– Я говорю, шибко орут.
Англичанин сказал:
– Эскьюз ми, я плохо говорить по-русски.
Сосед сказал:
– Ты, по-моему, и по-английски-то не очень, – и переспросил англичанина: – Шпрехен зи дойч?
В это время зазвучала увертюра, подняли занавес, стала видна площадь Вероны, замки, дворцы. Сосед поглядел на сцену, потом повернулся ко мне и спросил:
– А где же озеро?
– Какое озеро?
– Лебединое.
Я говорю:
– Какое же здесь озеро, если это «Ромео и Джульетта»?
– Ни фига себе, – сказал сосед, – за такие бабки – и без озера.
А на сцене в это время уже разворачивалась драка между Монтекки и Капулетти.
– Во дают! – оживился сосед. – Слышь, это чего, разборка?
– Это так по музыке написано, – ответил я.
– Да я вижу, – сказал сосед, – если б музыка не мешала, они бы вообще его давно замочили.
Я сказал:
– Давайте смотреть.
– Смотреть так смотреть, – сказал сосед, потом повернулся к англичанину и ни с того ни с сего сказал: – Эвритайм после еды во рту нарушается кислотно-щелочной баланс.
– Ес, ес, – сказал англичанин, – эвритайм.
– Тупой, тупой, – сказал сосед, – а тоже туда же.
Раздались аплодисменты. Мужчина, сидевший впереди нас, так громко крикнул «браво», что я вздрогнул.
– Слышь, ты, – сказал сосед, тронув за плечо впереди сидящего, – ещё раз так гаркнешь – не узнаешь, чем здесь дело кончится.
– Что вы имеете в виду? – возмутился впереди сидящий.
Сосед вынул ножик и сказал:
– Не знаю, что ты имеешь в виду, а я что имею, то и введу.
– Понял, – сказал впереди сидящий и больше «браво» не кричал.
Занавес опустился, я пошёл в буфет. Сосед догнал меня и сказал:
– Слышь, мужик, ты, я вижу, человек грамотный, объясни, чего они только ногами дрыгают, а петь когда начнут?
Я сказал:
– Это балет, все чувства выражают только движениями.
– Не скажи, – ответил он, – у меня один дружбан балет смотрел в казино. Заплатил, и балерина спела.
Второе действие мой сосед начал смотреть во всеоружии знаний. Он прочитал две страницы либретто и знал буквально всё. Показывая на пожилую кормилицу, он громко сказал:
– Это – Джульетта!
Я тихо прошептал ему:
– Джульетте тринадцать лет.
Сосед подумал и сказал:
– Статья 119 пункт два, от трёх до восьми.
Потом он повернулся ко мне и сказал:
– Слушай, ты, смотрю, всё здесь знаешь, скажи мне, этот Ромео действительно такой могучий мужик или ему в колготки чего подкладывают?
Я не успел ответить на этот потрясающий вопрос, как начался антракт, я пошёл в буфет.
В буфете сосед нашёл меня, держа в руках бутылку коньяка и два стакана.
– Давай, – сказал он мне, – тяпнем за здоровье Ромки с Джулей, за автора давай тяпнем, как его, кстати?
– Прокофьев, – ответил я.
Он сказал:
– Ну что ж, про кофе так про кофе. Кофе «Якобс-аромат» – лучшее начало дня. – После чего он опрокинул стакан в рот.
Мы пошли в зал, стали усаживаться. Сосед дыхнул на англичанина. Англичанин сказал:
– Эскьюз ми, – и помахал рукой, дескать, амбре.
Сосед сказал:
– Я ж тебе говорил, кислотно-щелочной баланс нарушается, блин.
– Блин, блин, – радостно согласился англичанин, – блин, икра, водка, – вспомнил он всё, что знал по-русски.
– Соображать начал, – сказал сосед и добавил: – Эскьюз ми.
Англичанин тут же ответил:
– Эвритайм, блин.
В это время Ромео на глазах у всех вынул яд. По лицу соседа я понял, что он попытается предотвратить неизбежное, но не успел я ничего сказать, как мой сосед встал и заорал на весь зал:
– Не пей, козлёночком станешь!
Зал замер, а потом разразился хохотом. У Ромео затряслись руки, и он едва не пронёс яд мимо рта. Джульетта стала делать фуэте, наполовину сделала, упала и досрочно закололась.
– Жалко девку, – сказал сосед, – с ней бы ещё жить да жить.
Подошла сотрудница театра и сказала:
– Покиньте зал, иначе я вызову милицию!
– Ага, – сказал сосед, – они там людей мочат, а милицию ко мне.
Монтекки и Капулетти пожали друг другу руки, навстречу нам по проходу двигалась охрана. Мы с соседом кинулись к выходу. На улице я спросил его:
– А зачем вы вообще пошли в Большой театр?
– Да от братвы прятался, ведь они меня где хочешь найдут, но только не в театре.
Отстаньте
Она и ходит как-то не так. Походка у неё какая-то утиная. Но мне же с ней не в балете танец маленьких индюков исполнять. А так, по комнате, пусть себе переваливается.
Забыть не могу, как только познакомился с ней, как только глянул на неё, в голову почему-то всё время лезли детские стихи: «Приходи к нам, тётя Лошадь».
Да, кому-то она могла показаться не очень красивой. Нет, она, конечно, не Синди Кроуфорд и даже не Нонна Мордюкова… Скорее уж Василий Иванович Шандыбин, только поменьше. Он поменьше.
