Почерневший прямоугольник Вестибулы стоял на островке пола в нескольких ярдах справа от нее. Ди бросила попытки перелезть через обломки и пошла вбок по краю кучи мусора, пробираясь к впадине между двумя вершинами. Оттуда по рыхлому склону осыпи она подобралась к нижнему краю Вестибулы. Белая кошка с непроницаемым видом смотрела на нее. Ди ухватилась за торчащие доски, подтянулась и забралась наверх, бросившись мимо кошки в зияющую черноту открытой Вестибулы.
Прижимаясь к левой стенке шкафа Саймона Джентля, она неслышно двинулась к заднему углу, где ее труднее всего разглядеть с порога бывшего особняка. Однако шкаф оказался слишком очевидным укрытием – единственный не до конца сгоревший предмет в рухнувшем здании. Если удача ей изменит, Ван Гур войдет и найдет ее, и когда это случится, она окажется в ловушке один на один с ним.
– Умный ход – бросить туда свой чепчик, но я же слышал, как ты продиралась через кусты! – Сержант вошел в сгоревшее здание, и его голос уже не встречал препятствий. – Не будь неучтивой, горничная Дора! Живо спускайся! Я еще не разозлился… – Послышался хруст, скрежет и сопенье – сержант полез по груде щебня. – …Но могу и разозлиться, если эта игра чересчур затянется!
В шкафах фокусников есть фальшивые стенки, иначе как объяснить иллюзию исчезновения? В этом и заключалась последняя надежда Ди.
Слова веселого джентльмена в блестящем золотом жилете, который вел ее по залу Общества пятнадцать лет назад, зазвучали в ушах Ди:
– Иллюзионист излагает невероятную историю и приводит тебе доказательства, что это правда. Ушлый такой бизнес, вроде воровства, только иллюзионист крадет веру. А человек, который показывал фокусы на этих подмостках, был самым замечательным преступником, какого ты только можешь себе представить.
«Забавный дядечка», – сказала о нем Ди, а Амброуз отозвался: «О да, весьма», и они давились смехом, боясь разбудить мать и отца. Всего через несколько недель гробовщики завернули ее лучшего в мире брата в его же простыни и вынесли в повозку, чтобы увезти и сжечь.
Двигаясь вдоль стенки шкафа, Ди прижимала ладони к дереву. Пыль тихо скрипела под ее подошвами.
Густота мрака в Вестибуле озадачила Ди. Вечерний свет словно задерживался вокруг дверного проема, не в силах проникнуть внутрь, и внутри царила чернильная темнота, настолько густая, что Ди не могла разглядеть собственной руки, не говоря уж о стене, которой касалась.
– Надеешься, что придет лейтенант Барнс? Не придет. Я видел, как он шел прочь отсюда. Правду говоря, я тут болтался неподалеку и ждал, пока он отчалит.
Почувствовав под пальцами приподнятый треугольник, Ди судорожно надавила на него, но ничего не произошло. Это была не кнопка, а всего лишь вырезанный треугольник. Над ним нашелся еще один выпуклый треугольник, и еще один, и еще. Ди нажимала на каждый, но все они оказались твердыми. Звук, вырывавшийся из ее груди, стал еще тоньше.
– Но я уверен, он сюда еще наведается, и какой забавный сюрприз будет его ждать! Видишь, я люблю хорошую шутку, просто я переборчив насчет того, кому шутить…
Свет. Ей нужен свет, разглядеть, под каким из треугольников кнопка, открывающая потайную дверь. Ди сунула руку в карман фартука, ища спички, и острый кончик крошечного сверла («Δ Для взятия образцов из маленьких метеоритов Δ»), который она брала отполировать, воткнулся ей в ладонь между указательным и большим пальцем. Закусив губу, Ди отдернула руку, чувствуя, как горячая кровь капает с ладони, и ветер, долетевший откуда-то с задней стенки Вестибулы, шевельнул ее изорванные юбки.
Она дошла до конца длинного коридора, оказавшегося в Вестибуле, и открыла дверь в летний день.
Фиолетовые полевые цветы ковром покрывали три холма, один выше другого. Облака, похожие на состриженную овечью шерсть, неподвижно застыли в ярко-синем небе. В воздухе чувствовался запах океана, щеки гладил сладкий лепечущий бриз. Откуда-то донеслось негромкое мяуканье и царапанье, будто кошка скреблась в дверь.
Ди оглянулась. Дверь, через которую она прошла, стояла среди травы. Снова послышалось царапанье – и «мяу».
Что там за легенду рассказывали верующие? Что в пустыне росло дерево, и черный кот царапал кору, совсем как белая кошка обгорелую стенку шкафа, и заблудившаяся нашла дорогу…
Ди сделала шаг открыть дверь и впустить кошку – или выпустить? – но бриз тронул волосы у нее на затылке, и она обернулась.
В воздухе висело окно. Ди увидела в стекле свое отражение. Оно расплывалось, как свежая краска, и Ди поняла, что здесь, в этом месте, она может видеть себя какой пожелает.
Размазанное отражение сложилось в образ самой красивой женщины, какую Ди видела в жизни, – актрисы с розовыми щеками с театральной афиши, на которую маленькой Ди указала нянька.
– Это Лорена Скай, – говорила нянька. – С таким-то именем разве можно выглядеть по-другому?
