осостояние всех граждан без исключения, – добиться этого им по силам.
Речь Лайонела захватила воображение Роберта, но опыт общения с батраками в отцовском имении сподвигнул лейтенанта подбросить и свои три гроша в виде некоторой конкретики.
Он закончил свою речь просьбой к слушателям вообразить толпу представителей разных специальностей – горничных, плотников, прачек, дровосеков.
– Эти мужчины и женщины работают в богатых домах и тучных полях. Они знают свое дело – как сменить портьеры, как вымыть окна, как ухаживать за садом, как менять сгнившую кровельную дранку и тому подобное. Они ложатся спать, когда уже темно, встают тоже затемно и принимаются за работу. К концу дня они возвращаются в свои комнаты. Живут по шесть, семь, восемь человек, а то и больше, но от усталости засыпают даже в такой невыносимой тесноте и духоте, под шумное дыхание соседей. Но даже такую жизнь иные из вас, добрые люди, сочтут завидной, не правда ли?
А пока спят все эти горничные и плотники, что происходит в роскошном доме? Ничего. Холлы пусты, спальни пусты, постели не смяты. В доме ни души, не считая домашнего кота. Отчего так? Оттого, что у хозяина есть несколько роскошных домов и ночует он сегодня в каком-нибудь другом. Прискорбное явление, друзья!
Его речь была встречена безмолвием, если не считать легкого покашливания, и прилив адреналина, который Роберт неизменно ощущал, когда разговор заходил о роскошном пустом особняке, почти сразу спал. Поверх голов своих слушателей Роберт заметил человека в пожелтевшем мужском исподнем, показавшегося на крыльце домишки напротив. Мужчина задержался, раскуривая трубку, выпустил первое кольцо дыма, сунул руку в прорезь на кальсонах и поправил яйца.
Роберт робко добавил, что вскоре жизнь станет куда менее трудной и что главное, о чем нельзя забывать, – каждый должен делать свое дело, как шестеренка заводского механизма.
– Но отныне с вами больше не будут обращаться как с бездушным механизмом. Вы сможете гордиться своей работой, своей новой ролью в…
Лейтенант осекся, наткнувшись на взгляд женщины слева от себя. На ее лице запеклись грязь и копоть, одежда превратилась в лохмотья. Женщина не выглядела старой – она казалась вне возраста. Только глаза жили на этой грязной маске, и взгляд этих глаз буквально сверлил Роберта.
Лейтенант выждал несколько секунд, ожидая резких возражений. Он даже желал, чтобы нищенка вспылила. Если люди озвучат свои опасения, он сможет объяснить им то, чего они не видят. Бедняки ведь отнюдь не плохие, они просто необразованные.
Очередь сместилась вперед, и его слушатели тоже передвинулись, из вежливости перемещаясь бочком, чтобы не отворачиваться от Роберта.
В отчаянии лейтенант спросил с ненавистью уставившуюся на него женщину:
– Разве вам не радостно это услышать, мэм?
– О, еще как, – ответила та. – Мне очень понравилась ваша сказка. Я буду мечтать о собственной комнате в роскошном доме весь остаток жизни. Мысленно я отделаю ее по своему вкусу и обрадуюсь еще больше.
Роберту показалось, что он уловил издевку, и в нем плеснулось раздражение: он же старался помочь!.. Они пытаются помочь им всем, воодушевить упавших духом, облегчить им жизнь, оздоровить общество своей помощью простым людям, которые, в свою очередь, станут помогать другим людям.
(Эту идею он попытался изложить в письме родителям, которое не раз начинал и бросал и которое, будь оно закончено, дожидалось бы отправки вплоть до снятия блокады с Великого Тракта. Кроме того, он не знал, в каком из своих поместий остановились лорд и леди Барнс: при новости о случившемся перевороте они могли уехать подальше на север.)
Лейтенант готов был доказать, что это не мечта, а истина, но не хотел показаться ребенком, умоляющим чумазую нищенку неопределенных лет поверить ему.
– Да у нас в Лисе каждый день счастливый! – продолжала та, уже не скрывая издевки. – Счастья полные штаны. Благодарю вас, сэр. Удачи вам, сэр. Да улыбнется вам кошка, сэр!
Вместе с другими она медленно двигалась дальше вместе с очередью. Роберт, как того требовал устав, прикоснулся к своей фуражке, глядя перед собой невидящим взглядом и соображая, что он сказал не так, в какой момент он потерял аудиторию.
– Проблема, че ли? – заорал голодранец, поправлявший у себя в кальсонах. Ему показалось, что лейтенант пристально смотрит на него.
Роберт покачал головой и опустил взгляд.
Двое беспризорников, мальчишка и девчонка в безвкусно ярком голубом котелке, съезжавшем ей на уши, как шлем, сидели у стены. Рядом с каждым высилась горка камней. Роберт смотрел, как дети важно и серьезно сравнивали свои сокровища, взвешивая их на ладони и пробуя в коротких бросках, уговаривались и проводили обмен – камень на камень.
– Никто так не стремится к окончанию вооруженного противостояния, как ваш покорный слуга, но у нас есть возможность избежать кровопролития, – сказал генерал Кроссли. – Таков приказ, который я получил от временного правительства: избегать кровопролития. Я правильно цитирую? – Он вынул мятый листок из-за обшлага мундира и заглянул туда, будто упомянутый приказ был записан на клочке бумаги.
