Оставив меня рядом со свободным столом, Алика направилась к столам с блюдами. Вообще, столовая была меньше центра реабилитации, и если бы не память, оставшаяся от погибшего владельца тела, я бы был в ступоре. А так, зная, что после серьезных стычек тела меняют сотни лисов…
Здесь сидело множество лисов, причем не все были рыжими, даже не большинство. Были черные, серебристые, был даже зеленый! Темно-зеленый лис, покрытый еще более темными пятнами неправильной формы. Похоже, тот решил подойти к идее камуфляжа очень серьезно и перекрасился.
И они прибывали.
— Держи, тут все по рекомендации мастеров. Если что не понравится — скажи.
Передо мной лежали несколько тарелок. Мясо, свежее, аппетитно пахнущее кровью, тарелочка зелени, куриные яйца. Яйца сырые, Алика даже показала, как это быстро определить — надо его лишь раскрутить. Вращается быстро и легко — сваренное, еле-еле и болтается — сырое.
Себе Алика взяла куриную ножку, причем запеченную, хорошо прожаренное мясо и яичницу. На мой удивленный взгляд, она улыбнулась.
— Каждый выбирает, что ему нравится больше. Много тех, кто считает, что готовая еда вкуснее.
Я кивнул, показывая, что понял, и уставился на столовые приборы в лице вилки и ножа. Что с ними делать — я знал, благодаря памяти. Но вот в своих навыках я справедливо сомневался. Причем, я еще и не понимал, как можно есть с их помощью сырое мясо. Понятно, жареное или отварное, но сырое?
Быстро осмотревшись, я понял, что все лисы едят с помощью приборов, причем даже те, что предпочли сырое. Вздохнув, и украдкой подглядывая за Аликой, я взялся за нож, вилку, и попытался поесть.
В общем, лиса начала учить меня еще и этому. На нас никто не смотрел, никто не сочувствовал мне, и вскоре я понял, почему — как минимум еще один лис имел те же проблемы, и ему так же помогали. Оставалось лишь радоваться, что тут не принято кормить с ложечки таких вот реабилитирующихся, а то никакой подавитель бы не помог.
Закончив с мясом, зеленью, выпив оба яйца, я почувствовал сытость и умиротворение. Ощущения были сравнимыми с таковыми из прошлой жизни… но я не хотел вспоминать о прошлом. Та жизнь закончилась, прошла, как бы это было ни печально. И теперь я гуманоидный лис, с неработающими ногами. Ужасно.
Повезли меня, кстати, в ту же комнату, где я и очнулся, вот только, теперь там была вполне нормальная дверь. Проем был достаточно широким, чтобы можно было спокойно закатить коляску, не мучаясь. Там Алика меня оставила, сказав, что у нее есть дела, а я закрыл дверь и пересел с коляски на кровать. После чего вдохнул, выдохнул, и снял подавитель.
Я чуть не задохнулся от переполнявших меня эмоций. Гнев, ненависть к шиноби, что меня изуродовали, бессильная злоба от осознания того, что я уже вряд ли что-либо смогу сделать, страх, что я не смогу нормально ходить. Все это смешивалось в дикий, гремучий коктейль, и я пытался с ним справиться.
Много позже я понял, что невозможность ходить сыграло немалую роль в моей борьбе с самим собой. Не имея возможности встать и начать все крушить, я был вынужден сжимать зубы, шипя проклятия, сжимая раскалывающуюся от боли голову руками, и сидеть. Сидеть на кровати, чувствуя все увеличивающуюся злобу, бессильную, обжигающую, столь знакомую, но почему-то совершенно не родную. Вместо ощущения силы, что давала ненависть, я почувствовал, как она выжигает что-то внутри меня, принося с собой боль.
Не знаю, сколько времени прошло, но осознал себя я свернувшимся калачиком и тихо поскуливающим. Ноги все так же не отзывались на мои команды, так что, я их просто руками подтянул к себе и так и замер. Теперь меня терзали другие эмоции — отчаяние, страх, паника. Я остро осознал свою беспомощность, слабость. До сих пор я считал себя самым сильным, величественным, но сейчас я был самым беспомощным и никчемным.
На глаза попался подавитель. В голове было пусто, что было крайне непривычно. И двигаться совершенно не хотелось, но надо было надеть этот чертов ошейник. Конечно, сейчас я чувствую только апатию, но зная себя, легко можно понять, что меня снова накроет. И тогда у меня начнется истерика.
Даже странно, что я еще могу думать нормально.
В поле зрения попала лисья рука — звучит странно, на самом деле — и забрала ошейник. Через несколько секунд я почувствовал прикосновение к шее, легкое давление, но апатия никуда не делась. А потом мне стало резко не до этой странности.
Я почувствовал прикосновения к голове. Осторожные, мягкие. Удивленно прижав уши, я оглянулся и увидел Алику, что сидела и гладила меня по голове. Следом я почувствовал, как когти расчесывают мех у ушей, и это было очень приятно. Даже слишком, по спине пробежались толпы приятных мурашек, и я понял, что растекаюсь по кровати и начинаю… урчать? Вот уж чего от себя совершенно не ожидал.
— Вроде и сотни лет прожил, а разумом — лисенок лисенком, — Алика покачала головой.
— Я не лисе-е-е-ено-о-ок… — я даже не пытался придать голосу серьезности. Я был слишком расслаблен, доволен и вообще счастлив.
