То ли он это видел, то ли весь магазин знал, что Хазанов стащил солонку.
Однажды мы ехали на машине из Калуги в Москву с Нонной Викторовной Мордюковой. Ехали четыре часа и всё это время разговаривали.
Особенно мне запомнилась одна фраза. Нонна Викторовна рассказывала о певце Валерии Ободзинском. Он ей очень нравился. «Мы все были влюблены в него, – и добавила: – Я считаю, что каждый интеллигентный человек должен иметь у себя дома пластинку Ободзинского».
Валерий Ободзинский действительно был очень хороший певец, и в 70-х годах у него были всенародные хиты: «Эти глаза напротив», «Льёт ли тёплый дождь…», но особенно популярной была песня Кондора из фильма «Золото Маккены». В те времена западный шлягер в исполнении нашего певца пользовался особым успехом.
Ободзинский был настоящей знаменитостью, любимым певцом, и всюду он проходил с неизменным успехом.
А я однажды был свидетелем его жуткого провала. Это было в Доме культуры МАИ. Шёл какой-то праздничный концерт. А надо сказать, что в МАИ, как в Одессе, никаких авторитетов не было. Всё надо было завоёвывать с нуля. Могли освистать любую знаменитость. И вот объявляют: «Валерий Ободзинский». Выскакивает на сцену человек в каком-то ковбойском костюме. И выскакивает не просто, а как любимец публики. То есть он привык, что его встречают всюду шквалом аплодисментов, и здесь вышел принимать этот шквал. А шквала не было. И он сразу разозлился. И зал это почувствовал. Ободзинский спел одну песню и не смог переломить ситуацию. Он разозлился ещё сильнее. И запел вторую песню. И на второй в зале засвистели. Он еле допел вторую песню и ушёл, как говорится, «под стук своих каблуков».
А певец был всё равно замечательный. И не случайно Леонид Петрович Дербенёв уже в 90-х годах пытался вернуть его на сцену. Он мне говорил: «Посмотришь, он снова будет звездой!» Он очень болел за Ободзинского.
Но, к сожалению, ничего не получилось. Болезнь под названием «водка» не дала осуществиться этим дербенёвским планам. И наверное, Ободзинский уже боялся провала. И это тоже толкало его к запою. Очень жаль, что он так и не смог восстановиться.
Поэт и драматург Валерий Шульжик – человек с уникальным чувством юмора.
Когда-то, году в 1984-м, придя ко мне в новую, только что отремонтированную квартиру, осмотрел её и сказал своей жене Вере:
– Вера, вот в какой квартире мы будем жить после революции.
Однажды Шульжик подошёл к поэту-песеннику Михаилу Пляцковскому и сказал:
– Слушай, какую хорошую песню ты написал.
– Какую? – спросил Пляцковский.
– Вот эту: «Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли».
– Эту песню написала Юнна Мориц, – обиженно сказал Пляцковский.
– Странно, – сказал Шульжик, – я как ни вспомню тебя молодым, ты всё время нёс какую-то чушь.
Когда мы все вместе были в Болгарии, Шульжик продал Пляцковскому доллары – один к пяти. Пляцковский сразу обособился, со всеми перестал общаться и бегал отовариваться в болгарскую «Берёзку».
На последнем ужине мы сидели за одним столом, и Шульжик при Пляцковском говорит:
– Лион, ты знаешь, как вчера Мишке плохо было, скорую вызывали.
– А что случилось?
– Он последний лев зажал в руке и никак не мог разжать. Пришлось в горячую ванну руку опускать, чтобы хоть как-то отмочить и разжать кулак.
Шульжик над Пляцковским всё время издевался, и не случайно. Пляцковский был чрезвычайно задиристый и высокомерный, и всё время у него шли какие-то баталии с поэтом Лазаревым, который обвинял Пляцковского в плагиате.
Шульжик посоветовал Пляцковскому, чтобы того не обвиняли больше в плагиате, зарегистрировать в ВААПе как свои все эпитеты. Тогда к нему никто не придерётся.
Я однажды тоже не удержался, когда мне Пляцковский схамил в очередной раз, а это происходило в ЦДЛ, и, как специально, подошёл директор ресторана.
Я спросил его:
– Ген, тебе хорошая свинина нужна?
– А сколько килограммов?
– Миш, – спросил я, – ты сколько весишь?
– Семьдесят шесть, – сказал Миша.
– Семьдесят шесть килограммов, – повторил я Гене.
Гена чуть не упал со смеху.
С тех пор Пляцковский меня не трогал.
А Шульжик, кроме шуток, ещё писал очень хорошие детские стихи. Вот только одно четверостишие:
У каждой птицы музыка своя,
Свой голос и свои для пенья сроки,
И не мешает пенью соловья
Смешное бормотание сороки.
Шульжик человек болезненно самолюбивый. Однажды у меня на дне рождения стол вёл Брунов. Он был непревзойдённый тамада и, естественно, по юмору забивал всех, в том числе Шульжика. Шульжик стал просто хамить ему с места.
Я потом спросил, зачем он это делал.
– А что же, я буду сидеть и спокойно слушать, как он острит?
