической политики[142]. Все, кто имел отношение к принятию решений, знали или могли знать, что сегодня фискальное пространство стран европейского центра для финансирования «импульсов роста» значительно у́же, чем в 1990-е годы, и что кредиты на рынке капитала в тех объемах и на тех условиях, что были распространены в начале столетия, более недоступны. Если уже тогда не хватало средств, чтобы оживить ситуацию в странах европейской периферии кроме как с помощью фиктивного роста, о чем они могут говорить сегодня? Единственное, чему помогли запущенные летом 2012 г. меры, – это сохранить лицо новому президенту Франции, а также пообещать правительствам периферийных стран немного свежих денег, которые могли пойти на содержание государственного аппарата или на какие-либо заказы[143].
Впрочем, в объединенной Европе по-прежнему господствовала доктрина неолиберализма, поэтому единственная «политика роста», которая заслуживает так называться, заключается в уничтожении организаций и институтов любого рода, ограничивающих рынок и конкурентную среду, будь то картели, палаты, профсоюзы и гильдии такси[144] или минимальная заработная плата и защита в области занятости. Ничего другого не имеется в виду, когда нынешние кредиторы требуют от стран-должников «структурных реформ», и это лишь подтверждает гипотезу о том, что с самого начала меры, стимулирующие рост, были частью европейской политики модернизации. Дерегулирование как программа роста обладает значительным политическим преимуществом: никто всерьез не ожидает, что за короткий срок она сотворит чудо, и даже если чудо не наступит и за более длительный период, в этом несовершенном мире это всегда можно объяснить тем, что доза была недостаточна. Между тем, чтобы пациент соблюдал спокойствие при приеме горьких пилюль, необходимо, насколько это возможно, временно избавиться от демократии, например, путем создания «правительства экспертов». Если потребуется, личину дерегулирования можно прикрыть и гуманистической маской – в форме символических денежных подарков. Благодаря тому что дерегулирование само по себе ничего на стоит, если, конечно, не принимать во внимание проведение полицейских спецопераций в случае необходимости, оно очень складно вписывается в нынешние финансовый и фискальный кризисы. Не в последнюю очередь его демонстративное насаждение в нынешних обстоятельствах в государствах долгов уже само по себе, даже без эффекта роста, ценно тем, что способствует доверию рынков, показывая, что правительство достаточно сильно, чтобы контролировать свой народ.
Почему же в таком случае ощутимая финансовая помощь, которую Евросоюз оказывал средиземноморским странам вплоть до конца 1990-х годов, не привела к устойчивому экономическому росту? Технократические разговоры о том, чтобы как-то «завести» находящуюся в упадке экономику, оставляют без внимания тот факт, что экономический рост требует не только институциональных, но также социо-структурных и культурных условий, которые ни в коем случае не универсальны и уж тем более не могут быть тотчас же созданы министерскими решениями. Государства и правительства, жаждущие стимулировать экономический рост в малоразвитых регионах, с завидным постоянством прибегали к таким методам, как субсидирование заработной платы, стартовые гранты для начинающих свое дело, инвестиционные гранты, налоговые скидки в связи с износом оборудования, налоговые льготы и государственные инвестиции в местную инфраструктуру. В каждом случае подобные меры вмешательства оказывались чрезвычайно дорогими, а эффект от них можно было ощутить лишь в долгосрочной перспективе, и то не всегда. Наглядные примеры – Меццоджорно в Италии и «новые» федеральные земли в бывшей ГДР, присоединенные к Западной Германии после 1990 г.
Что касается Италии, то в послевоенные годы правительство и европейское сообщество направляли значительные суммы в развитие экономики южной части страны для того, чтобы постепенно нивелировать разницу между севером и югом. Если в начале 1950-х годов доход на душу населения в Меццоджорно[145] составлял менее половины от среднего дохода по Италии, то к концу периода послевоенного роста в 1970-х годах разница сократилась до 33 % (рис. 3.9). После этого в середине 1990-х годов она опять достигла 45 % и к 2010 г. чуть снизилась – до 41 %[146].
