Когда тот тип в жилете пришел к нему с первым заказом, Элджин наотрез отказался. Дело не в деньгах. Коты – животные особенные, даже магические. Богач или бедняк, урод или красавец – твоему коту все равно, он будет тебе другом. Кошки могут даже показать тебе дорогу, как той девочке, которая заблудилась в пустыне.
Фантазия золотого жилета казалась порождением больного ума: человек просил расчленить кошек, сварить, а потом достать кости.
Золотой жилет спросил Элджина:
– Друг мой, а друг мой, ты хоть знаешь, кто я?
И не успел Элджин ответить, как гость представился, и Элджин понял, что золотой жилет не лжет.
Элджин струсил, взял деньги и делал то, за что ему заплатили: ловил, убивал и варил, мешками отдавая маленькие косточки порученцам золотого жилета. Все это время он надеялся, что хоть одна из царапин, которые оставляли ему несчастные коты, воспалится и он умрет, но неожиданно заболел холерой. В отличие от большинства заболевших, Элджин не умер, однако пока лихорадка сжигала его в комнате, где под дверной молоток была заложена перчатка, золотой жилет забыл о нем – или нашел кого-то другого совершать это ужасное кощунство.
Элджин изо всех сил старался не просыхать, но у этого способа забвения имелись недостатки. У преступлений длинные ноги – от старых грехов не убежишь. Едва протрезвеешь, они тут как тут.
– Он сказал мне свое имя, я не успел его остановить! – выпалил Элджин Марлу. – А теперь у меня не в порядке с головой.
– Да уж, – посочувствовал Марл. – Элджин, хоть мозги у тебя сгнили, ты все равно мне друг.
– Во сне они никогда не кладут меня в свои котлы, я вижу только куски других… – Элджин сгорбился над стойкой и с силой потер лицо. – Я бы с радостью пошел в котел! Бросьте меня в котел!
– У тебя еще будет такая возможность, – утешал его Марл. – Кто ж его знает, что приготовило для нас завтра? Выпей, полегчает.
На заднем дворе «Стилл-Кроссинга» Гроут, навалившись на свои костыли, ждал, пока сможет побрызгать на Мочевой столб. Курчавый мох особенно эффектно смотрелся на закате, когда лучи солнца проникали в зазоры двускатных крыш, окружавших салун. Пушистый ковер оживляла игра красок – тут были все оттенки кровоподтека: фиолетовый, желтый, зеленый. Не помешало бы добавить серебра, милого сердцу серебра, которое с годами подсветлило замечательные волосы Рэй. Гроут считал, что лучше ее черной гривы нет в целом свете, однако серебро лет оказалось еще прекраснее.
Послышался гулкий удар. Гроут изогнул шею и увидел, что часть забора повалилась, и во двор зашел плотный лысый коротышка. Гроут сразу узнал лисского горшечника. В гости к нему пожаловал не кто иной, как Йовен, Чара, бесцеремонный посудник.
– Спрячь пипирку, Гроут, – велел Йовен.
– Чего тебе надо, Чара? – требовательно спросил Гроут. Он знал Йовена сорок лет, с тех пор, как тот подростком ходил от дома к дому, предлагая свои тарелки, сделанные из речной глины, и отказывался уступить хоть полпенни. Гроут несчетные разы угрожал досыта накормить наглеца «смертельным салатом».
– Пора в путь. – Йовен указал на корабельный трап, тянувшийся за его спиной. Над забором Гроут разглядел форштевень Корабля-морга, висевшего в воздухе.
– Ты уверен? – переспросил Гроут.
– Да, – сказал Йовен. – Понимаешь, что это значит?
– Понимаю, – ответил Гроут. – Ты скотина. У тебя нет права впираться на кораблях в чужие дворы. Ты высокомерный лысый козел. Для мертвеца у тебя чересчур нахрапистая громкая глотка. Готов спорить, в такую глотку поместится весь этот чертов треклятый салат.
– Может, и поместится, – признал Йовен и скрестил руки на своем выпирающем брюшке. – Но ты нам нужен, Дэйви. Если мы пристанем к берегу, нам понадобится человек, который знает, для чего мужчине кулаки.
Дэвид Гроут давным-давно не слыхал своего имени и невольно подивился, как этот идиот министр мог забрать в голову, что можно урвать хоть пенни с такого, как Йовен.
– Хорошо, – сказал он. – Мне только нужно попрощаться.
Йовен отрицательно покачал головой.
У салуна сержант Редмонд, назначенный на должность Ван Гура после дезертирства последнего, велел трем своим людям, взятым в рейд на этот известный в узких кругах лисский кабак, погодить минуту, а сам подошел к двум журналисткам, которых навязал ему генерал Кроссли. При виде журналисток, оказавшихся старухами-близнецами, одетыми в одинаковые фиолетовые платья с оборками и огромные шляпы, сержант едва не надерзил генералу вопросом, не взять ли ему на акцию еще и танцующих цирковых медведей. Про себя Редмонд называл репортерок Первой Кошелкой и Второй Кошелкой, хотя фамилия этих мисс была Пинтер.
Близнецы стояли посередине замусоренной приречной улицы с радостными, наивно-искренними минами.
– Как увлекательно! – восхитилась Первая Кошелка, когда сержант подошел.
– Просто воодушевляет, – отозвалась Вторая.
– Миледи, – начал Редмонд, – ради вашей безопасности попрошу вас обождать здесь с Мюрадом, пока мы не выведем преступников. Если вы хотите задать им несколько вопросов, зададите, пока мы будем их паковать.
