Настроение у Ламма было самое кислое. Ему остро требовался Сон.
После Сна Ламм, пожалуй, попросит старую каргу сделать его женщиной. Это показалось ему забавным – стать очень некрасивой женщиной, которую окружающие либо не замечают, либо недооценивают.
– Достаточно, – объявил Ламм, вынимая руки из воды.
Вестховер принес ему полотенце и осторожными прикосновениями промокнул кисти старика.
– Лучше?
– Немного. – Ощущения, которые горячая вода возвращала пальцам и суставам, были болезненными, покалывающими, причем с каждой старостью болело сильнее. Вестховер помог ему натянуть перчатки из телячьей кожи.
Зазвонил телефон.
– Лучше ответь, – сказал Ламм. – Это, наверное, Лаверинг звонит доложить, что покончил со студентом и с тем кретином.
Министр финансов подошел к аппарату на стене, снял с крючка воронкообразную трубку и некоторое время слушал.
– Ясно, подождите. – Прикрыв мембрану ладонью, Вестховер поглядел на Ламма поверх своих черных очков: – Доставка для Национального музея рабочего, какие-то стеклянные глаза.
Ламм озадачился. Последние месяцы он и думать забыл о своих владениях на улице Малого Наследия. Впрочем, цель тех заведений и состояла в том, чтобы отбивать всякое внимание. Однако Национальный музей рабочего стал его любимым детищем, и хотя Ламм покупал так много вещей, что потерял им счет, заказ на стеклянные глаза он помнил.
– Кто доставил?
Министр финансов спросил имя, кивнул, услышав ответ, и снова прикрыл трубку рукой:
– Симона Джентль.
После паузы Ламм сказал:
– Пусть поднимется.
Не тот, кем он себя мнил
Длинный полированный дубовый стол почти упирался в донельзя заставленный буфет, и без того ломившийся от тарелок, блюд и декантеров: ваза с павлиньими перьями соседствовала с сосудом с мутной жидкостью, в котором плавал зародыш свиньи, рядом лежала гипсовая маска с открытым ртом и высилась стопка книг в кожаных переплетах. На зеркальной каминной полке вокруг часов под стеклянным колпаком были разложены мелкие беленькие косточки каких-то животных. Высокие окна на противоположной стене, выходившие на улицу, занавешивали тяжелые портьеры.
Секретарь усадил Ди почти рядом с дверью в коридор; на другом конце стола поместился Ламм. Слева от него в углу стояла статуя, о которой говорил сержант: мускулистый обнаженный человек «с осьминогом вместо головы» – извивающиеся щупальца схвачены в движении. Через открытую дверь в соседней комнате можно было видеть стеллажи, заставленные книгами и всякой всячиной – статуэтками, чучелами животных, новыми костями и целой армией засохших или больных растений с повисшими листьями. Над треугольным камином висела большая картина, изображавшая сцену охоты.
Секретарь присел в противоположном от статуи углу и прикурил сигарету, поставив пепельницу на колени и улыбаясь Ди между сизыми выдохами. Глаза его были скрыты темными очками. Солдата вспомогательного корпуса, встретившего Ди на этаже и проводившего ее в номер, отослали.
Ламм тоже улыбался. Он превратился в весьма уменьшенную копию весельчака, которого Ди встретила в тот день в Общества психейных исследований. Плечи совсем высохли от старости, отчего драматург по-собачьи сутулился. Среди белых волос жирно блестела плешь.
Послышался новый отдаленный «бу-ум», вызвавший гвалт на улице: люди что-то кричали, солдаты отдавали приказы, дребезжали колеса повозок.
Мужчины продолжали с улыбкой глядеть на Ди.
Под воротом платья у нее вспотела шея. Ди изо всех сил старалась не обращать внимания на то, как зудит кожа под тканью. Ей хотелось поджать пальцы на ногах, а руки неудержимо тянулись открыть сумку, стоявшую перед ней на столе. Однако Ди пересилила себя.
Ламм не знает, что ей известно, а что неизвестно. В этом ее преимущество. Она ждет ответа уже пятнадцать лет и сможет подождать еще несколько минут.
Старик первым нарушил молчание:
– Доброе утро, миз Джентль. Кажется, у вас есть для меня глаза?
Ди вынула мешочек из сумки Гуччи. Секретарь взял его и отнес Ламму, после чего вернулся в свой угол.
– О-о, какие красивые, – восхитился Ламм, держа стеклянный глаз двумя обтянутыми перчаткой пальцами. В его движениях сквозила опаска. – Я заказал их тому посуднику, Йовену. Замечательный ремесленник. Торгуется как черт, но мастер дивный, просто дивный.
Секретарь Ламма что-то промычал в знак согласия.
– Иные заботы отвлекли меня от обязанностей в Национальном музее рабочего, равно как и от обязанностей в целом ряде других организаций, где я занимаю почетные посты, однако я чрезвычайно люблю это огромное здание с его воплощениями выдающихся тружеников нашей страны. Вы там бывали?
– Да, сэр, – сказала Ди.
– Я обратил внимание, что некоторые манекены начали слепнуть, и подумал – надо бы их подновить. Как вам мысль?
– Хорошая, сэр.
– Вы кажетесь на редкость благонравной девицей, – заметил Ламм.
Стекла дрогнули от нового пушечного залпа – заметно ближе предыдущих. Стеклянный колпак на каминных часах тоненько задребезжал.
– Если вам так угодно, сэр, – сказала Ди.
– Знаете, у вас интересное имя. Курьезное совпадение. Много лет назад жил такой Саймон Джентль, участник еще одного моего общества – психейных исследований.
