Лайонел хотел сказать, что это люди, но понимал – Беллоу и это вышутит.
Мелом на кирпичных и дощатых стенах были написаны объявления:
«Семейный пансион на ночь»
«Братство докеров в 10 на обычном месте»
«Дешевый превосходный поташ Дримма»
«Опытный костоправ – спросите Колла наверху в задних комнатах».
Дымок, сочившийся из труб, торчавших из крыш и стен, был угольно-черным из-за всякой дряни и мусора, который жгли вместо дров; от химической вони во рту появлялся вкус дегтя. Когда трамвай свернул к реке, к тяжелому духу гари добавились запахи рыбы, речного ила и прочих субстанций. Из заводских труб ниже Южного моста валили серые клубы, размазываясь по небу; их рвал на ленты ветер над заливом. Этот более светлый дым принес ноту свежей краски, щекотал ноздри и давил изнутри на глаза, заставляя Лайонела сгорать от неловкости на удобном трамвайном сиденье.
– А сколько тут прелестных кошечек! – ехидничал Беллоу.
Кошек и в самом деле было много: они сидели на крышах, подоконниках и лестницах. Лайонел даже заметил кота, восседавшего на закопченной спине купидона на карнизе. Завернув полосатый серый хвост шестеркой, кот сонными желтыми глазами рассматривал грязное небо.
Беллоу одобрительно продолжал:
– Они борются с грызунами, а в суровую зиму вот тебе и мясо в супе. Местные клянутся, что ни-ни – дескать, кошки священны, но это вранье: и жрали раньше, и будут впредь, не сомневайся. Когда припрет, лопаешь своих слуг. Такой закон у человечества.
Маршрут заканчивался на западной набережной возле Южного моста. Плавучий морг был пришвартован в полумиле от остановки. На мосту у балюстрады Лайонел заметил группу детворы.
– Кажется, это называется «мало-помалу», – сообщил Беллоу. – Стараются попасть камнями в мусор на реке. Излюбленный спорт у маленьких кретинов, верь не верь.
Здесь берега Фейр были совсем отлогие. На отмелях старатели в закатанных штанах промывали песок, и хотя до осени было далеко, губы у них были синие от холодной воды, плескавшейся вокруг босых ног.
– На! – Беллоу припечатал фляжку к груди Лайонела, и на этот раз тот выпил.
Передавая фляжку друг другу, они ждали в очереди на пристани, откуда на Корабль-морг были перекинуты сходни. Когда фляжка опустела, Беллоу достал вторую.
На борт Плавучего морга допускались по двое желающих зараз. Большинство возвращалось на пристань с явным облегчением и даже в приподнятом настроении.
– Ничего в нем особенного! Не понимаю, с чего Вестховеру вообще заблажило в него стрелять, когда он мог переломить его пополам, как палку! – сказал какой-то мужчина своему спутнику, проходя мимо. По качеству одежды и шляп и по частным экипажам, ожидавшим на перекрестке, было понятно, что это представители лучших классов.
От спиртного у Лайонела развязался язык.
– Только богачам придет в голову швырять деньги на подобные зрелища.
– Ха! – войдя в раж, гаркнул Беллоу. – Мы таки умеем развлекаться!
Захмелев, Лайонел сознательно не противоречил разбушевавшемуся Беллоу. Сынок члена правительства ничего не значил: тут люди жили в одной комнате со своими ослами и работали посиневшие от холода дети. Но Лайонел больше не считал, что сам он значит намного больше. Очередь медленно укорачивалась – они продвигались вперед.
У края пристани они вручили смотрителю два четвертака, получив взамен по клочку ваты заткнуть ноздри.
Беллоу нахмурился.
– Он же на холоде лежит, не протух?
– Сохранность у него нормальная, это от химикалий, которые не дают ему портиться. – Мешки под глазами сторожа набрякли до самых ноздрей, а кожа была какая-то растертая, словно он спал в сетях лицом вниз. – Не волнуйтесь, джентльмены, вы не зря потратите деньги, – добавил он, и то, как он произнес «джентльмены», заставило Лайонела отвести взгляд.
Они с Беллоу плотно заткнули ватой ноздри.
Лайонел первым прошел по расшатанным, огороженным цепями дощатым мосткам, соединявшим Корабль-морг с берегом, и ступил на скользкую палубу.
– Я прямо думал, этот смотритель меня расцелует, – хохотнул, догоняя его, Беллоу. – Ты небось ревнуешь, Лайонел! Небось завидуешь, что он не захотел расцеловать и тебя?
Лайонел, не сдержавшись, в упор глянул на Беллоу:
– Ты заткнешься, наконец?
Резкость его тона словно бы удивила Беллоу.
– Я просто прикалываюсь, приятель, – сказал он.
Переделанный из малого торгового судна, Корабль-морг так давно стоял на приколе, что корпус оброс ракушками до самого фальшборта. Ржавчина местами насквозь проела трубу, гребное колесо покрылось плотным слоем темно-зеленой слизи. Доски палубы всхлипывали и хлюпали под ногами.
Через рубку Лайонел и Беллоу по короткому трапу спустились в темноватый подпалубный трюм. В длинном помещении с низким потолком на деревянной платформе под висячей лампой стояла серая от окислов оцинкованная ванна в форме гроба, но шире и немного глубже. Воздух был затхлый и холодный. Вдоль стен стояли ведра с ледяными глыбами. Несмотря на вату в ноздрях, Лайонел почувствовал сладковатый медицинский запах.
