, а дома были сколочены из разных кусков и досок и заметно кренились влево, будто уклоняясь от удара.
А еще здесь жили десятки кошек. Они смотрели из окон, с карнизов, с безлистых веток чахлых деревьев, с покосившихся заборов, с крылечек, из подворотен, со сломанных бочек или разбитых ящиков. Ди представилось, что по кривым закоулкам и каморкам кривых домишек гуляют целые сотни кошек – теплых, бесшумных и всезнающих.
– Им в этих местах поклоняются те, кто не видел ничего получше, – тихо сказал Амброуз, заметив, что Ди вертит головой, любуясь кошками. В его голосе слышалось презрение, и Ди показалось, что он повторяет то, чему научился от своих друзей из Общества. Она запомнила, что веселый джентльмен тоже не одобрял страсти фокусника к красивому коту, жившему в отеле. – Вот почему они тут кишмя кишат.
Ди хотела спросить, что в этом плохого, – она находила кошек очень любопытными. Вот бы походить за ними, поглядеть, чем они занимаются и где бродят, – сразу видно, что у кошек множество секретов, но Ди пришлось спешить, чтобы не отстать от брата, который ускорил шаг. Они углубились в заболоченный квартал. Амброуз не обращал внимания на приоткрывавших от удивления рты прохожих, угрюмых мужчин в мятых пиджаках и женщин с усталыми лицами и в чиненых платьях.
У ничем не примечательного переулка брат круто свернул влево, увлекая за собой Ди по дощатой дорожке, которая вела к боковому входу в незнакомый дом.
За дверью начиналась крутая темная лестница. Под подошвами скрипели опилки, свет проходил только через дыры в наружных стенах. Слышалось, как напевает женщина, утешая расплакавшегося младенца, а иногда долетал надсадный мужской кашель. Пахло рвотой. Ди закрыла нос ладошкой.
– Не отставай, – сказал Амброуз.
Навстречу им спускалась женщина в платке, несшая влажный сверток из мешковины, перевязанный шпагатом. Ди уловила запах сырого мяса. Шаги женщины были торопливые, частые, и за ее каблуками поднималась мелкая пыль, повисавшая золотыми облачками в узких солнечных лучах, пронзавших дырявые стены.
На площадке второго этажа стоял маленький стол со свечными огарками. В полумраке Ди разглядела какие-то черепки. Она взяла один из них и увидела рисунок части кошачьей морды – вертикальный зрачок и желтый глаз.
– Ты здесь ничего не трогай, Ди, – Амброуз потянул ее дальше. – Нам некогда задерживаться.
Амбре густело с каждым поворотом: к запаху рвоты прибавилась затхлость кошачьей мочи.
На третьем этаже они остановились. В дальнем конце коридора кто-то сидел – силуэт чернел на фоне маленького окошка. Амброуз двинулся туда, Ди за ним. Человек, примостившийся на стуле рядом с последней дверью, курил трубку и зазубренным ножом срезал огромную мозоль на пятке.
– Элджин, – позвал Амброуз.
– Гм, – буркнул тот, не прерывая своего занятия.
Дети молча смотрели, как лезвие ножа проникло под кожу – металл виднелся под полупрозрачным ороговевшим слоем. Мозоль была желтой, цвета лимонной корки. Пепел сыпался с сигареты на фартук с пятнами крови, прикрывавший колени незнакомца. Мужчина шумно сопел своим широким плоским носом.
– Дрянь занятие, но если осторожно, крови не будет.
С пятки медленно отвис лоскут кожи размером с доллар.
Ди поняла, что Амброуз сейчас продаст ее этому ужасному человеку, и стиснула губы, удерживая рвавшийся крик. Она будет вести себя тихо. Если брату так нужно, она докажет, что ей можно доверять.
Когда остался лишь небольшой перешеек кожи, на котором держалась срезанная мозоль, человек перепилил его и щелчком сбросил на пол. Потянув носом, он вскинул на пришедших невеселый взгляд. Лицо у него было рябым, как мягкая земля, побитая коротким дождем, под глазами красные круги, и белки глаз в красных прожилках. Из ноздри свисала желтая капля. Пахло от него нянькиным лекарством и рвотой.
– Снова ты, – бросил он Амброузу. – Порученец.
Несмотря на явные свидетельства обратного, незнакомец говорил так, будто это Амброуз был чем-то тошнотворным. Ди прижалась к бедру брата.
– Я пришел забрать заказ. – Амброуз вынул из школьной курточки комок сложенных банкнот и протянул Элджину. Брат ничего и никого не продавал. Он покупал. – Товар у вас? Весь чистый?
Мясник Элджин воткнул нож в пол и выхватил у Амброуза деньги.
– Еще бы не чистый – два дня варил эту дрянь. Едва пальцы не пожег ради тебя и твоих дружков. Чище некуда! – Выдернув нож из половицы, Элджин поднялся. – Надеюсь, ты знаешь, с кем ложишься в кровать, щенок, – бросил он и скрылся в комнате, плотно прикрыв за собой дверь.
Через три остановки они сошли и пересели на другой маршрут. Амброуз нес мешок, который отдал ему мясник. Внутри что-то побрякивало. Звук был как от корзины с вязальными спицами, которые звякают и скользят друг о друга, но брат ответил – нет, это не вязальные спицы. Ди принялась отгадывать: растопка, шары для крокета, сушеные яблоки, карандаши. Амброуз вначале веселился, отвечая, что она «сказочно ошиблась», «впечатляюще промахнулась» или «прелестно заблуждается», но вскоре погрустнел и сказал, что устал от этой игры. Пока они ждали трамвай, Ди заметила, что брат держал мешок на отлете, подальше от себя.