Вообще о самолюбии творческих людей можно рассказывать бесконечно. На дне рождения Шульжика были и Якубович, тогда ещё никому не известный, и Розовский. Где-то в середине вечера, желая сделать приятное новорождённому, я вытащил очень смешной текст и стал его зачитывать. Я знал, что текст смешной, я его уже не раз читал. Когда люди стали смеяться, естественно в смешных местах, Розовскому это так не понравилось, что он стал громко хохотать ещё на подводках к репризе, тем самым не давая гостям услышать текст. Таким образом, он совершенно испортил моё выступление и был этим чрезвычайно доволен, и не потому, что плохо ко мне относился, нет, мы были в хороших отношениях. Он просто не мог перенести чужой успех.
Сам Розовский году в 1978-м стал вдруг петь со сцены песни из своих спектаклей. Мог выйти на пятнадцать минут на сцену и пропеть минут сорок, ничуть не смущаясь тем, что зал уже изнемогает. Когда я впервые услышал это пение, то не удержался и сказал:
– Марик, теперь ты в старости без куска хлеба не останешься. Будешь ходить по электричкам и петь.
Был у меня такой друг – Иосиф Леонидович Прут. Известный драматург, автор сценария фильма «Тринадцать» и многих других. Мы с ним когда-то отдыхали в санатории в Карловых Варах. Пошли на лекцию о здоровье и долголетии. Лектор говорил об умеренности в жизни, о вреде излишеств. Он всё время обращался к Пруту:
– Вот, смотрите, среди вас сидит молодой человек довольно преклонного возраста. Он наверняка сдержан в своих жизненных проявлениях. Как говорится: «Живи просто, доживёшь до ста». Вы курите? – спросил он у Прута.
– Нет, – сказал Прут.
– Вот видите, – обрадовался лектор. – А пьёте?
– А как же! – ответил Прут.
– Но уж наверняка всю жизнь прожили с одной супругой?
– Женат в четвёртый раз! – гордо сказал Прут.
– Ну что ж, бывают и исключения, – сказал лектор и стал рассказывать о том, что надо каждый вечер пить кефир и есть поменьше мяса.
– Вот наш любезный… долгожитель наверняка не ест мяса и обожает кефир.
– Мясо ем каждый день, – сурово сказал Прут, – а кефир терпеть не могу.
Тут лектор потерял терпение и сказал:
– Вот вы и выглядите на семьдесят лет.
– Спасибо, – ответил Прут, – мне уже восемьдесят семь.
Артист Левенбук вечно влюблялся. Когда они с А. Лифшицем были в Венесуэле, их расселили по квартирам, по частным домам.
Левенбук попал к какой-то одинокой женщине. Приехал в Москву с выпученными глазами, ни о чём, кроме Венесуэлы, говорить не мог.
Где-то через полгода в Москву приехала его возлюбленная. Естественно, миллионерша, естественно, красавица.
На поверку она оказалась довольно потрёпанной провинциальной тётушкой, непрерывно говорящей.
Левенбук не знал, куда от неё деваться, устроил для неё культурную программу.
Мы пошли в Театр на Таганке. Шёл «Гамлет». Мы сидели в первом ряду. Одного из могильщиков играл С. Фарада. Я на него и в жизни-то без смеха смотреть не могу, а тут как только увидел этого могильщика, так закусил губу и еле сидел. В сцене с черепом Йорика после знаменитого монолога началась драка. Высоцкий с кем-то дрался на шпагах. Под ними в могиле копался Фарада. Обращаясь ко мне, он вдруг сказал:
– Лион, ты видишь, в каких условиях я здесь работаю.
Тут уж я не выдержал. Смеяться было нельзя. Я зажал рот рукой, и по щекам катились слёзы.
– И так каждый раз, – добавил Фарада.
А над ним шла битва.
Левенбук как-то разыграл Арканова. Арканов с женщиной пришли на квартиру к Левенбуку, который на время оставил им свою жилплощадь.
Арканов с девушкой улеглись в постель, минут через десять в самый ответственный момент зазвонил будильник на столе. Ну что ж, бывает. Арканов остановил будильник, выкурил сигарету и снова принялся за своё чёрное дело.
Не прошло и десяти минут, как снова зазвонил будильник, на этот раз на полке. Арканов остановил звонок, выкурил сигарету и вернулся к женщине. Следующий будильник звонил под подушкой.
Арканов опять закурил. И больше уже в постель не возвращался, ждал, когда зазвонит четвёртый будильник.
Но их было всего три.
Самое интересное, что они были друзьями. Не раз выступали парно, и Левенбук знал, на какое время заводить будильник.
С Женей Морозовой, красивой, голубоглазой женщиной, встречался Левенбук. На свою шею он познакомил невесту с другом Аркановым. Через некоторое время Арканов женился на Жене Морозовой.
Однажды Хазанов пригласил меня в Большой зал консерватории на юбилей «Виртуозов Москвы». Концерт был замечательный. Публика избранная. Мы сидели ряду в двенадцатом с Отариком Квантришвили.
Вдруг он сказал:
– Ну всё, мы с тобой пропали, она нас заговорит.
К нам двигалась Тата Земцова, известная московская дама, главная тусовщица Москвы. Она всегда на всех премьерах и презентациях. Хазанов позвал и её. Я её как раз слушать люблю. Поговорить – это на её языке «побебать».