– Не было бы большего разрушения. вот что беспокоит мою душу, – задумчиво, со вздохом произнёс Отец Серафим.
– Но ведь ждали перемен, улучшения жизни…Я приветствую конституцию, парламентская монархия изжила себя. Мне по душе кадеты. Надеемся на изменение жизни к лучшему… – робко настаивал дядя Валентин.
Разговор в дальнейшем, в основном вёлся между ним и отцом Серафимом, который говорил хоть и с сомнением, но всегда с твердой ноткой.
– Каждый кричит про свободу. Одни слова. Дел нет.
– Надо много перенимать у других развитых стран и, в конечном счёте, просвещать народ…
– Я не возражаю, просвещайте, только не разрушайте. и, прежде всего, православия. Оно через душу придаёт силы и просвещает.
– Думаю, никто не собирается разрушать.
Отец Серафим вздохнул и, глядя ему в глаза, уверенно произнес:
– Если когда-нибудь захотят уничтожить Россию, начнут с её стержня – Православия.
– Но как жить без демократии и свободы? Насилием невозможно делать политику.
– В России от этой западной свободы человеку станет не намного свободнее.
Скорее это будет похоже на карнавал…
– Не понимаю, – не унимался Валентин.
– Что для вас – олицетворение Руси?
– Пожалуй, одним словом не скажешь. Но последнее время, скорее застой.
– Опять слова. Свобода, о которой вы говорите – это всё на поверхности. Она ведь освобождает и порок. А внутренняя свобода идёт от идеи божественной справедливости и всемогущего духа, который раскрепощает человека. Это не каждому даётся, но в душе она у русского праведного человека. Посмотрите росписи Владимирского Собора в Киеве Виктора Васнецова «Крещение Руси», «Богоматерь с младенцем», да все его сказочные и былинные образы.
– Но это всё образы.
– Вы не чувствуете народной духовности, а это громадная сила. при всей терпеливости и кажущейся подавленности.
– Но во всём этом какое-то убаюкивающее молчание.
– А сила – именно в молчании. Вспомните отшельников, которые потом стали символами Православия. Просто мы привыкаем к тому, что тот, кто много говорит, всё знает и понимает.
– Сейчас уже невозможно молчать.
– Сегодня слушают сильных духовно. они своеобразные пророки. На Руси издавна с интересом слушали праведников, народных увещевателей или «юродивых». Они не разглагольствовали, как сейчас, они чувствовали. Никто меня не переубедит, что сила в молчании. Это как природа, красота, тишина, величие.
– А как вы объясните увещевания Распутина? О нём ходят всякие срамные слухи. Такое влияние на царскую семью…
– Не верю я этому, – не сразу, с медленной паузой, возразил отец Серафим, – Не верю, чтобы православный, даже крестьянин, мог так себя вести. А то, что искренне хотел помочь исцелить царевича. Верю.
– Но не может же быть так. Если даже часть слухов окажется правдой.
– Все это болтуны. Или враги. Кому-то это было очень нужно!.
Валентин Александрович не стал возражать. Отцу Серафиму тоже не хотелось продолжать.
– Будем надеяться на лучшее, – тихо сказала Кока.
– Сомнения, разочарования – это тоже основа нового, – примирительно произнёс Отец Серафим.
Возможно, многого не понимая до конца, Наденька внимательно слушала батюшку. Также серьёзно она смотрела и на своего дядю.
Она всегда с трепетом и интересом посещала со взрослыми магазин или теперь уже Торговый Дом дедушки Александра Ивановича, которым теперь руководил Валентин Александрович.
Магазин имел много служащих, нанятых еще дедушкой: людей, как говорила Кока, честных и надежных. Оплачивался их труд хорошо, платили больше, чем у других купцов, потому местом этим дорожили. Многим служащим дедушкой давались ссуды на постройку дома, а особо прилежным – дарились. Время болезни служащих оплачивалось полностью. И отношение к ним было внимательное и заботливое. Но в работе дедушка был требователен, его уважали и побаивались, так как он не терпел обмана и лени, находчивость же в делах и добропорядочность была предметом восхищения и возмещалась незамедлительно. Наде было приятно слышать, что о дедушке отзывались как о незаурядной и современной купеческой личности. Говорили, что детям не передались твёрдые черты характера деда. Хотя народное мнение со стороны трудно оспаривать, но дядя Валентин пользовался авторитетом среди купеческих кругов за свои прогрессивные взгляды, помощь малоимущим, отчисления монастырям, благотворительную деятельность. В городе он возглавлял общество трезвости.
Однажды Надя была свидетельницей одного эпизода в магазине.
Не очень обеспеченная покупательница присмотрела для своей дочери модные туфли, но денег не хватало, она вынуждена была отказаться от покупки. Вместе с дочерью, на глазах у которой блестели слёзы, они спускалась к выходу из магазина, с горечью обсуждая свою досаду.
В этот момент разговор их был услышан стоящими у входа дядей Валентином, Надей и бабушкой. Дядя Валентин тут же остановил их, отвёл к продавцу и разрешил продать туфли с месячной отсрочкой платежа, предоставив ещё скидку, как он сказал, – «За слёзы дочери». Все было так неожиданно искренне, по-доброму и в тоже время решительно. Наде это очень понравилось, ей показалось, что все, находящиеся в магазине, также оценили по достоинству поступок хозяина.
