2
А в соседнем маленьком номере для прислуги Василий Регинин, которому дали в помощь молодого журналиста из «Известий» Николая Вержбицкого, готовил несколько материалов о знаменитом писателе. Прежде всего, надо было дать отчёт о приезде Куприна.
«В беседе с сотрудником «Известий» — ложились бодрые строчки, — А. И. Куприн выразил чувство огромной радости, испытываемой им в связи с возвращением на родину, о котором он давно мечтал.
— В последние дни перед отъездом из Парижа, — рассказывает А. И. Куприн, — меня охватило такое нетерпения, что я готов был идти в Москву пешком. Я счастлив, что наконец слышу вокруг себя родную речь. Я никак не мог прийти в себя от радости, от чуда, что я снова у себя на родине. Я давно мечтал повидать новую Россию, новое её поколение, окрепнуть здесь, на родной земле, и снова начать писать. Я бесконечно признателен советскому правительству, давшему мне возможность вернуться в родную страну, оторванность от которой я так остро переживал все эти годы».
Готовые клише двух рядовых разбойников пера рождали очередную газетную утку. После отчёта было решено взять у Куприна интервью.
— Предлагаю название: «Душа отогревается», — сказал Регинин. — Это утеплит тему...
— Итак! — подхватил Вержбицкий: — «Что больше всего понравилось мне в СССР? За годы, что я пробыл вдали от родины, здесь возникло много дворцов, заводов и городов. Но самое удивительное из того, что возникло за это время, и самое лучшее, что я увидел на родине, — это люди, теперешняя молодёжь, дети...»
— Хорошо, Коля, — подбодрил молодого человека Регинин. — Но будем конкретнее. Например, про метро. Давай сводим Куприна в метро: «Необыкновенно комфортабельное метро, которое, конечно, не идёт даже в сравнение с каким-либо другим метро в Европе. Впечатление такое, что находишься в хрустальном дворце, озарённом солнцем, а не глубоко под землёй. Таких широких проспектов, как в Москве, нет и за границей. В общем, родная Москва встретила меня на редкость приветливо и тепло...»
— А теперь о москвичах? — предложил Вержбицкий.
— Совершенно верно! «Во время прогулок по Москве меня очень трогали также приветствия. Идёт навстречу незнакомый человек, коротко бросает: «Привет Куприну!» — и спешит дальше. Кто он? Откуда меня знает? Вероятно, видел фотографию, помещённую в газетах в день моего приезда, и считает долгом поздороваться со старым писателем, вернувшимся с чужбины...»
— Надо дать кого-нибудь из низов. Помнишь, Вася: «кухарка, управляющая государством».
«Молодой, да ранний», — подумал о Вержбицком Регинин и тотчас согласился:
— Давай! Жми!..
— «Со мной иногда заговаривали на улице. Однажды к нам подошла просто одетая женщина и сказала, подав руку: «Я — домработница такая-то. Вы писатель Куприн? Будем знакомы...»
— Хорошо, Коля! Теперь развернём культурную программу. «Я побывал в кино и в «Метрополе». Шла цветная картина «Груня Корнакова». Каюсь, я следил за экраном только краем глаза. Моё внимание было занято публикой. Можно сказать, что в картине «Груня Корнакова» мне больше всего понравилось, как её воспринимает зритель, сколько простого, непосредственного веселья, сколько темперамента! Как бурно и ярко отзывались зрители — в большинстве молодёжь — на те события, которые проходили перед нами! Какими рукоплесканиями награждались режиссёры и актёры!..»
— И развернём пошире: «Многое хочется увидеть, о многом хочется поговорить. Я предполагаю побывать в музеях, посмотреть в театрах и кино «Господа офицеры» (пьесу, переделанную из моего «Поединка»), «Тихий Дон», «Любовь Яровую», «Анну Каренину», «Петра I». Обязательно съезжу в цирк, любителем которого остаюсь по-прежнему...»
— А не переборщили? — застенчиво сказал Вержбицкий.
— Маслом каши не испортишь, — улыбнулся Регинин и предложил отправиться к Куприным. Завизировать материалы.
Елизавета Морицовна поставила журналистам бутылку вина. Они читали ей сочинённые ими тексты, а она спрашивала:
— Ты так говорил, Саша?
И тот беспомощно отвечал:
— Да, Лиза.
— Тебе в Москве нравится?
— Нравится, — повторял Куприн слова жены.
Тогда Елизавета Морицовна взяла руку мужа и вывела автограф.
Вскоре Куприны переехали в подмосковный Дом творчества писателей «Голицыно».
3
Условия были прекрасные: четыре комнаты, большой сад с грядками и клумбами, готовое питание и милая девятнадцатилетняя девушка Аня, ежедневно приходившая прибирать квартиру. Их теперь почти никто не навещал, а из журналистов к Куприну был допущен лишь один Вержбицкий. Елизавета Морицовна — «мамочка» и кошка — новая Ю-ю — такова была теперь семья Куприна.
Он, кажется, немного пришёл в себя, хотя почти ничего не видел и часто жаловался на сердце. Со дна памяти поднялся образ старого друга — художника Щербова, который доживал свой век в Гатчине, и, конечно, единственной дочки Ксении. Писать ей в Париж Куприн, понятно, не мог, не было сил, и это делала Елизавета Морицовна:
Москва. 26.VI. 1937.