Ди видела, что она безмятежно улыбается, как прекрасная двойняшка Лорены, но одновременно она чувствовала, что по-прежнему тяжело дышит и ей не хочется чужого лица.
Танцующая пара на живых картинках была в повязках с нарисованными глазами. Ди провела рукой по лицу. Нечто гораздо легче и тоньше, чем повязка, спало, и мир изменился.
Там, где круглились три холма, под болезненно-ярким желтым светом лун торчали три высоких колонны – большая, еще больше и самая большая. Тени от исполинских камней искаженными, неровными силуэтами ложились на каменистое плато. Дорожка, освещенная светящимися шарами, вела под гору.
Окно оказалось гильотиной, под которой стояла ивовая корзина, а рядом на табурете сидела древняя старуха. Ее белые волосы свешивались до земли, и она смотрела на Ди заспанными глазами. В руке она держала огромную сверкающую иглу с вдетой в ушко черной бечевкой. На лбу старухи была татуировка – темно-красный треугольник.
Усердный работник
Гляньте на этого шелудивого вола, подумал Ван Гур, смерив взглядом бородатого гиганта в оборванной рубашке и штанах, который стоял у его стола под каменным тигром, освещенный полуденным солнцем, прижимая к груди шляпу, состоявшую почти из одних дыр.
– Тебя лейтенант Барнс прислал?
– Так он представился, сэр, – заговорил великан. – Он сказал к вам подойти насчет работы. Я усердный работник, сэр, я могу делать все что надо, хоть какую грязную работу. Мне бы на хлеб себе заработать.
– А ты знаешь, что он ненастоящий лейтенант? – Ван Гур отдавал должное мужеству желторотого волонтера – явиться с утра пораньше и потребовать целое здание в качестве подарка своей подстилке, но все-таки он не военный, как его ни называй. – Эти зеленые повязки, которые студентики на себя понацепляли, просто тряпки, лоскуты. – Сержант постучал по знакам различия у себя над нагрудным карманом: – А вот это настоящее.
– Да, сэр, – закивал немытый гигант. – Я усердный работник, сэр, я в работе хоть кого обгоню.
– Это ты так говоришь, но, насколько я вижу, хорошо у тебя получается только тень отбрасывать. Где я тебе возьму работу?
– Я усердный работник, сэр. – И великан улыбнулся маленькой красной улыбкой – будто яркая вена проступила в черной массе бороды.
– Ты это уже три раза сказал.
Гигант заморгал. Ну и тетеря! Но это даже хорошо. Каждой армии нужно побольше тетерь.
Хмыкнув, Ван Гур придвинул к себе пухлую стопку бумаг, где требовались люди на различные должности. Листая заявки, сержант поглядывал на огромную фигуру перед ним, соображая, куда бы употребить такие габариты. Он спросил, грамотен ли этот «усердный работник», ожидая услышать «нет». Однако проситель сказал «да».
Великан достал из кармана мятый листок, развернул и протянул Ван Гуру:
– Вот стихи, которые я написал.
Сержант взял листок. Название гласило: «Избранная душа». Стих начинался так: «Избранница всех душ, на небе ты теперь, избранница сердец, любимая сердечно…»
Ван Гур был приятно удивлен:
– Неплохо.
Может, на вид этот верзила не лучше кучи дерьма, но стихи у него настоящие. Даже университетский щенок вроде Барнса лучше не напишет. Стихотворение было подписано «Энтони».
– Ладно, Энтони, вот что мы с тобой сделаем… – Сержант вернул листок и велел Энтони сходит к экипировщикам за формой, а затем отправляться на Лигейт-авеню в брошенное посольство и готовиться вести учет.
Ван Гур будет отправлять к нему бывшую челядь богатеев и разных мелких сошек свергнутого режима. В корпусе Кроссли есть профессионалы, которые допрашивают арестованных, но им нужен человек для разговора с этими мелкими прихлебателями Короны, а по площади зря шататься нечего. Посольство, к которому Энтони отныне приписан, принадлежало государству, которое временное правительство не планирует пока звать обратно, поэтому Энтони может устраиваться как дома.
– Сперва записывай их имена, – объяснял Ван Гур. – И проводи беседу. Скажи строго: расскажите мне все, что вам известно о хапугах, на которых вы работали, плюс еще что-нибудь интересное – короче, выкладывайте все как на духу. И записывай, что они скажут. Закончишь – отправляй их восвояси, а мне присылай рапорт со своими выводами. Как думаешь, тебе это по силам?
Чернобородый Энтони ответил, что справится. Он с ними побеседует. Он усердный работник.
Это было три недели назад.
Уже наступила ночь, когда Ван Гур бросил поиски. Он больше часа рыскал по пожарищу. Горничной там не оказалось – ни за горами обломков, ни в сгоревшем шкафу, ни под слоем пепла. Он схватил кусок оплавленного кирпича и швырнул в белую кошку, сидевшую на выступающем остатке пола второго этажа, гаркнув от досады. Кирпич пролетел мимо кошки и исчез в темноте с глухим ударом. Кошка и ухом не повела, безмятежно глядя на сержанта светящимися голубыми глазами. Она смотрела на него с таким выражением, что Ван Гура даже посетила мысль, будто шлюха-горничная каким-то образом превратилась в кошку. Но это, конечно, крестьянские байки. Сержант сказал кошке, что жаль тратить на нее пулю, и в гневе вышел через дверной проем без двери.