Беллоу обошел ванну с правой стороны, Лайонел – с левой. Между ними, наполовину погруженный в суп из изумрудно-зеленой жидкости с плавающими кусками льда, лежал труп Йовена. Несмотря на малые размеры мертвого тела, Лайонел почувствовал, что не может воспринять этого человека целиком. Взгляд Лайонела блуждал от бугристого купола черепа с пятью волосинками, прилипшими к коже, к закрытым сморщенным векам, острому подбородку, лужицам зеленой жидкости, собравшимся в углублениях ключиц, узкой груди с двумя следами от пистолетных пуль – черными бескровными дырами, одна под другой, и к крупным, непропорционально большим для Йовена рукам, покоившимся ладонями вверх, с утолщенными суставами и грубыми мозолями там, где полагалось быть подушечкам пальцев.
Лайонел не мог отвести взгляд от этих мозолей, от которых после многодневного вымачивания начали отслаиваться крошечные полоски кожи. Ему вновь вспомнился официант, бережно очищавший куриные кости, обирая каждый кусочек мяса.
Лайонелу стало нехорошо, он отступил от ванны – и вдруг словно впервые целиком увидел мертвеца, лежащего во льду и химическом растворе. Наполовину надвинутая крышка контейнера закрывала покойника до пояса – Йовен будто лежал под одеялом. Он выглядел объектом жуткого жертвоприношения.
Все было неправильно. Все. Весь их мир. Лайонел давно это подозревал, но сейчас убедился окончательно.
– Честно говоря, – сказал Беллоу, – я бы, наверное, выглядел не лучше. Такая обстановка никого не красит.
От слов сочувствия Лайонела переполнило облегчение.
– Верно, – сказал он.
Беллоу вынул из пиджака вторую фляжку и постоял, пристроив руку на край ванны. Края ватных комков, торчавших из ноздрей Беллоу, трепетали от его дыхания. Он хмыкнул, указывая на ярко-зеленую жижу:
– Не стал бы я пробовать эту живительную влагу, даже на спор. За все деньги мира не стал бы.
– Да уж, – согласился Лайонел.
– Вот тебе и да уж, – Беллоу выпил. Беспощадный свет висячей лампы заливал труп Йовена. Корабль поскрипывал. Лайонел вдруг подумал о реке за стенками трюма, катящей свои воды к океану, и услышал собственный всхлип.
– Ты готов идти?
– Почти. – Беллоу убрал фляжку. – Вот только спрошу его кое о чем.
Сынок члена правительства нагнулся над телом, почти касаясь носом кончика носа Йовена:
– Я одно хочу знать: ты сожалеешь?
– Ты что делаешь? – Слова Лайонела прозвучали негромко, словно он боялся, что Йовен проснется. – Перестань!
Если Беллоу и слышал его, он не подал виду. Ватные концы раздувались, когда он засопел сильнее. Свободной рукой Беллоу взялся за губы мертвеца и, стиснув их так, что они выпятились, принялся возить их взад-вперед. Голос, которым Беллоу озвучил якобы ответ Йовена, вышел брюзгливым и ноющим:
– О да, о да, я о-очень сожале-ею, о-очень!
Беллоу поднял налитые кровью глаза:
– Что скажешь, Лайонел? Принять нам его извинения?
– Пожалуйста, – проговорил Лайонел. К горлу у него подступил комок, во рту появился вкус выпитого ранее.
Беллоу прищелкнул языком.
– Нет, я этого сделать не могу. Такое быдло всегда уверено, что раз у него в карманах начало побрякивать, так сразу в благородные угодил, хотя это всего-то слепая удача. Повезло ему, ясно? Ты должен радоваться, что тебе так свезло! В моче моего папаши больше благородства, чем в тебе. – Беллоу вынул из кармана опасную бритву и открыл ее. – Сейчас зуб возьму на сувенир, и мы покинем этот плавучий отстойник.
Миновала полночь, когда ушли последние зеваки и смотритель, которого звали Зейнс, поднялся на борт и нагнулся втянуть сходни. На сходнях сидел кот. Драгоценные камни в его ошейнике сверкали в ночи. Кот был черный, с белой манишкой и белым подбородком. Он сидел аккуратно и выжидал.
Зейнс уважал старую религию. Он снял фуражку и отступил в сторону.
– Будь благословен, друг.
Кот взбежал на борт, не удостоив Зейнса взглядом, пересек палубу и исчез за дверью рубки.
Сторож спустился в трюм и нашел кота на Йовене: пушистый визитер уселся на сухом островке груди мертвеца, впившись в бескровную кожу когтями. Пристально глядя в лицо трупа, кот ровно мурчал.
Зейнс, прижимая фуражку к груди, подобрался ближе, машинально бормоча ежедневную молитву:
– Благослови меня, друг, и взгляни на меня благосклонно, и укажи мне путь…
Смотритель понимал, что присутствует при свершении чуда.
Кот, мурча, с усилием терся лбом о грудь Йовена, словно бодая его. Река ровно шептала что-то снаружи, поглаживая ребра судна. Ледяные глыбы в ванне с покойником звякали о цинковые стенки.
Спустя некоторое время кот словно бы унялся. Он перестал тереться, зевнул, потянулся и соскочил с груди Йовена на пол.
Не обращая внимания на Зейнса, черный с белым гость взбежал по трапу на палубу, позванивая ошейником, и спрыгнул на пристань за секунду до того, как швартовы Корабля-морга ослабли и, медленно развернувшись, сползли с кнехтов.