Нова пока была цела, хоть броня и была порядком избита, как и щит. По ней стреляли из гранатометов, пытались убить противотанковыми ракетами, но ей пока везло. От гранатометов она уворачивалась — в отличие от «толстяков» она держалась позади, предпочитая быть тяжелой огневой поддержкой — а ракеты при приближении к ней буквально сходили с ума, меняя траекторию, а то и вовсе взрываясь. Как объяснила волчица, ее броня была улучшена генератором активных помех.
Страшной новостью для меня стало известие о гибели экипажа Жозена, в полном составе. Танк получил несколько попаданий ракетами за короткое время и взорвался. Без шансов. В груди неприятно заныло, за короткое время я успел привязаться к этим лисам, а теперь их не было. Их танк стал для них братской могилой…
Я тяжело вздохнул, мотнул головой и попытался уснуть. Но у меня не получалось ровно до тех пор, пока ко мне не подсела Алика, я просто прижался к ней боком. С другой стороны с лязгом присела Нова, напротив — Джоран. В такой вот тесной группке мы и уснули.
Следующий день снова начался с артиллерийской подготовки, вот только снаряды рвались не с нашей стороны — мы наступали с юга — а с запада. Но в то же время с его началом вперед рванули танки, а я услышал противный свист минометных снарядов. Спустя несколько секунд нейтральную полосу затянул густой дым. Армия словно сорвалась с цепи, настолько быстро мы рванули вперед.
Каждый час мы прорывались вперед на километр, иногда меньше. До линии обороны от места нашей ночевки было четыре километра, но даже на таком расстоянии можно было легко умереть. Корректируемые снаряды, ракеты, как противотанковые, так и противопехотные, минометный обстрел — потери в технике росли. А ведь то тут, то там встречались окопы с засевшей в них пехотой, которые открывали огонь, стоило только лисам попасть в зону действия их оружия.
Каждый такой зачищали штурмовики. Просто спрыгивали в них, кидая гранаты, стреляя из тяжелых винтовок, а после — орудуя мечами, ножами, кулаками. У волков не было ни единого шанса против лиса, закованного в штурмовую броню — она не пробивалась в упор, а от противотанковых гранат штурмовик мог просто уйти, выпрыгнув из окопа.
За бронетехникой шла пехота, наши артиллеристы пытались подавить батареи противника контрбатом, но они были сами вынуждены постоянно менять дислокацию.
Но вот мы, наконец, добрались до предпоследней линии обороны, и тут же столкнулись с плотным подавляющим огнем. Пулеметы, пушки разного калибра, гранатометы, танки. Несколько рванувших вперед «Алебард» подорвались на минах, пришлось снова задействовать тральщики, что шнуровыми зарядами пробивали дороги.
Наступление развивалось поистине бешеными темпами. Нет, это было понятно еще в первый день, но только сейчас я осознал, что то был не просто случайный успех, а строго выверенный план. Похоже, волкам просто не хватало живой силы и техники, чтобы нормально организовать оборону, вот они и сдали первые линии. Если моя догадка верна, то последней — непосредственно перед ставкой — мы столкнемся со всеми имеющимися в распоряжении главного вожака силами.
Честно говоря, я снова не очень хорошо запомнил бой. Наверное, это работа подавителя, потому что если бы я помнил каждого убитого волка — а убивал я в основном в ближнем бою — я бы уже свихнулся. Ками, боги, кто там еще, а ведь я когда-то упивался всем этим… Насколько же сильно я нынешний стал отличаться от себя прошлого? Кьюби но Йоко был демоном, чудовищем, маньяком-убийцей, а лис Курама — просто солдат, который живет, но отнюдь не войной. И, если честно, я не хотел бы становиться прежним. Даже с учетом всей той силы, что была мне доступна тогда.
Потому что я видел войну не с высоты огромного девятихвостого лиса, а с позиции солдата. Да, закованного в прочную броню, с мощным оружием, но солдата. Все эти смерти, кровь, от которой перепаханная взрывами земля превращается в грязь, крики умирающих лисов. Пустые, безэмоциональные взгляды рядовых волков, пытающихся остановить тебя даже ценой своей жизни. И кровь, я был весь в этой липкой красной жидкости, а на перчатках красовались еще и более отвратительные ошметки мозгов. Честно, не будь подавителя, меня бы уже вырвало.
В какой-то момент штурмовики смогли пробить пару брешей в обороне противника и устроить хаос в тылах, и после этого наступление ускорилось еще больше. Техника подобралась максимально быстро, десант мотострелков рванул вперед, стреляя на ходу. Пехота наступала, подчищая недобитков и занимая территорию.
И вот, когда мы заняли линию обороны, а день начал клониться к вечеру, я с болью осознал, что прорываться, по сути, больше некому. Джоран погиб, пытаясь заставить замолчать спарку 35-мм автоматических пушек. Нова получила все-таки попадание из гранатомета, и только чудовищная живучесть, доставшаяся ей от медведей, позволила ей выжить — ее увезли в тыл так быстро, как только смогли. Алика лишилась руки, получила тяжелую рану живота, и ее тоже увезли, из всего ее взвода выжило четыре лиса, все с ранами. Я сам получил серьезную рану левой руки — бронебойный снаряд проделал дырку и размочалил мышцы, лишь каким-то чудом не раздробив кость. Но я не собирался отступать — у меня еще осталась правая рука, а системы штурмовой брони позволяли эффективно стрелять из штурмовой винтовки и так.