А кто-то мог подумать, что она недостаточно образованна. Да, она по сей день считает, что столица Украины – Львов. Но это проблема не её, а Украины.
Я ничего этого не замечал. Я был очарован её обаянием. Я как увидел её впервые, сразу понял, что это – любовь до гроба, то есть года на два. Больше вряд ли удастся. Никогда не забуду ту ночь, после свадьбы. Она так сжала меня в своих объятиях, что я понял: эта первая брачная ночь будет моей последней. Дальше не помню ничего. Помню только, уже под утро она призналась, что до меня у неё уже был один. Муж.
– Что с ним? – только и спросил я. – Где он сейчас? На каком кладбище?
Молчание было мне ответом. Она вообще редко говорила. Практически, раз в день. Но с утра до вечера.
А как она готовила! Боже мой! Вершина её кулинарного искусства – пельмени, если я их предварительно куплю в магазине, вскипячу воду, посолю и из пачки в кастрюлю высыплю.
Вот почему у меня рост – метр шестьдесят восемь в кепке и на роликовых коньках. Врачи говорят, оттого, что я на ней в восемнадцать лет женился.
– Если бы, – говорят, – хотя бы до двадцати подождал на её харчи переходить, успел бы подрасти.
Она ведь еду обычно не солит, чтобы не пересаливать, потому что я ем и плачу, а слёзы и так солёные.
К нам как-то в гости один мой друг пришёл, штангист и йог одновременно. Гвозди мог есть, ядом запивать. Всё переваривал. Она его своим фирменным перцем маринованным угостила. Он всего одну луковицу съел. Долго потом головой мотал, будто обухом его огрели. И потом только спросил:
– А совсем без внутренностей человек сколько может прожить?
Меня как-то по ошибке в милицию забрали, с каким-то рецидивистом спутали. Так я те три дня тюремной баландой питался. До сих пор как самые сытые в своей жизни дни вспоминаю.
И причёска у неё какая-то странная: то ли воронье гнездо, то ли барсучья нора. Но очень нравится холостым барсукам и незамужним воронам. Они всё время туда пытались яйца откладывать.
Она и меня под «бокс» стригла. Была такая причёска после войны. Многие её забыли, и те боксёры уже давно вымерли. А она помнит, и меня всё стригла под них. И после её стрижки дня два собаки от меня врассыпную – и на луну выть начинали.
Нет, конечно, и мне не всё в её внешности нравилось. Не всё у неё с личиком, конечно, получилось. Глазки подозрительные, как у вахтёра, ножки багорчиком, ручки ухватиком и губки мозолистые. А носик таким шнобелем торчит, что голову от ветра разворачивает.
А какая у неё родня! Помню, только поженились, прихожу домой. На полу ковёр восточный лежит. Я думал – приданое. Шагнул на него. Такой хай поднялся! Оказывается, это не ковёр, а её родственник в халате и тюбетейке, из Ташкента, отдохнуть прилёг.
У неё полно родственников, и нет, чтобы в Швейцарии, чтоб денег занять. Тут братец из Сибири телеграмму мне дал: «Вышли денег на дорогу». Я выслал. Он приезжает. Я спрашиваю: «Зачем приехал?» Он говорит: «Как зачем, денег у тебя занять».
А она и садовод-любитель. Весь наш участок, шесть соток, цветами засеяла. Хоть бы одна тычинка взошла. Я уж не говорю о пестиках. Кучу денег на семена истратила, а весь участок голый, как череп Фантомаса. А она поливает всё лето, удобрения сыпет. Осенью говорит: «Наверное, я семена не тем кончиком посеяла, все цветы внутрь земли выросли».
Ох и умная. Тут где-то на рынке на все деньги, что были, долларов накупила. По выгодному курсу. У цыган. Довольная такая пришла.
Говорит: «Я проверила – настоящие. Зелёного цвета и на них американский президент нарисован».
Я посмотрел. Зелёные-то они зелёные, только Джордж Вашингтон на них с бородкой, в кепке, и написано по-русски: «Сто долларов».
Я о ней часами могу рассказывать. Ровно столько, сколько она в гости собирается. Мы как-то к друзьям на Новый год ходили. Уже и президент всех поздравил, и куранты двенадцать пробили. Соседи за стенкой напиться и подраться успели, а она только вторую ресницу красить начала.
Уж эти друзья звонят, говорят: «Если вы ещё приходить не раздумали, зайдите по дороге в магазин, водку с закуской захватите, а то мы уже всё съели».
Она вообще у меня везучая на редкость. Вот, если поскользнётся и на спину упадёт, обязательно нос расшибёт.
А аккуратная какая! Полы каждую неделю тряпкой моет, а её, тряпку, раз в полгода стирает.
Я как-то летом, по рассеянности, в домашних тапочках на улицу вышел. Так мне дворник замечание сделал, что я асфальт пачкаю.
И при этом такая педантка, такая аккуратистка. Вот ночью встанешь водички попить, назад в спальню возвращаешься, а кровать твоя уже застелена.
И в то же время храпит так, что стёкла дребезжат. Пока с ней жил, три ушанки сносил, причём на улицу ни разу не надевал, только по ночам.
И с характером у неё всё тоже в полном порядке. Всегда и во всём виноват я. Даже когда американцы вторглись в Афганистан, она влетела в комнату с криком: «Допрыгался, козёл?»
Видно, спутала меня с бен Ладеном.
Сижу как-то у телевизора, слушаю песню, вдруг она как заорёт: «Что ты уставился на эту певицу? Что у тебя с ней было?»