В социологической литературе экономическая отсталость итальянского юга, кажущаяся поистине неискоренимой, обычно объясняется его традиционной социальной структурой, в том числе господством местных властных элит, боящихся потерять свои позиции в процессе капиталистической модернизации. Как пишет Йенс Беккерт, капиталистическая экономика предполагает такое социальное устройство, которое допускает и поощряет ориентацию повседневного поведения на базовые принципы конкуренции, креативности, коммодификации и кредитования («4 К») [Beckert, 2012]. Стандартная экономическая теория отличается от социологической своего рода антропологической верой в то, что подобные поведенческие ориентиры универсальны для всех людей[147]. И потому экономистам трудно понять, почему регионы вроде Меццоджорно отказываются реагировать на многочисленные «стимулы», предъявленные капиталистической рационализацией, и почему лишь внедрения современных институтов вроде капиталистической частной собственности недостаточно для того, чтобы запустить капиталистическую модернизацию.
Рис. 3.9. Италия: чистые трансферты в Меццоджорно и разрыв в доходах, % ВВП, 1951–2008 гг.
Источник: Daniele V., Malanima P. Il prodotto delle regioni e il divario Nord-Sud in Italia (1861–2004), Italia (1861–2004) // Rivista di Politica Economica. 2007. P. 267–316.
Даже специалисты затрудняются сказать, сколько именно средств Италия и Европейское сообщество затратили на содействие региональному развитию в Меццоджорно и экономическое выравнивание Италии, в том числе и потому, что методы расчета неоднократно менялись, а соответствующие институты все время реформировались[148]. Согласно наиболее достоверным оценкам, объем чистых трансфертов в Меццоджорно сегодня составляет 4 % от итальянского ВВП, пик этих выплат пришелся на 1980-е годы и достиг 5 %, затем – на первом этапе консолидации государственных бюджетов – он снизился в конце столетия до 3,4 % (рис. 3.9)[149]. Несмотря на столь серьезные вливания, южная Италия остается наглядным примером того, как региональные программы развития могут не привести к желаемому результату в силу своих уникальных политических и социальных обстоятельств. Сегодня почти все признали, что помощь итальянского правительства осела в местных властных структурах и была использована для укрепления традиционного кланового господства. Между тем партии Италии, прежде всего Democrazia Cristiana (Христи анско-демократическая партия), научились использовать средства, отпущенные на региональное экономическое развитие, для приобретения политической поддержки, в том числе в виде гарантированных голосов избирателей. Снисходительность итальянцев-северян к столь внушительным трансфертам югу была возможна лишь потому, что левые силы преподносили выравнивание качества жизни на юге как национальную идею и проявление национальной солидарности, а также потому, что Евросоюз с самого начала решительно поддерживал итальянскую региональную политику[150]. Когда в 1980-х годах поддержка закончилась, общественность обратила внимание на тот факт, что внушительные ресурсы, потраченные на региональное развитие юга, не только не помогли сблизить две части страны, но даже на протяжении десятилетия лишь увеличивали разрыв между ними. С этого момента можно констатировать рост протестных настроений против дальнейших программ помощи; наиболее активно эти настроения выражает сепаратистская североитальянская региональная партия «Лига Севера».
На примере Италии можно увидеть, что региональная политика роста и развития, постольку поскольку риторически она предусмотрена в том числе и для валютного союза, должна решить две тесно связанные между собой проблемы. Во-первых, каким образом в рамках традиционной социальной структуры использовать средства, направленные для стимулирования экономического развития, так, чтобы запустить самостоятельный рост и со временем сделать свое участие в нем ненужным. Иными словами, речь идет о том, чтобы средства помощи использовать инвестиционно, а не потребительски, каким бы сложным ни было это различие в отдельных случаях. От того, удастся ли когда-нибудь решить проблему эффективности региональной политики, зависит, будут ли готовы регионы-доноры оказывать помощь. Во-вторых, необходимо прояснить, кто осуществляет контроль за использованием средств, выделяемых для стимулирования роста, или, говоря иначе, каким образом должен распределяться контроль между центральным донором и локальным реципиентом, между центром и периферией. Слишком высокая концентрация локального контроля может привести к тому, что средства будут использоваться потребительски, а не инвестиционно; в условиях же слишком высокой концентрации центрального контроля возникает опасность игнорировать местные условия при осуществлении властных полномочий. Имеющаяся здесь проблема, которую необходимо разрешить, является проблемой управления. К значимым факторам относятся политическая и правовая структурная организация региональных органов государственной власти, которые образуют институциональную связь с центром, региональные социальные структуры и политическая зависимость центр