– У тебя все в порядке? – спросила она.
– Более-менее, – отозвался он. – Иногда важные дела бывают неприятными. Хоть и знаешь, что это ради высоких целей, но на душе все равно тяжело.
– Это мешок для твоих друзей?
– Да.
– Не стыдись своих поступков, Амброуз. Ты хороший!
Брат улыбнулся ей из-под козырька фуражки, но улыбка казалась невеселой.
– Ты милая.
Ди вдруг захотелось его развеселить.
– А вот и нет. Я на тебя донесу. Расскажу маме, что ты ходил в Лис и встречался с новым знакомым с прекрасными ногами.
– Ты опять? – прорычал Амброуз голосом мясника, скорчив гримасу.
– Не ты, а мы! – парировала Ди. – Я помогала.
– Знакомый с красивыми ногами, – фыркнул брат, покрутив головой. Ди засмеялась. Амброуз тоже не выдержал и прыснул. Он поставил мешок и обнял сестру, и они постояли, медленно покачиваясь.
– Я тебя очень люблю, – сказал он. – Это ты хорошая.
Смех Ди оборвался всхлипом. Она уткнулась брату в живот, в накрахмаленную рубашку между полами куртки. Ей было восемь лет, и остаток жизни тянулся перед ней, как все трамвайные пути на свете, выстроенные в одну линию. Без Амброуза она останется одна.
– Мне все равно, что в этом глупом мешке, Амброуз. Я никогда на тебя не донесу, только обещай, что ты меня не бросишь.
– Обещаю, – сказал он, в свою очередь мягко обнимая ее, – Если и ты меня не бросишь.
Мешок они отдали швейцару, открывшему дверь особняка Общества. Потом Амброуз повел Ди на Северный мост и научил играть в «мало-помалу». Игра была простая: бросать камушки в реку, стараясь попасть по плывущему мусору. Когда Ди попала по жестяной банке, Амброуз прикоснулся к козырьку фуражки.
– Три очка юной леди! – провозгласил он.
Ди сделала книксен. Над водой было хорошо, куда приятнее, чем в полузатонувшем квартале Лиса. Солнце отражалось от банки, которая отправилась дальше по Фейр, бултыхаясь в воде.
Наблюдавший за ними уличный мальчишка поправил Амброуза:
– Это пять очков, парень! Не меньше пяти – зацени размер. Это крутое попадание, в такую-то мелочь. Давай не скупись, суди как надо!
У мальчишки было изуродованное ухо – все в шрамах, сжатое в маленький кулачок.
– Ты слышала джентльмена, Ди. Пять очков!
Мальчишка сыграл с ними и попал камнем по проплывавшей барже.
– Это так просто, что у тебя надо отнять одно очко! – весело прокричал матрос с палубы и выставил средний палец, на что оборванец показал ему сразу два средних пальца.
Амброуз объявил его победителем, но тот покачал головой и отказался взять пенни.
– Не, это я ради забавы. Но я продаю устриц. Свежие, чистые. – Он вынул маленький джутовый мешочек и пакет соли.
– Я, конечно, голодный, – сказал Амброуз, – но умирать мне пока рановато.
– Хвалю за осторожность, но это привозные устрицы, не из Фейр. Смотри, какие здоровенные.
Амброуз заглянул в мешочек и потряс раковины.
– Да, крупные, – сказал он и протянул продавцу пенни. Когда Амброуз открыл раковину и посолил устрицу, мальчишка почесал кожу над своим загубленным ухом.
– Ты мне вот что скажи: сдается мне, я тебя у Элджина видел?
Ди хотела тоже попросить устрицу, но тут ноги у нее подогнулись, и всякая мысль о еде пропала.
Будто желая показать, что вопрос не из важных, Амброуз поднес раковину к губам и наклонил, чтобы устрица соскользнула в рот.
– Я был бы хорошим фокусником, если б мог ответить, что тебе «сдается».
– Я не собираюсь учить тебя жизни, – сказал юный торговец устрицами. – Может, это и не ты. Но я бы в жизни не брал мясных обрезков у этого типа, если бы варианты были. То, что он называет свиньей, мы с тобой зовем совсем иначе, если ты понимаешь, о чем я. – Мальчишка дважды дернул за свое изуродованное ухо и добавил совсем тихо, почти не шевеля губами: – Это, слышь, не случайность, что только в его доме во всем Лисе не найдешь ни единой кошки.
Домой Амброуз шел заметно помрачневший и молчаливый, словно ему не давал покоя разговор на Северном мосту. Занятый своими мыслями, он машинально раскрывал и вновь закручивал мешочек с оставшимися устрицами и дважды предлагал их Ди, забыв, что она уже отказалась.
На следующее утро у него поднялась температура, и он не смог встать с постели. Пришел доктор, объявил, что у Амброуза холера, и приказал кипятить воду, которую пьет семья, пока ее проверяют химики. Подхватить заразу мальчик мог где угодно – выпил грязной воды, которая казалось чистой. В приличных районах, вдали от реки, такого почти не бывает, но проверить нужно.
Амброуз бессвязно бредил, говоря о лунах.
– Солнце останавливается у двери, но луны вдвое ярче, если взглянуть на них с обратной стороны! – Потом он некоторое время настаивал, чтобы кто-то невидимый отдал его фуражку, хотя она висела на столбике кровати: – Это же часть моей школьной формы, кретин! Мне что, сходить за совком для угля?