Командование пожелало, чтобы я отступил, но в ответ я мысленно заорал, что не собираюсь бежать, поджав хвост. Что сейчас важен любой боец, способный идти вперед, игнорируя стрелковый огонь, так как пехота будет прорываться слишком долго. У нас осталось два дня, чтобы ворваться на базу противника и обезглавить волчьи стаи. Два дня на то, чтобы закончить эту сраную войну. Мы рискнули всем, я потерял многих из тех, кто мне был знаком. Я не успевал заводить друзей — они умирали на войне. Если сейчас боеспособные лисы начнут отступать — не останется тех, кто будет рваться вперед.
День подходил к концу. Линия фронта вновь стабилизировалась — волки потеряли слишком много солдат, чтобы пытаться отбить свои позиции, поэтому они собрали все, что было вокруг основной базы. Третий день станет решающим — мы должны пробиться сквозь оборону, и уничтожить ставку. Четвертый день оставим на всякие непредвиденные случаи.
— Курама, ты уверен? Твоя рана достаточно опасна, — со мной по рации связалась Нова. Она говорила с трудом, все-таки рана была очень тяжелой.
Это вообще было невероятно — ей в грудь попали из противотанкового гранатомета, для которого триста миллиметров броневой стали не преграда, а она нашла силы связаться со мной и попытаться отговорить меня от участия в решающем штурме. Но я был непреклонен.
— Я должен. Штурмовиков на всю нашу армию осталось меньше сотни. Мы объединимся в ударный кулак, и пробьем брешь. Мы обязаны это сделать.
— Ты хоть не в первых рядах пойдешь?
— Линия защищена?
— На сто процентов, и даже больше.
— Сначала пойдет пехота с тяжелой поддержкой. Потери ожидаются огромными… наверное, там больше половины от оставшихся поляжет, просто пытаясь приблизиться.
— По моим данным, личный состав седьмой наступательной сейчас сократился до сорока семи тысяч хвостов.
— Я знаю, — я чудом удержался от желания сжать кулак — это было бы фатально для рации. — Потери в технике — семьдесят процентов. Про штурмовиков ты уже поняла. Как обстоят дела в девятой наступательной?
— Так же примерно, плюс-минус.
— Выздоравливай, Нова. Ты одна на весь этот сраный безумный мир.
— Ты в принципе тоже уникальный, Курама. Выживи. Ради Алики, хотя бы.
— Обязательно, — я отложил рацию, тяжело вздохнул и смахнул непрошенные слезы. Алика и Нова тяжело ранены, и то, что последняя нашла силы со мной связаться, еще ни о чем не говорит. Как там Ликор? Я очень сильно надеялся, что он жив. Потому что если нет… не хочу даже думать об этом. Это слишком… тяжело.
Хлопнув себя по колену здоровой рукой, я встал с ящика, на котором сидел все это время, подхватил порядком побитый шлем и надел его. Спать лучше именно так, не приведи Создатели, начнется обстрел, и меня ранит случайным осколком.
Ночь выдалась неожиданно тихой, и я даже выспался. Наступление началось ровно в десять утра, и в этот раз артиллерия молотила, не переставая. Дым снова затянул нейтральную полосу, прикрывая пехоту, передние линии которой парами несли пуленепробиваемые щиты для защиты от пулеметного огня. Перед ними ехали все танки и БТР, что остались у армии. А мы обходили базу с востока, готовясь к прорыву — там к нам присоединятся выжившие штурмовики из девятой армии. Как только мы получим сигнал, мы должны будем рвануть на прорыв, и молиться, чтобы противник не понял, что мы наступаем именно с востока. Нет, волки гарантированно заметят отсутствие штурмовиков в основных порядках, но перекрыть весь периметр у них не получится — и так приходится делить остатки живой силы на два направления.
Мы собрались в небольшом овражке, откуда до базы была всего минута бега по прямой — примерно километр. Нас собралось сто семьдесят три штурмовика. Разгрузки были полны патронов и гранат, в том числе и противотанковых, более того, мы все были готовы умереть, но прорваться вперед, чего бы нам это ни стоило.
Многие смотрели на мою зафиксированную ремнями левую руку, но молчали. Просто потому, что ранены были многие, да и сама броня ни у кого не отличалась хорошим состоянием. Никто даже не смывал грязь, что коркой покрывала бронепластины.
Судя по звукам, интенсивность боев нарастала, но сигнала к наступлению все еще не было. Чего же ждет командование? Чуда, что пехоте и мотострелкам удастся прорваться? Нет, они смогут, но займет это достаточно много времени, да и потери будут более серьезными.
Наконец, спустя полчаса, когда все уже были на взводе, мы почувствовали, что настало время идти вперед. Все как один мы вскочили на ноги и побежали, наращивая скорость с каждой секундой. Стены базы были признаны дать дополнительные укрытия, а не препятствовать проникновению внутрь, так что их мы просто перепрыгнули сходу. Редкие гранатометчики просто не смогли попасть по нам, слишком активно мы маневрировали.