– Я ничего об этом не слышал, сэр.
– Конечно, не слышал, не понимаешь и не в курсе от слова совсем. Хорошо, что ты это сознаешь. Заведи себе кота и молись на мохнатого засранца, благословляй короля, делай свою работу, не поливай грязью вышестоящих и будь счастлив. Вот это правильное отношение к жизни. Что ты думаешь о протестах?
– Я и о протестах не слышал, сэр. Я просто делаю свою работу.
– Королю нужно проявить твердость. Ему бы приказать Кроссли, начальнику вспомогательного гарнизона, открыть огонь по бунтовщикам. Как твое мнение?
Тени деревьев удлинились и стали гуще, погрузив маленькое кладбище в полумрак и оставив на траве лишь несколько солнечных пятачков. Из дома слышалось звяканье кастрюль и сковородок – повара готовили поминальный обед. Могильщик не мог больше сдерживать улыбку, которая так и рвалась из него.
– Тогда надо будет хоронить много мертвых людей, – сказал он.
– О да! – фыркнул смехом круглолицый внук Камиллы Беллоу и запрокинул голову, вливая в горло спиртное.
Могильщик покосился на дом – за окнами никто не маячил. Он неожиданно сделал выпад и воткнул лезвие лопаты в живот смеющегося юнца.
Молодой Беллоу издал странный звук («Хллк!») и повис на черенке лопаты, наколотый на лезвие. Бутылка выпала на землю, содержимое впиталась в траву. Кровь выступила на губах молодого Беллоу. Он скреб ногтями по черенку, моргая на могильщика обиженными глазами:
– Хллк! Хллк!
– Хллк! – ответил ему могильщик. – Хллк! Хллк!
Он повернулся, волоча молодого Беллоу на лопате, и сбросил его в открытую могилу. Беллоу приземлился на крышку гроба с глухим ударом. Человек, назвавшийся Губертом, отбросил лопату и прыгнул в яму сам, гулко пристукнув башмаками по деревянной крышке.
– Хллк! – крикнул Беллоу, на этот раз громче, но могильщик схватил его за горло и сдавливал, пока глаза молодого человека не закатились.
Человек, назвавшийся Губертом, приподнял голову над краем могилы. Вокруг на уровне глаз торчали могильные камни, края лужайки тонули в сумраке. Вокруг по-прежнему не было ни души. На кухне гремели посудой.
Он поглядел на молодого Беллоу. Кровь, пропитавшая рубашку, стекала по стенкам навощенного дубового гроба. Беллоу еще дышал – толстая рука дергалась, постукивая о гроб массивным кольцом с рубином, насаженным на большой палец. Могильщика не интересовали драгоценности, но ему было любопытно, что там на листке, лежавшем на гробе у ботинок Беллоу: эту бумажку в могилу бросил трясущийся старик. За свою жизнь человек, назвавшийся Губертом, неоднократно убеждался – люди часто пишут то, что не осмеливаются сказать вслух.
Он поднял листок, развернул и, напрягая зрение в свете угасающего дня, разобрал заголовок: «Избранная душа».
«Избранница всех душ, на небе ты теперь, избранница сердец, любимая сердечно», – начиналось стихотворение. От чтения уставали глаза. Человек, назвавшийся Губертом, сунул листок в карман, чтобы прочесть позже.
Выбравшись из ямы, он подобрал лопату и споро пошвырял оставшуюся землю в яму, закопав и полуживого юнца, и гроб с телом бабки этого полуживого юнца.
На улице загрохотали выстрелы. Поднялась суматоха – ржали лошади, кричали люди. Похоже, происходила вооруженная стычка. В доме начался бедлам – обитатели спешно грузили чемоданы в экипажи, готовясь удирать.
– Где Том? – кричала какая-то женщина, но Тома нигде не могли отыскать.
Над холмиком свежей земли могильщик стащил шляпу и склонил голову из уважения к мертвым.
Переполох на улице стал громче. Утром назвавшийся Губертом пойдет искать новую работу. При любом порядке дело для усердного работника всегда найдется.
– Я уже встречал человека с таким же кольцом, лейтенант.
Человек, которого звали не Энтони, кивнул на руку Роберта, в которой тот держал кружку кофе. Когда лейтенант постучался в посольство, человек, которого звали не Энтони, пригласил его в гостиную на чашку сладкого кофе.
– Это университетское кольцо, – ответил лейтенант, причмокнув. Он сидел в одном из кресел. Человек, которого звали не Энтони, присел напротив. – Я уже не он, вообще-то. Не лейтенант. Есть кое-что сказать вам, что я должен… – Он снова причмокнул губами и сжал челюсти. – То есть я кое-что должен вам сказать. Отныне я просто Роберт. Зовите меня Роберт.
– Вот как?
– Да, я сложил с себя полномочия.
– А молодая леди, она еще сохраняет свою должность в музее?
– Дора?..
– Да, Дора, – сказал человек, которого звали не Энтони. – Недавно молодая леди отсутствовала несколько дней кряду. Я присматривал за музеем, пока ее не было, и случайно наткнулся на это. – Он положил перед Робертом листок. Это было постановление, передававшее музей в ведение Доры. – Тут сказано: «Общество психейных исследований», а потом зачеркнуто и надписано «Национальный музей рабочего». До того, как найти этот документ, я говорил с сержантом Ван Гуром. Мы затронули целый ряд тем, но в процессе беседы он сообщил, что, насколько ему помнится, он передавал в ведение молодой леди только здание Общества. Я опасаюсь, что она изменила документ без разрешения.
