Собирательница устриц находилась в прекрасной форме. Белые волосы падали на плечи, обтянутые коричневой холщовой блузой, рот растягивала яростная улыбка. Восковая статуя была схвачена в движении, на полушаге, рука с ведром вынесена вперед. Хотелось представить, как собирательница устриц что-то напевает себе под нос.
(В ее комнате, как представляла Ди, над покоробившимся, в песке, полом висит гамак с нанизанными ракушками, а единственную полку занимает коллекция безделушек – красивых камушков и всяких находок, которые собирательнице повезло откопать в речном иле. Хозяйка каждый день смахивает пыль со своих сокровищ, но отродясь не тратила времени на подметание пола.)
Айк оглядел восковую фигуру с разных сторон.
– Ну, можно добавить перчатки. Те, которые каждый день по берегу ходят, работают в перчатках. Берегут пальцы.
Ди, которая и сама неоднократно видела собирательниц устриц, сразу поняла, что Айк прав.
– Разумно! И трещин на руках видно не будет. Ты мог бы достать пару перчаток, Айк? И песка, чтобы засыпать проплешины? И немного клея, чтобы приклеить песок?
Рыжий донатор только отмахнулся с великолепной небрежностью. Перчатки, песок, клей – добыть такую ерунду не составит труда.
– Тогда и шаль нужна – они вечно заматываются. У воды свежо даже летом. Я найду ей шаль, только не яркую, они таких не носят.
Проводив Айка до порога, Ди вручила ему список всякой всячины для музея и спросила, сколько с нее за ведро. Айк покачал головой:
– Да все нормально.
– Айк… – предупреждающе начала Ди, знавшая, что даром ничего не делается.
Шея подростка залилась краской под неотрывным, невозмутимым взглядом Ди, но он стоял на своем:
– Да мне правда нравится помогать! Я как те, с табличек на скамейках. – Он попятился к выходу, тронув кепку в знак почтения. – Ты это, малость уставшая, мисс Дора. Не надрывайся в заботах о ненастоящих людях. Иди и организуй себе сон красоты, это тебе приказ от Айка.
И ее шустрый мальчишка вприпрыжку кинулся прочь.
Ди постояла на пороге, чтобы поглядеть, в какую сторону он направился. Она предупредила Айка, что на верхнем конце Лигейт больше патрулей, и хотела убедиться, что он принял ее слова к сведению. И только увидев, как Айк свернул налево, в сторону реки, противоположную бывшему посольству, Ди вернулась в музей.
Двумя днями позже, когда явился ее лейтенант, все, чего он хотел, – это спать. Он рухнул на кровать золотоискателя, не раздеваясь.
Как временный добровольный председатель комитета по здравоохранению и благосостоянию народонаселения, Роберт опустошал оранжереи, сады и кладовые крупных имений в Хиллс и организовал более дюжины пунктов раздачи пищи нуждающимся. Он досадовал на поведение некоторых горожан, с которым ему довелось иметь дело.
– Едва подойдет их очередь, как они начинают: «Где мясо? Где мясо? Я тут никакого мяса не вижу!» Только о мясе и речь, будто я корову под курткой спрятал!
– А ты не спрятал? – Ди нагнулась над кроватью и похлопала его по куртке. Роберт натянул на себя одеяло.
– Была корова, да вся вышла. Прости, Дора. Я хотел и тебе оставить, но это оказалась очень маленькая коровка. Карманная. На один укус.
Ди подумала о людях, гнавших овец по Университет-авеню. Может, сейчас в городе и нет мяса, но оно было.
– Люди так привыкли, что их обкрадывают, что теперь, когда мы бушелями раздаем зелень и свежий хлеб, они не могут поверить, что это не очередное надувательство. Можешь в такое поверить, Дора?
– Нет, – отозвалась Ди, хотя вполне могла и про себя соглашалась со здравомыслием горожан. В честности своего лейтенанта она не сомневалась, но зелень и хлеб, которые раздавали волонтеры, привезли не из закромов усадьбы Барнсов. Какими бы темными ни были люди, они умели распознать разницу между раздачей реквизированного и отдаваемым добровольно. Роберт собственным добром пока не пожертвовал. Возможно, он и на это способен. Может, он оставит себе семейную фотографию – патриарх, матриарх и наследник на вышитом диване в окружении напольных ваз с орхидеями, а с остальным найдет в себе силы расстаться, отдав и особняк, и лошадей, и землю, и работников, и банковские счета… Но пока он этого не сделал.
– Если восковые фигуры оживут и тоже начнут предъявлять претензии, – сказал ее лейтенант, поудобнее устраиваясь на кровати, – скажи им, что у меня дежурство кончилось. Если что-то архисрочное, пусть обращаются к капитану в соседнем здании.
Не прошло и минуты, как Роберт крепко спал.
Крики начались примерно через час после наступления темноты, как и в другие ночи.