Кока нарушила Надины раздумья:
– Не будем омрачать праздника. Бог праведный, всё видит. Не допустит греха…
– С вами трудно спорить, отец Серафим, но вы меня не переубедите в том, что России не нужны перемены, – тихо произнес Валентин – Против положительных перемен ничего не имею. Но не надо спешить. Просто церковь не приемлет компромиссов, а сейчас всем хочется неизвестно чего.
Кока, обеспокоенная спором, опять призвала к праздничному настроению и попросила Валентина Александровича не нападать на дорогого гостя.
– Да я вовсе и не нападаю.
– Дорогие дети мои, сегодня праздник великий. Что может быть выше и глубже слов «Да возлюбите друг друга». Если бы все истинно полюбили друг друга, меньше было бы противоречий и непонимания.
После этих слов разговоры прекратились.
Праздничное настроение разлилось с новой силой.
Отец Серафим возвращался с радостным чувством: он был доволен, что удалось в добропорядочной обстановке выговориться, проверяя себя, утвердить свои мысли и самому услышать мнение молодых умов. Ему показалось, что правильно объяснил и донёс близкое и выстраданное.
Он не заметил, как неожиданно перед ним появился человек лет сорока, с длинными рыжеватыми волосами и в тёмной шапочке на голове.
Незнакомец уважительно поклонился:
– Разрешите обратиться, отец Серафим?
– Почему нельзя? Можно, но не видел тебя раньше, сын м…, хотя вижу, не нашего прихода… похоже, вы иудейской веры.
– Точно так-с, но не обессудьте, что время отнимаю. Я – председатель местной еврейской общины, Либстер Айзик Самуилович. Имею часовую мастерскую и лавку на Московской улице.
– Готов выслушать человека любой веры.
– Я, собственно, хочу ходатайства вашего по поводу мальчика. Мы хотим забрать его из приюта и передать в только что приехавшую иудейскую семью. Там ему будет хорошо…
– Уж не тот ли красивый мальчик, что говорила Марья Константиновна?
– Так точно-с. Он самый. И Марья Константиновна со своей стороны ходатайствует по моему прошению. Но без вас трудно добиться.
– Почему ж противитесь принятию христианства мальчиком?
– Вы же понимаете. родители мальчика были евреями.
– Если он сирота, государство позаботится о нём, в христианской вере он будет на твёрдых ногах. Православная церковь является частью и опорой государства Российского. Ведь он родился в России. и будет она ему родиной не только в географическом смысле, но и духовном. Это очень хорошо.
– У нас так не принято, мы другой веры.
– Другой веры. Меня всегда удивляет противление православию в России… Многие иностранцы, в том числе Екатерина Великая, приняла православие и считала себя русской, а про немецкую кровь и не вспоминала. Трудно жить здесь с другой верой. Разве вы не хотите, чтобы ему было лучше?…
– Всё-таки. мне трудно объяснить, а вам понять меня. Я не хотел бы.
– В этом то и вопрос. Я – то знаю, в чём разница христианства и иудейства. Не хотите вы понять здешней родины. Не поняли вы и Моисея, который водил вас.
– Ну причём тут Моисей?… и дело вовсе не в иудейской вере. Хочется сохранить близкого по духу человека.
– Это хорошо, что верите духу. Просто не осёдлый у вас менталитет, а Россия сильна своими корнями.
– Могут быть и другие убеждения.
– Не хотите вы трудиться на этой земле по-настоящему. От того все беды ваши. и в конечном счёте. наши.
– Что вы говорите? Разве мы не трудимся денно и нощно?
– Трудитесь, но как и в каком качестве? Норовите всё легко, краткосрочно, чтоб быстрей выгода. Назовите мне хоть одного местного из ваших крупного земледельца, масштабного купца или промышленника.
Тут надо быть хозяином на своей земле. А любите вы банки, лавки, перепродать чужой труд.
– Ведь всякая работа нужна.
– Это верно… Трудно переубедить. По-вашему всему есть цена, даже Сыну Божьему. тридцать серебряных. А деньги – это своеобразный фетиш. Природа живёт без денег и всяких благ. и только здоровеет, а мы всё слабеем изо дня в день.
– С вами трудно спорить, да и не готов я. Хочу к вашей чести прибегнуть, чтобы поверили мне. Будет мальчику лучше с людьми нашей крови. У них нет детей, а люди обеспеченные, недавно приехали. Вот документы. Траутман.
Отец Серафим внимательно посмотрел на Либстера:
– Праздник нынче, хочется делать добро, но добро ли этим сделаю?
– Отец Серафим, буду очень признателен вам за благодеяние.
– Хорошо, посодействую. Потому, как любого уважаю. Надеюсь на благие намерения.
– Покорнейше благодарю. Заходите в мастерскую, в лавку. Любой подарок к празднику для Вас.
Отец Серафим только махнул рукой и пошёл медленно своей дорогой. Колокольный звон призывал к «Обедне».