«...Папа тоскует без тебя, кажется, больше меня — по нескольку раз в день спрашивает: да когда же она приедет?»
Приедет? Куда? В Москву? Но Ксению Александровну, Кису, по-прежнему увлекала артистическая карьера, «синема», свет юпитеров, поклонение, мужчины, слава. Понимая это, Елизавета Морицовна осторожно писала ей:
Голицыно. 12.VIII.1937.
«Милая моя единственная дочка!
Прочитав твоё письмо, где ты пишешь, что сделалась настоящей звездой, я долго плакала — и от радости, и от тревоги за тебя. Ты в таком возрасте, когда у родителей нет права вмешиваться в дела своих детей.
Я, конечно, счастлива, что ты упорным трудом добилась признания: это была цель твоей жизни — и, конечно, всякого артиста. Но об одном хочу тебе сказать. Пусть от славы не кружится у тебя голова. Живи скромно, не делай долгов, будь осторожна с людьми.
Сердце моё болит, и я тоскую без тебя, но если ты будешь по-настоящему счастлива, то и мы с папой будем счастливы...»
А Куприн всё повторял:
— Передай отцовское повеление дочери, чтобы ехала в родительский дом!..
Он уже скучал по людям, не понимал, отчего вокруг никого нет, кроме верной «мамочки». И очень обрадовался тому, что 30 августа, в день его именин, в Голицыне приехала Мария Карловна.
Куприн настолько окреп, что сам добрел до станции. Там, на платформе, Елизавета Морицовна дала ему букет из астр и хризантем, чтобы он вручил цветы своей первой жене. Потом все трое потихоньку пошли к дому. Елизавета Морицовна вела Куприна под руку, он часто спотыкался. Мария Карловна негромко спрашивала:
— Лиза, а что, Киса не приедет к вам?
— Ах, у неё своя жизнь, — с грустью отвечала Елизавета Морицовна.
— Ты здесь, Маша? — с беспокойством спрашивал время от времени Куприн.
Новое ухудшение здоровья наступило осенью. После того как Куприна привезли 7 ноября 1937 года на Красную площадь смотреть военный парад, у него началось воспаление лёгких. До середины декабря он оставался в «Метрополе», а потом его отправили в Ленинград, где Куприн получил квартиру на Лесном проспекте. К тому времени, не дождавшись его приезда в Гатчину, скончался старый приятель Куприна художник Щербов. Куприн ещё успел пожить некоторое время там, но не в своём зелёном домике — его не успели освободить, — а на маленькой дачке у вдовы архитектора Белогруда. Болезнь и слабость усилились. Врачи решили срочно перевезти Куприна в
Ленинград. Когда за ним приехала санитарная машина, Александра Александровна Белогруд побежала на бывший участок Куприных и поспешно набрала в корзиночку потомков когда-то посаженной писателем клубники «виктории».
— Из вашего сада, Александр Иванович, — сказала она, поставив в машине у изголовья Куприна сочные ягоды.
Но тот мог только улыбнуться.
Врачи поставили диагноз: рак пищевода. Когда Куприн очнулся после операции, то первыми словами были:
— А дочка где? Моя Ксения?
Елизавета Морицовна показала ему фотографию, и он сказал:
— Какая она у нас красивая...
Когда-то, заболев в молодости, Куприн говорил, что, умирая, хотел бы, чтобы любящая рука держала его руку до конца. Его желание исполнилось. Елизавета Морицовна не отходила от мужа ни на минуту. И, несмотря на слабость, Куприн все свои оставшиеся силы вкладывал, чтобы крепко-крепко держать маленькую ручку своей жены. Так крепко, что её рука затекала. Он говорил, уже в полузабытьи:
— Я не хочу умирать... Жизни мне хочется... Ксению скорее позови... Я не могу без неё больше...
Потом перекрестился:
— Прочитай мне «Отче наш» и «Богородицу»...
— «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобой; благословенна Ты в жёнах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших...»
Куприн молился и плакал.
— «Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без нетления Бога Слово рождшую, сущую Богородицу Тя величаем».
— Чем же я болен? — вдруг, словно очнувшись, спросил Куприн. — Что же случилось? Не оставляй меня... Вот-вот начинается!.. Не уходи от меня... Мне страшно...
Елизавета Морицовна отправила Марии Карловне телеграмму в Москву: «Сашеньке плохо», а затем — «Немедленно выезжай!». Куприн был уже без сознания. 25 августа 1938 года он скончался.
Гроб был установлен в большом зале Мраморного дворца, на набережной Невы. Менялся почётный караул. Потом вдруг его поспешно перенесли в маленький зал, где было очень тесно. Из литературного мира были ленинградцы Зощенко, Слонимский, из москвичей — лишь поэт Луговской. На улице собралась тысячная толпа проститься с писателем, но доступ к нему был невозможен. Милиция никого не пропускала.
На Волково кладбище, или по-теперешнему Литературные мостки, в автомобиле ехали Елизавета Морицовна, Мария Карловна, однокашница её сестры Туган-Барановской Ольга Константиновна Витмер и вдова Щербова. Впереди машины шесть белых лошадей везли на дрогах белый гроб, покрытый белыми цветами. Следом двигалась белая колесница с венками, составленными только из белых цветов.