— А ведешь себя как лисенок. Надо быть серьезнее, и думать над последствиями.
— М-м-м-м?
— Эмоции, даже заблокированные, копятся. И если сразу снять блокировку после длительного ее использования, можно получить по мозгам. Особенно это касается таких же эмоциональных ребят, как ты.
— Я не ребенок… — попытался было возразить я, но лиса применила подлый ход — она усерднее зачесала меня за ухом.
— Ну, разве что по возрасту ты и не ребенок. Но по поведению… малыш.
Когти прошлись по шкуре за ушами, отчего я непроизвольно заурчал.
— Урчалка, — Алика покачала головой.
Не знаю, сколько времени мы провели вот так. Во всем этом было что-то… интимное? Не знаю, но я чувствовал неловкость, смущение, а еще в глубине души поселилось желание, чтобы Алика и дальше вот так вот чесала мне за ушами. Это было странно, непривычно, но от всего этого в груди разливалось приятное тепло.
А потом я вспомнил последние минуты своей прошлой жизни. Вспомнил, как мой коготь пронзил и Минато и Кушину. И вдруг понял — они ведь испытывали друг к другу что-то подобное. Люди для меня тогда были жалкими букашками, недостойными моего внимания, но теперь-то чем я отличаюсь от них? Ну, кроме внешности? Да ничем, по сути. А отличался ли я тогда? Ведь я тоже испытывал эмоции.
Я рассказал все это Алике, не знаю, почему. Хотелось выговориться, сказать обо всем, что копилось. Я был спокоен, мой разум не был затуманен, но в то же время я понимал, что такой приватный разговор мне поможет.
Лисица внимательно меня слушала, не перебивая. Не знаю, как, но я чувствовал — она все понимает и будет стараться мне помочь. Не потому, что у нее приказ от начальства, а потому что она сама этого хочет.
В конце концов, когда она ушла, я лежал на кровати, совершенно обессиленный, проводя подушечкой пальца по ошейнику. Странно, но я чувствовал, что ошейник словно состоит из переплетения полупрозрачных нитей, складывающихся в строгий, прекрасный узор. Надо об этом рассказать Алике, наверняка она знает, почему так происходит.
Потянулись однообразные, утомительные как физически, так и морально дни. Я часами висел на тренажере, заново учась ходить, разрабатывал мышцы рук, тренировал мелкую моторику. Алика стала чаще меня навещать, а то и просто находиться рядом, и это странным образом меня успокаивало, внушало уверенность в своих силах. Стоило ей просто сказать пару ободряющих слов, как я с остервенением бросался на тренажеры, истощая свое тело до предела. Несколько раз я вырубался прямо в подвеске, но неизменно просыпался в своей комнате, заботливо укрытый одеялом.
Восстановление шло медленно. За неделю я научился медленно ходить, не опираясь о стены, но даже это было лучше, чем постоянно кататься в инвалидном кресле. С руками было намного лучше, и я взял за привычку вращать нож-бабочку, который мне подарили, либо четки-комболои. А позже Алика подарила мне револьвер.
Это оружие вызвало у меня настоящий восторг! Я ведь хорошо помнил, насколько слабо развит дальний бой у шиноби. Что вообще представляют из себя их бои? Перекидывание ниндзюцу, в попытках узнать, чье дзюцу круче. Тактику применяют очень не многие, большинство следуют принципу «вломить, да посильнее».
А что такое револьвер? Да и вообще огнестрельное оружие? Чистая механика и немного химии и физики, все! В музее оружия я видел самодельный однозарядный пистолет, сделанный из, буквально, нескольких трубок, проволоки и синей изоленты. Более того, он стрелял, пусть точность была ужасной — промахнуться с пяти метров можно запросто — но тем не менее! Любой может взять его, навести и выстрелить.
Вообще, даже самый неуч способен научиться стрелять из пистолета где-то за неделю. Метким стрелком он не станет, но попасть с десяти метров в ростовую мишень — без проблем. Даже я могу похвастаться тем, что без труда попадаю в грудную мишень с четверти сотни метров. Да даже если промахнулся — у тебя еще столько попыток, сколько патронов в магазине или барабане!
Пуля летит со скоростью около пятисот метров в секунду. Честно говоря, не помню ни одного шиноби, который мог бы бросить кунай или сюрикен так же быстро, да и ниндзюцу… может быть, стихия Молнии могла бы сравниться, но пистолетные и револьверные патроны — одни из самых медленных. Сомневаюсь, что даже самый быстрый из шиноби увернется от снайпера, чьи пули летят со скоростью больше километра в секунду.
Я буквально влюбился в свой револьвер. Это был надежный как скала Р17 «Таран» калибра 10.5мм. Он лежал в моей руке как влитой, был достаточно легким, но при этом внушал уверенность одним своим видом. Лисы очень любили делать оружие достаточно грубым на вид, тяготея к достаточно примитивным прямоугольным формам. Мало того, что такое оружие было проще производить, оно еще и выглядело для большинства очень красивым. И я с недавних пор присоединился к их числу.
В общем, после появления на моем бедре кобуры с револьвером, помимо тренажеров я истязал и мишени в тире. Руки уже давно привыкли к отдаче, рука сама собой ложилась на рукоять. Я был уверен, что теперь я не беспомощен.