Сожаление появилось на расслабленном лице Роберта, и он глубоко вздохнул, подняв плечи.
– Кофе…
Человек, которого звали не Энтони, сказал:
– А ведь вы меня не помните.
– А?
– Это ничего, вы же со многими людьми разговаривали. Просто именно вы направили меня на эту службу. Я обратился к вам, когда искал работу, а вы направили меня к сержанту Ван Гуру, который меня нанял. Теперь вспомнили? Я хочу, чтобы вы знали, как я вам благодарен. Надеюсь, что и вы порадуетесь, несмотря на обстоятельства, что оказали добрую услугу незнакомцу.
Голова Роберта тяжело упала назад, на спинку стула. Рот приоткрылся, а глаза уставились на флаг, свисавший с увенчанного золотым орлом штандарта в углу. Когда человек, которого звали не Энтони, водворился в посольстве, в каждой комнате стояло по такому флагу с красно-белыми полосами и темно-синим окошком с россыпью звезд. Не-Энтони увидел в этом руку провидения: когда закончились ковры и холстины, в которые он заворачивал мертвецов, он стал употреблять на это дело флаги.
– Я не знаю, почему на нем такой узор, – сказал он Роберту. – И символы не понимаю, но мне они начали нравиться.
Снаружи
От удара грома в хижине сошла легкая известковая лавина, разбудившая Ди. Уже много недель ей не удавалось толком выспаться – глубоким, никем не нарушаемым сном. Она резко села на кровати, испуганно ахнув, набрала полный рот пыли и, судорожно закашлявшись, упала с кровати на пол. Грохнул новый залп, и опять со стропил со свистом сошло новое облако пыли и мелкого песка.
Куртка Роберта висела на стуле, но самого его в комнате не было.
Кашляя и зовя Роберта, Ди в одном белье выбежала в галерею. Новый удар – совсем рядом – сотряс здание. Желтый песок вылетел из бочки и рассыпался по полу. Ди казалось, что еще раннее утро, но в окна сочился свет оттенка горчицы, окутывая манекены и предметы едкой пеленой. В паузах между залпами слышался бешеный колокольный трезвон: звонили колокола на городских башнях и сигнальные колокольчики скорой помощи и пожарных экипажей. Слышались трескучие винтовочные выстрелы – беспорядочная пальба, настоящий шквал выстрелов, которые невозможно сосчитать.
Итак, это случилось: бои шли в городе.
Роберт. Нужно найти Роберта.
Ди вернулась в хижину, быстро натянула свое рабочее платье и фартук и вынула из куртки лейтенанта громоздкий пистолет.
Входная дверь была закрыта, но скамья, которую Роберт подтянул, загородив вход, оказалась отодвинута. Значит, он вышел поглядеть, что происходит. Дурак! Очевидно же, что происходит: война!
Ди вышла наружу, в густой дым, более едкий и плотный, чем раньше: словно ворсистая колеблющаяся коричневая портьера висела над стелющимся утренним туманом по пояс высотой. Солнце сквозь дым казалось обломком тусклого кварца.
Подобрав юбки одной рукой и держа в другой пистолет, Ди двинулась к углу музея. Она не видела мостовой под ногами, не различала домов напротив.
– Роберт! – закричала Ди.
Затрещали винтовочные выстрелы. Звонили колокола – большие и малые; трезвон перекрывали панические крики, искаженные разреженным воздухом: казалось, кричат сразу далеко и близко. Пахло так, будто залитый водой камин выблевал на город свой пепел.
Ди дошла до угла, смутно догадавшись об этом, когда справа в коричневой дымке замаячило здание посольства. Зацокали подкованные копыта, и мокрый бок лошади без всадника прорезал туман в полуфуте от стоявшей Ди. Оказалось, она сошла с тротуара на мостовую: еще два шага, и ее бы раздавило.
Ди отступила к стене.
– Роберт! – крикнула она.
– Они всех убивают! Стреляют, не разбирая! – заорал кто-то будто в ответ. Мимо бежали люди, но Ди не могла сказать, куда движется толпа – к реке или в центр города. – Не выходите из домов! Нас убивают!
Ди прокралась мимо посольства на Лигейт-авеню. Споткнувшись, она едва не выронила пистолет, но удержалась на ногах. Хрустело разбитое стекло. В дыму посреди мостовой цвел алый куст. Ди разглядела, что это горит экипаж.
– О, моя голова, – слабо простонал кто-то.
Винтовочные выстрелы напоминали лопавшиеся устричные раковины. Ди видела такую забаву у уличных мальчишек: они спорили, кто громче всех раздавит устрицу. Наверняка и Айк в это играл… Ди звала Роберта, осторожно продвигаясь вперед. Кто-то сильно задел ее на бегу, толкнув в плечо; на нее повеяло духами с мятным ароматом.
От пушечного залпа задрожало все вокруг, и Ди услышала огромный вздох рухнувшего здания, гул сложившихся каменных стен. Она закричала:
– Роберт! Роберт!
Далеко ли она прошла? Четыре квартала, пять? Больше? Ди знала только, что она по-прежнему на Лигейт. Она искала и звала Роберта по крайней мере час. Соль разъедала губы – у Ди текли слезы от дыма.