Ламм бросил на Ди лукавый взгляд из-под кустистых бровей и вновь принялся рассматривать стеклянный глаз, поворачивая его так и этак. Глаз был желтого цвета.
– Саймон был большим шалуном. Не хочу вас шокировать, но он путался с замужней женщиной. Ревнивый муж выстрелил ему в пах, и Саймон истек кровью.
– При этом убийца находился под гипнозом.
Ламм уронил стеклянный глаз в открытый мешочек.
– Где вы такое слышали? Какая неординарная теория!
Значит, живые картинки не солгали.
– В музее есть экспонат, посвященный этому событию.
Ламм покачал головой.
– Этого не может быть. Вы выбрали странное время для шуток, дорогая моя. Конечно, такой неискушенной особе это простительно, но подобное остроумие кажется несколько низкопробным. А в чем, собственно, дело? Мы знакомы?
– Да, – ответила Ди. – Хотя я уверена, что вы не вспомните. У нас был общий знакомый по имени Амброуз, который посещал ваше Общество психейных исследований.
– Ах, вот что. – Ламм, прищурясь, вгляделся в Ди. – Я помню Амброуза. Пытливый юный ум. Явился к нам на порог и спросил, чем мы занимаемся. Мне пришлась по душе его искренность. Трагический исход. У него был такой потенциал! Колоссальный потенциал. Холера, эта чудовищная болезнь… А откуда вы его знали?
– Он сказал мне, что помогает вам спасать мир.
– Ха! – послышалось из угла.
– Тише, – оборвал Ламм.
– Извиняюсь, – сказал секретарь и улыбнулся Ди, стряхивая пепел с сигареты в пепельницу на коленях.
– Он был о нас слишком высокого мнения, милый мальчик. Академическое направление Общества обладает неизмеримым потенциалом, но, вынужден заметить, пока мы далеко не все понимаем…
– Вы его предали. – Ди сама удивилась, как легко эти слова сошли с языка. Они раскрылись просто, как скатерть.
– Простите, что вы сказали? – Рот Ламма сжался в куриную гузку.
– Вы отправили его с поручением забрать кошачьи кости у мясника для какого-то абсурдного ритуала, – сказала Ди. – А потом Амброуз заболел и умер и попал в тайное место, которое вы и ваши друзья держите для себя. Я долго мечтала найти его снова – это все, чего мне хотелось, но и в том тайном месте Амброуз снова умер. Он стремился стать таким, как вы и ваши друзья, хотел изменить свое лицо, но вы поместили его в круглую лампу и показывали ему то, что он хотел видеть, а сами постепенно сожгли его дотла.
– Это серьезное обвинение, чертовски серьезное обвинение! – согнутым запястьем Ламм вытер слюну из уголков рта. Роберт описывал его заговаривавшимся стариком, но сейчас Ламм отчеканил быстро и желчно: – Довольно! Как ваше настоящее имя? Где вы взяли эти глаза? Вы что, самовольно проникли в музей? Если помещениям нанесен ущерб, это же настоящее преступление, уголовное преступление…
От нового пушечного зала затряслась люстра над столом, звеня круглыми подвесками.
Ламм выпрямился в кресле, глядя на Ди с откровенной неприязнью.
– Как ты узнала способ пройти через портал, самонадеянная дрянь?
Ди посетила внутренняя уверенность, что ее собеседник не тот, кем он себя мнит. Это читалось в капризно дрожащем напряженном подбородке Ламма, когда старик, пытаясь собраться, словно просел, провалился внутрь себя: вид у него стал не повелительный и властный, а отталкивающий и жалкий. Это угадывалось и в обстановке его апартаментов: нагромождение разнородных вещей говорило не о глубоких знаниях, а о неодолимом стяжательстве. Ламм не был чернокнижником и повелителем тьмы, как ожидала Ди в глубине души, а лишь надменным кислым стариком, который привык всегда настаивать на своем. Ди даже показалось, что Ламм не знает, что такое кромешная тьма. Настоящий мрак имеет облик красногубого гиганта с черной бородой, и у этого мрака нет цели устрашить или обмануть, а только заставить страдать.
– Вы выпили Амброуза до последней капли? – спросила она. – Я хочу знать. Я имею право знать.
– Какая ты уродина… Я бы на тебя и не взглянул. Я бы не взял тебя даже в привратницы.
Оскорбления Ди не задели. Она все равно добьется ответа.
– Вы забрали Амброуза в ваше секретное место и обратили в пепел?
– Он был слуга! Он умер здесь и удостоился высшей чести послужить еще! Ему казалось, что он в раю! Большинство людей были бы благодарны за один миг такого служения! Боль он почувствовал только в самом конце! – Старик махнул рукой в перчатке. – Уберите ее.
Могильщики унесли Амброуза, завернув в его простыни, и оставили Ди одну жить с родителями. Амброуза, который побил злых мальчишек, чтобы защитить ее. Амброуза, который заботился о ней в холодном доме, где отец напирал большим пальцем на ладошку Ди, чтобы она ему не докучала, а мать предупреждала не запятнать себя, потому что запятнавшие себя девушки никому не нужны. У Амброуза имелась для нее особая улыбка. Он был ей больше чем брат – он стал для нее первым настоящим другом. Амброуз был нужен Ди в Ювенильном пансионе № 8, где директриса походя отвесила ей оплеуху. Он был нужен Ди, когда она убегала от Ван Гура. Амброуз столько раз был ей нужен, но его не было рядом, потому что его отнял Ламм. Последний раз, когда Ди видела брата, он был завернут в простыни, как небольшой ковер.