– Вам лучше знать, сержант, – согласилась Первая Кошелка.
– Наши читатели оценят это по достоинству, – подхватила Вторая.
– Это же так важно – нарисовать для наших читателей полную картину, – вновь взяла слово Первая. – Если вам удастся повязать кого-нибудь из детей, которых эксплуатировали эти преступники, нам бы чрезвычайно хотелось с ними поговорить.
– Наши читатели крайне заинтересованы в судьбе детей. – Вторая Кошелка вытерла уголок глаза. – Может, мы могли бы одолжить ребенка и поговорить с ним подробнее?
У Редмонда не было ни малейшего намерения кому-либо одалживать несовершеннолетних правонарушителей, поэтому он проигнорировал последнюю просьбу, однако пообещал журналисткам обеспечить испрошенный доступ.
Утро выдалось пасмурным и прохладным. Фейр исполосовали длинные волны с пенным краем. Чайки пронзительно кричали, носясь над водой. Редмонд был настоящим солдатом, он воевал за Гилдерслива, прежде чем перевелся во вспомогательный корпус, и привык исполнять приказы, даже если требовалось подменять собой констеблей и арестовывать босяков и озорных сорванцов, ворующих шляпы, однако Редмонду это не нравилось. Ему остро не нравился ни этот рейд, ни старые репортерки, ни даже произведение из капралов в сержанты, свалившееся на него на рассвете. Когда сливается даже такой паскуда, как Ван Гур, известный всем мародер и злопамятный ублюдок, значит, запахло жареным. Хотя это и без Ван Гура дураку понятно. Во вспомогательном гарнизоне Кроссли насчитывалось пять тысяч человек, однако генерал больше месяца не может решить вопрос с силами противника в три сотни душ. А Редмонда посылают ловить мелких жуликов. Сержант не улавливал в происходящем решительно никакой логики.
Беспризорник лет пяти, одетый лишь в заплатанные штаны, оказался единственным зевакой в столь ранний час. Прислонившись к коновязи, он рассеянно ковырял пупок грязным пальцем, разглядывая собравшихся перед Стилл-Кроссингом.
– А вы феи-крестные? – спросил он у обеих мисс Пинтер.
– Да! – одновременно ответили старухи, и их смех напоминал два ржавых колокольчика, которыми неистово трясли. Мальчишка сорвался с места и скрылся в переулке.
Редмонд жестом велел капралу Мюраду остаться, а сам с двумя солдатами направился ко входу в салун.
Эдна Пинтер, старшая из близнецов, отличавшаяся от своей сестры Берты черным пятнышком на коричневой радужке левого глаза, вынула из ридикюля миниатюрные бронзовые часики:
– Уложимся за сто двадцать.
Редмонд со своими людьми успели зайти в салун.
– Да, – отозвалась Берта.
Приставленный к репортершам Мюрад заметил часы, обратив внимание на гравировку – узор из переплетенных треугольников.
– Какая тонкая работа! – не удержался он.
– Я очень сентиментальна в отношении этих часов. – Эдна поднесла их поближе к своему глазу с черной отметинкой, следя за отсчетом секунд. – Их корпус сделан из одной из поножей нашего отца.
– Он погиб во время разграбления Рима варварами, бедняга, – добавила Берта.
– Мои соболезнования, мисс, – сказал капрал Мюрад. Он не знал, что можно встретить живых свидетельниц разграбления Рима.
– Это случилось более четырех веков назад, – сказала Эдна, – но все равно спасибо.
– Да, благодарим вас, – подхватила Берта.
Мюрад учился в школе и знал, что век – это сто лет. Ему показалось, что он ослышался.
– Четырех веков? – переспросил он.
– Все, пора, – сказала Эдна, опуская затейливые часики обратно в сумочку.
Из своего ридикюля Берта извлекла пистолет и вдавила ствол Мюраду в живот. Капрал засмеялся нелепому розыгрышу, а Берта, засмеявшись в ответ, нажала на спусковой крючок. Живот Мюрада почти заглушил выстрел.
Молодой солдат осел на мостовую, икая кровью, текшей изо рта на подбородок.
– Обойдемся без прощаний, – сказал Йовен. – Это не для таких, как мы.
– А я говорю – мне надо попрощаться, – возразил Гроут.
Вена вздулась на лысой голове Йовена.
– Поднимайся на корабль, ты! Немедленно!
– Просто чудо, что тебя не укокошили раньше! Ты был упертый мальчишка и упертый мужик, а теперь ты упертый труп! Посуду ты делал недурную, но манеры у тебя безобразные!
– Недурную?! Ты пойди найди лучше!
– Не дам я тебе смертельного салата, Чара! Вдруг он тебе понравится. А теперь я пойду и попрощаюсь!
– Я сказал, ты поднимешься на корабль, вонючий старый зассанец! – Йовен указал на корабль у себя за спиной.
– Ладно, черт с тобой! – рявкнул Гроут. Йовен выдохнул. – Вот только попрощаюсь.
В салуне Редмонд повелительным жестом указал на хозяйку с черно-серебряной гривой и объявил, что все арестованы по подозрению в скупке краденого. Двое забулдыг у прилавка продолжали безразлично тянуть пиво, но хозяйка выбежала из-за стойки с опасного вида палкой с двумя гвоздями на конце. Новоиспеченный сержант ткнул ее под дых стволом карабина, и она рухнула на пол, усыпанный раздавленными устричными раковинами.