Прикрутив лампу до слабой искорки, Ди сидела и глядела на Роберта, пока продолжались пытки в бывшем посольстве. С разгладившимся, вдохновенным лицом он казался ребенком. Его сон напоминал сказочное оцепенение. Другого объяснения не нашлось – лишь чары могли закрыть слух от ужасных воплей. Если его разбудить, волшебство потеряет силу: Роберт услышит крики, пойдет разбираться и погибнет. Либо ее сосед убьет Роберта, либо его закажут люди повыше, которые входят во временное правительство и направили сюда капитана Энтони. Глазами души Ди видела, как чернобородый гигант остановится и отсалютует ей на обратном пути в посольство, когда отнесет труп ее любовника в бывшую конюшню.
– Нет! Нет! – выл кто-то. – Я не… – Дальше мольбы перешли в высокий визг.
Другой голос не произносил слов, а только кричал, надрывно, истошно, так что Ди невольно стиснула руки. Кричала женщина – без слов, просто криком. Голос принадлежал женщине.
Наконец в ночи прогремели три выстрела, и стало тихо.
Роберт во сне пробормотал что-то жалобное.
Ди подошла к окну.
Задняя дверь империалистического посольства широко распахнулась, и цилиндрический объект, перевязанный веревкой, вытолкали наружу. Сосед Ди появился на крыльце со вторым похожим свертком, обернутым холстиной, и переступил через первый, не дававший двери закрыться. Он отнес свою ношу в конюшню и вернулся за другой. Ди показалось, что она расслышала глухой удар, с которым свертки падали в общую кучу.
Хотя луна пошла на убыль и стало темнее, чем в первую ночь, Ди все равно различила белизну зубов в косматой бороде, когда капитан Энтони остановился на пороге посольства и приложил руку к фуражке.
Лежа рядом с Робертом, Ди пыталась представить комнату, в которой обитает ее сосед, но ничего не получалось. Только мрак.
На рассвете лейтенант проснулся, оделся и, уходя, поцеловал ее в щеку.
– Снова на работу, дорогая, – сказал он.
Гид
Если это ее устроит, сказал Гид своей жене Бет, он пойдет к солдатам и скажет им, что ректор уехал, хотя он и так уверен – солдаты прекрасно поняли это еще в первый раз, когда приходили за ректором. Он принесет ей чертово подтверждение в письменном виде, раз иначе Бет не отцепится.
– Как бы хуже не стало, – всполошилась Бет. – Я ж просто волнуюсь, и все тут.
Едва заметный намек на противоречие окончательно деморализовал задерганного Гида.
– Если я принесу документ, где будет написано, что я чист, ты отвяжешься от меня с этим ректором?
– Да, – ответила Бет, – но тебе необязательно…
– Хватит! Так и сделаю! – Гид рывком встал со стула и потопал к двери. – Надеюсь, ты не против, если сперва я покормлю щенков!
Прежде чем отправиться тратить время на добывание ненужной бумажки, Гид выполнит свой долг перед щенками господина ректора.
– Что ж, я не против, – ответила Бет.
– Щенки сами себя не покормят, у них и рук-то нет, – напомнил Гид.
– Да, Гид, – уступила Бет.
Он выпустил щенков из вольера, чтобы порезвились на лужайке, принадлежавшей господину ректору. Щенки были замечательные – рыжие, длинные и гибкие, с мощными лапами, просто рожденные для охоты. Когда они наигрались и устали, Гид зазвал их в вольер и скормил каждому курятину и молоко. Сидя на табурете, он следил, чтобы ни один питомец не украл ничего у другого.
– Жили-были четыре рыжих щенка, которых нельзя было бить. Они обучались уму-разуму, как хотел господин ректор, потому что такая уж у них должность. Как следует потрудившись, они получали свои харчи. Щенки всегда слушались своего старого друга Гида, который был для них самым большим псом, и проблем у них не возникало. Ну, что вы об этом думаете?
Гид рассказывал щенкам эту историю каждое утро, и если подопечные оставались глухи, то смотрителю питомника его речь приносила величайшее удовлетворение. Он всей душой обожал рыжих щенят и сентиментально относился к своей роли «большого пса». Часто, лежа с женой в кровати, он думал о щенках и растроганно говорил Бет:
– Ты должна понять, Бет: для них я самый главный пес.
Бет уверяла, что понимает, но Гид не верил. Девушка она была хорошая, любила его, кормила досыта, но существует глубокая связь между человеком и собакой, заложенная в нашу натуру симпатия, которую не посадишь на поводок.
Когда питомцы поели, Гид со стоном опустился на колени и почесал щенкам головы и их теплые висячие уши, позволяя облизывать себе лицо.
– Хорошие песики, – сказал он. – Большой пес вас любит.
Выйдя из питомника, он направился к трамвайной остановке, но она была переполнена, поэтому Гид потащился на другой берег по Северюге. К нему пристал ненормальный бродяга, предлагая выбить за него пыль.
– Нет, благодарю, – отказался псарь.
Гид размышлял насчет обеда. Главный повар в университетской столовой выдал Бет баранью рульку вместе со стопкой тарелок с авторским изображением видов университета и набором разделочных ножей с серебряными ручками – все равно все это выбросят и заменят новыми. Чистая дурость – вещи-то как новые, но тем лучше для них с Бет. Гид с нетерпением ждал первоклассного ужина, предвкушая, как будет есть баранину с одной из фарфоровых тарелок, отрезая кусочки одним из больших ножей. А потом он нарубит косточку на равные части и отдаст щенкам ректора.