Но Роберт, стоя возле генерала, видел, что листок покрывают не слова и строки, а крошечные символы, выведенные красными чернилами: полумесяцы, звезды и треугольники. Военный шифр, подумалось ему. Во время интервью с Вестховером генерал тоже сверялся с запиской, написанной красными чернилами. В чём, в чём, а в скрупулезности старого вояки, равно как и в его слабости к красным чернилам, сомневаться не приходилось.
– Да, черт побери, это был наш приказ, – начал Моузи, – да только отданный после ваших заверений, что эти на Великом Тракте не продержатся и пары дней! А прошло уже четыре недели, и мы не хотим утратить поддержку населения, что тоже чревато кровопролитием…
– Мирные переговоры – сложная штука, – изрек генерал, сложив свой листок. – Вы хотите мира и справедливости. Я добуду вам и мир, и справедливость. Я абсолютно уверен в группе переговорщиков, которых я набирал, сообразуясь с рекомендациями мистера Ламма. Мне обещали… – он помахал своей бумажкой, – вот здесь, что через несколько дней условия капитуляции будут согласованы.
Моузи поморщился, глядя на Кроссли без всякого энтузиазма. Генерал невозмутимо смотрел перед собой.
Лайонел жестом показал Роберту продолжать.
Лейтенант заговорил о циркулирующих слухах о похищении людей, косвенно связанных с прежними властями. Выступавшие до него командиры волонтеров тоже упоминали об этом.
– Я даже записал некоторые имена, которые мне назвали, и проверил по обвинительным приговорам чрезвычайного трибунала и по спискам задержанных, находящихся в камерах предварительного заключения при мировом суде: исчезнувших среди них не оказалось. Я согласен с предположением предыдущих ораторов, что пропавшие, будь то лоялисты или нет, каким-то образом скрылись из города, однако меня беспокоит, что я не мог убедить распространителей слухов в искренности и непредвзятости моей информации…
Ламм вдруг очнулся от дремоты, встрепенулся и сел прямо. Причмокнув губами, он вытаращил глаза и заговорил:
– Слухи, даже самые шальные и сумасбродные, не лишены эмоциональной правды, а правда, как мы знаем, обладает твердостью алмаза. Похороните правду на тысячу лет, затем откопайте ее – а она не изменилась. Не изменилась! Режьте правдой камень – она не утратила своей остроты. Спустя тысячу лет это все та же самая правда…
Драматург заморгал. У Роберта возникло тягостное, сосущее ощущение, что Ламм пытается вспомнить, где он находится, либо кому он вещает, либо и то и другое. За месяц работы временного правительства старый драматург заметно сдал; щеки так запали, что, если уложить Ламма на бок, в углубление поместилась бы пригоршня мелких монет.
– …Но слухи или суеверия, коль скоро речь у нас зашла об этом, если повертеть их так-сяк и тряхнуть хорошенько, слухи поведут себя не как камень, а как одуванчик. Летучие семена разнесет ветер, а это плохо: зачем же помогать одуванчику? Тут нужен садовник, способный отличить зерна от плевел, свет от тьмы, истину от лжи.
У всех сейчас играют эмоции. Незрелый ум подвластен чувствам и ослеплен переживаниями. Для этого и творит художник, пишет сочинитель и играет актер. Наша цель – обмануть аудиторию, а зрители хотят быть обманутыми. А поэтому… поэтому мы должны контролировать наши симпатии, не лишаясь, однако, симпатий к нам. И вскоре, джентльмены, вы почувствуете, что снова наткнулись на правду, на твердую, неудобную правду, которая суть алмаз.
Драматург стиснул свои руки в перчатках и с улыбкой кивнул Роберту и небольшой аудитории волонтеров и офицеров. В белой щетине на небритой щеке поблескивала струйка слюны.
Роберт заметил, как переглянулись Моузи и Лайонел. Студенческий лидер приподнял бровь, глядя на представителя профсоюзов. Моузи, который к середине совещаний обычно сидел с видом узника, почти расставшегося с надеждой на спасение, прикрыл ладонью рот и отвел глаза. Неподвижный, неестественно прямой Кроссли не шелохнулся.
– Вы же поняли мою точку зрения? – с надеждой спросил Ламм. Слюна со щеки потекла по небритой шее. В голосе драматурга лейтенанту почудилась мольба.
– Да, сэр, – отозвался Роберт, но про себя подумал, что крайний скептицизм у бедняков не так уж необоснован.
Отель «Метрополь»: сержант
В коридоре при общей гостиной расхаживали люди. Роберт содрогнулся при виде грязных следов на нежно-песочных коврах «Метрополя». Горничным придется попотеть, отчищая ковровые дорожки.
У лифта он заметил Ван Гура. Сержант смотрел на диск над золотой табличкой, будто завороженный медленным перемещением стрелки от цифры 3 к цифре 2. Сквозь гул разговоров из шахты доносилось позвякиванье лифтовых цепей.
– Обязательно прокатитесь, – сказал Роберт.
Ван Гур мгновенно обернулся и рассмеялся:
– Вот уж не знаю, сэр! Старый служака вроде меня – и такая красивая вещица… Я, пожалуй, сломаю его ненароком. – Он показал на свои сапоги, облепленные грязью. – Только гляньте на мои обувку! Мне понадобится ваша леди, которая приведет их в порядок. У нее найдется хороший сапожный крем?